Рудольф Иванович АБЕЛЬ: «ПОМНИТЕ, КАК ГОВОРИЛ ДЗЕРЖИНСКИЙ: «ЧИСТЫЕ РУКИ, ХОЛОДНАЯ ГОЛОВА И ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ...»
Рудольф Иванович АБЕЛЬ: «ПОМНИТЕ, КАК ГОВОРИЛ ДЗЕРЖИНСКИЙ: «ЧИСТЫЕ РУКИ, ХОЛОДНАЯ ГОЛОВА И ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ...»
Более тридцати лет Рудольф Иванович Абель отдал работе в советской разведке. Он был награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Трудового Красного Знамени, орденом Красной Звезды, несколькими медалями.
15 ноября 1957 года Абель был приговорен судом США к тридцати годам каторжной тюрьмы. Он вел себя исключительно мужественно и стойко на судебном процессе. Позже Абель был обменен на американского летника Пауэрса.
Вот что рассказывал о себе советский чекист:
Родился я в Петербурге. Мой отец рабочий. Он и его друзья были связаны с революционно настроенными студентами. Они сгруппировались в кружок, получивший название «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Этим кружком, как известно, руководил Владимир Ильич Ленин.
Когда царское правительство арестовало членов кружка, отец был сослан в Архангельскую губернию, а после ссылки переведен в Саратовскую губернию под гласный надзор полиции. Там он встретился с моей матерью. Постоянное преследование полиции и жандармерии вынуждало отца часто менять место жительства. Вместе с ним пришлось кочевать и нам.
Все это, естественно, сказалось на формировании моего мировоззрения. Целиком и полностью я был на стороне отца и его друзей и при каждом удобном случае помогал им распространять большевистскую литературу. На большее по малости лет тогда я еще не был способен.
В первые годы Советской власти мне довелось работать среди молодых политэмигрантов, вернувшихся на Родину. Это не только помогло мне в изучении иностранных языков, но и явилось впоследствии важным обстоятельством при определении жизненного пути.
В 1922 году я вступил в комсомол. Занимался агитацией в бывшем Хамовническом районе. В это время шла острая борьба с троцкистами за влияние на молодежь. Наша ячейка настолько активно участвовала в этой борьбе, что иногда дело доходило даже до драки с троцкистами...
Службу в армии я проходил в радиочастях РККА. В нашей роте было свыше ста москвичей, имевших среднее и высшее образование. Сам я по образованию инженер по радиотехнике.
После демобилизации зимой 1926 года мне предстояло устраиваться на работу. Было два предложения – научно-исследовательский институт и иностранный отдел ОГПУ. Меня привлекала и радиотехника, и романтика разведки. Товарищи доказывали, что мое знание иностранных языков необходимо использовать на службе Родине. Наконец выбор был сделан, и со 2 мая 1927 года я стал чекистом.
Ну а дальше, как и в любой другой области человеческой деятельности, – вначале упорная, настойчивая учеба, за ней робкие, неуверенные самостоятельные шаги, первые успехи... А затем и зрелость, и умение, и мастерство, и все большие возможности в полной мере найти применение всем своим творческим способностям...
На работу в разведку с большой охотой и с полным сознанием ее важности и значения идут лучшие представители нашей молодежи. Они проявляют исключительное упорство и настойчивость в достижении поставленной цели, перенимая опыт работы старших товарищей – настоящих мастеров своего дела.
Известно, что разведчику приходится действовать во вражеском окружении, постоянно подвергая свою жизнь опасности. Сложность и разносторонний характер задач, над решением которых трудятся советские разведчики, требуют творческого овладения марксистско-ленинской теорией, четкой ориентации в политической обстановке, умения разъяснять политику нашей партии и Советского государства, убеждать в ее правильности.
Разведчик должен иметь хорошую общеобразовательную подготовку, широкий кругозор, знать иностранные языки.
Условия работы и обстановка в капиталистических странах обязывают разведчика постоянно быть бдительным, тщательно соблюдать правила конспирации. Преданность своей Родине, честность и дисциплинированность, самоотверженность, находчивость, умение преодолевать трудности и лишения, скромность в быту – таков далеко не полный перечень требований к деловым, политическим, личным качествам советского разведчика.
Разведка – это не приключенчество, не какое-либо трюкачество, не увеселительные поездки за границу, а прежде всего кропотливый и тяжелый труд, требующий больших усилий, напряжения, упорства, выдержки, воли, серьезных знаний и большого мастерства.
Помните, как говорил Дзержинский: «Чистые руки, холодная голова и горячее сердце...»
В этих скупых, но точных словах заложен исключительно глубокий смысл. Они, если хотите, являются своего рода компасом для разведчика, помогают находить силы и мужество в любой обстановке. В этом я убедился на своем собственном опыте во время последней командировки в США, когда в результате предательства мне пришлось лицом к лицу встретиться с американской контрразведкой.
Вечером в субботу 22 июня 1957 года я сидел на стуле в маленькой камере и с любопытством осматривал помещение, в котором находился...
За дверью камеры сидел лейтенант пограничной службы. Он явно скучал, считая, по всей вероятности, что быть надзирателем не соответствует его служебному положению... Но положение лейтенанта меня меньше всего беспокоило в этот вечер. Прошедшие полтора суток были так насыщены событиями, что необходимо было во всем разобраться.
...Накануне, 21 июня, в семь часов утра я спал в нью-йоркской гостинице «Лейтам». Послышался стук в дверь. Сразу проснувшись, я подошел к двери посмотреть, кто там. Но не успел ее приоткрыть, как она с силой распахнулась и кто-то оттолкнул меня в сторону.
В дверях стояли двое. У них в руках были какие-то удостоверения. Скороговоркой объявив себя особоуполномоченными Федерального бюро расследований (ФБР), они вошли в комнату. Следом вошел третий, а в коридоре остались еще несколько человек.
– Садитесь, – предложил мне один из них.
– Мы знаем, кто вы, полковник, зачем приехали и что делали здесь, – сказал другой.
Все стало ясно! Одна фаза моей работы кончилась – начиналась другая.
– Мы предлагаем вам сотрудничать с нами. Если не согласитесь, то уйдете из этой комнаты под арестом и в наручниках. В ваших интересах согласиться с нашим предложением.
– Мне непонятно, о каком сотрудничестве вы говорите, – сказал я.
– Вы прекрасно понимаете, о чем мы говорим, – возразил сотрудник ФБР.
– Разрешите одеться?
– Подождите, ответьте на наш вопрос.
– Я уже ответил.
– Повторяю, – заявил первый, – мы знаем, что вы полковник советской разведки, знаем, что вы здесь делали. Мы предлагаем вам сотрудничать с нами, иначе вы будете арестованы.
– Не могу что-либо добавить к тому, что я вам уже сказал, – в свою очередь, повторил я.
Так мы беседовали около получаса. Наконец один из американцев встал и вышел в коридор. В комнату вошли еще три человека. Уполномоченные ФБР встали у двери.
Один из вошедших предъявил мне ордер на арест, выданный нью-йоркским отделом иммиграционной и натурализационной службы (ИНС. – Ред.). В нем было написано, что я находился в стране нелегально и не регистрировался в отделах службы. Начался обыск.
До сих пор я не знаю, специально ли было выбрано утро пятницы для этой операции. Дело в том, что ночью у меня состоялся сеанс радиосвязи с Центром, и, естественно, шифровальные принадлежности находились в номере гостиницы. Обычно я хранил их в потайном месте в городе, где, помимо шифровальных материалов, хранились и другие вещи. Но, поскольку все было упаковано вместе, сейчас эти вещи также находились в моем номере.
Я знал, что на виду у шести агентов трудно будет все уничтожить, но как программу-минимум наметил во что бы то ни стало избавиться от шифра и записи последней радиограммы, которую принял ночью.
От шифра избавиться оказалось нетрудно, так как он был небольшим. Я спрятал его в руке и сказал, что мне нужно сходить в туалет. Там под «бдительным» взором одного из обыскивающих я спустил шифр в канализацию.
Запись радиограммы лежала на столе под стопкой чистой бумаги. Когда обыск кончился, мне предложили упаковать вещи.
В моем этюднике (я занимался живописью) осталась краска на палитре. Я вытащил запись радиограммы из- под стопки бумаг и тут же начал соскабливать краску. Когда палитра была очищена, скомкал бумажку и отправил ее в унитаз следом за шифром. Конечно, я очень сожалел, что не смог проделать то же самое с другими бумагами, но тем не менее успех с шифром и записью поднял мое настроение.
Хотя я избавился от двух улик, но остались другие. У меня не было иллюзий насчет моей дальнейшей судьбы. Не было и сомнения насчет того, как ФБР напало на мой след...
Многие полагают, что, сживаясь с мыслью о возможном провале и аресте, разведчик перестает о них думать, а это приводит к потере бдительности. По правде говоря, постоянно думать об аресте нельзя. Нервное напряжение, несомненно, отразится и на психике, и на работе разведчика. Как солдат на фронте привыкает к мысли о возможной гибели, так и разведчик всегда сознает опасность, грозящую ему. Но разумный человек не дает этому сознанию довлеть над ним. Он принимает меры предосторожности, чтобы свести опасность до минимума, приучает себя больше думать не о своей безопасности, а о том, как лучше выполнить порученное задание. И в конце концов эти две задачи отождествляются, сливаются в единый принцип; правильное решение разведывательного задания одновременно обеспечивает безопасность разведчика.
Впоследствии я часто размышлял о том, почему в день ареста и в течение последующих месяцев и лет я не волновался за свою судьбу.
Самое главное, мне кажется, заключалось в том, что появление уполномоченных Федерального бюро расследований департамента юстиции США заставило прежде всего подумать, как сохранить от провала моих помощников. Поэтому-то вопрос о моей личной судьбе и отодвинулся на второй план.
Меня в наручниках провели вниз, к машине, посадили позади шофера. Рядом сел один из сотрудников иммиграционной и натурализационной службы (ИНС). Впереди сел другой сотрудник – видимо, старший. У меня появилась возможность избавиться еще от одной улики. В зажиме для галстука находился кусок тонкой пленки с текстом доклада по одному важному вопросу. Когда я стал поправлять галстук, старший заметил это и выхватил у меня из рук зажим. Но, вместо того чтобы рассмотреть его в спокойной обстановке, он начал его разбирать. Когда же, наконец, ему удалось это сделать, пленка незаметно для него выпала. Он осмотрел вещь, ничего не нашел и вернул мне. Это происшествие меня развеселило, я сказал ему:
– Вы слишком подозрительны...
Меня занимал вопрос, почему не видно репортеров газет. Наверное, ФБР и ЦРУ[7] надеялись так или иначе добиться моего согласия на сотрудничество, а поэтому не предавали дело гласности...
Чиновники ИНС могли задерживать только тех людей, которые нелегально въехали в страну. С точки зрения прессы, подобные дела не вызывали интереса читателей, и репортеры не следили за работой этого учреждения. ФБР, напротив, всегда пользовалось вниманием публики, и газеты зорко следили за всеми арестами, произведенными им.
В здании ИНС меня сфотографировали анфас и в профиль, сняли отпечатки пальцев и посадили в комнату, где, по-видимому, проводились лекции...
Пока все это происходило, я еще раз проверил зажим для галстука и убедился, что ретивый служака потерял еще одну улику.
В пятом часу появились два человека. Они отрекомендовались сотрудниками ИНС и сказали, что я должен с ними ехать. Куда и почему – мне не сообщили. Опять надели наручники и вывели на улицу. Приехали на аэродром. Самолет вырулил к старту. Летели долго. Около одиннадцати вечера, после пяти часов полета, самолет сел на небольшой аэродром, заправился горючим и снова взлетел. Около четырех часов утра я заметил множество огней и понял, что это нефтевышки. Мы были в Техасе.
Мои стражи были поражены, когда я высказал предположение, что первая посадка была в штате Алабама и что мы приближаемся к югу Техаса. Мне было нетрудно определить по звездам направление полета, а зная приблизительную скорость самолета – и его продолжительность.
Охранники старались быть внимательными и вежливыми. Тем не менее они не ответили на вопрос, куда и зачем мы летим, утверждая, что они ничего не знают.
Примерно в половине пятого мы приземлились на аэродроме в Браунсвиле. Там нас встретили, и на двух Машинах мы проехали по пустынным дорогам до города Макален, к лагерю ИНС. Было темно. Мне предложили лечь спать и заперли в камере.
Разбудили в десятом часу, предложили одеться и повели на допрос.
За первым допросом последовали другие. И так до тех пор, пока, наконец, по моему категорическому требованию, спустя более шести недель с момента задержания, был оформлен арест в соответствии с существующими в США процессуальными нормами. Я был переведен в нью-йоркскую тюрьму...
Отсидел я в общей сложности 4 года и 8 месяцев. Затем благодаря заботе нашего правительства мне была оказана помощь, и я вернулся домой. Находясь в тюрьме, я твердо верил в свое освобождение, и это придавало мне силы спокойно переносить тяготы тюремной жизни.
В самые трудные минуты жизни помогало мне также и то, что я умею рисовать, люблю художественную и научную литературу, увлекаюсь высшей математикой, столярным делом, играю на нескольких музыкальных инструментах. Все это давало мне возможность сравнительно легко находить способы для того, чтобы даже в американской тюрьме сохранить бодрость духа.
Мужество воспитывается изо дня в день в упорном сопротивлении трудностям.
Н. А. Островский