Мрачная хиппи

Мрачная хиппи

(Галюны в древнеславянском стиле)

А не спеть ли мне песню — про любовь? Про силу сильную, про радость женскую? Про историю, такую простую и такую щемящую, что временами я вспоминаю ее и сам себе улыбаюсь.

Первая наша встреча была случайной и непримечательной. Я шел по берегу Черного моря, шел далеко, возвращаясь домой из Лисьей бухты. Людей я не видел уже часа полтора-два, когда вдруг из-за очередной скалы навстречу вышла дева, замотанная в тысячу одежек (а была жара, и я шел почти голый) и спросила у меня дорогу. Дорога была простая — по берегу моря, объяснять нечего, но мы остановились поговорить. В какой-то момент я спросил, как ее зовут, и она ответила: «Неживая»; а я чуть не поперхнулся. Вопрос «Это кто ж так тебя?» застрял у меня на губах. Потом я все-таки окультурил свое удивление во что-то вроде «Зачем же так живого человека называть?», но она печально улыбнулась и не стала отвечать. Мы еще поболтали пару минут и разошлись — она пошла в бухту, а я домой.

А через год мы вдруг встретились снова. Я делал в Лисьей бухте такой маленький семинарчик, почти что только для своих, и вот там-то появилась «Неживая». Одета она по-прежнему была в ворох брезента — ну или как там называются эти походные ткани. В поэтическом смысле, короче, это был брезент, всякие плотные цвета хаки и черные походные одежки; очень, вероятно, удобные для Заполярья, но, по-моему, тяжеловатые для Крыма. Пока она сидела в сторонке, все было почти адекватно, но когда пошли телесные упражнения, то стало тяжело. Облегчить костюм ей было тяжко; но это было еще полбеды. Настоящей проблемой для нее было позволить кому-нибудь ее касаться. Упражнения в основном были массажные, а она чужое прикосновение почти не могла выдержать. На второй день она даже стала стараться «расслабиться», но когда народ стал дотрагиваться до нее, то у нее начались пароксизмы щекотки, она дергалась, нервно хихикала и, короче, для массажа была непригодной.

Мы даже попытались все вместе «разобраться» с ее дерганьем, и стали касаться ее одновременно шестью-семью руками в разных местах, и выяснили такую простую вещь, что когда она прикосновения не замечала, то и никаких дерганий не происходило. Короче, это была реакция «головы», а не «тела». Тело у нее, кстати, был пухленькое и вполне миловидное. В Лисьей бухте нудистские пляжи, там она спокойно — как все — купалась голой, и я рассмотрел ее в какой-то момент повнимательнее. Дева как дева, немножко толстенькая, плотная, молодая.

Да, там опять была тема с кличками, только на этот раз все клички разом раздал я, просто в какой-то момент меня повело и я всем сказал, на кого они похожи. Ее я назвал «бомжем», и по-моему, она обиделась. Хотя на следующее утро, когда я чуть не споткнулся о нее, спящую отдельно от всех чуть ли не посреди поля, я только поздравил себя с точностью характеристики.

Есть такие люди — им не нравится грустить в одиночку. Хочется сделать какой-то спектакль помощнее. Я смутно представлял себе историю «Неживой», хотя не очень задумывался. Услышал я ее в конце того лета. Мы уже довольно-таки стали друзьями. Она подарила мне свою кепку — как она сказала, это был символический прием в «общество хороших людей». Компания ребят, с которыми она тусовалась, мне тоже была очень симпатична. В какой-то момент мы оказались ночью у костра, накурившись крепкой марихуаны. Рассказывала свою историю она не мне, но никто не возражал, чтобы я слушал. (Так бывает, впрочем, что история рассказывается косвенно — вроде одному, а на деле другому.) Нет, она не рассказывала историю. Это у меня в голове все так сложилось, как сказка.

Жила-была очень энергичная, умненькая и веселая девочка. В школе училась очень легко, на «отлично», но это мало требовало ее времени и усилий. В четырнадцать лет ее повело во все стороны: она писала стихи, гуляла со взрослыми парнями и так далее. Родителям это очень не нравилось. Ссоры с ними загнали ее совсем в жесткое положение, и вот в пятнадцать лет она ушла из дома, чтобы учиться в какой-то спецшколе-интернате. Учиться ей, опять же, было легко, но атмосфера там была совсем несентиментальная: пьянки, драки, молодежный бандитизм. Год она тусовалась с «панками», год — с «рокерами». Не то чтобы я очень хорошо понимал, о каких благородных донах идет речь; меня интересовало другое. В пятнадцать лет у нее появился друг, с которым они стали спать. Тогда она была очень симпатичной (уже позже, когда я смотрел ее фотографии, я понял, что таки да). В шестнадцать лет, конечно, все довольно симпатичные. В этой среде сексом занимались много и беспорядочно, но пока у нее был друг, ей удавалось хранить ему верность. Потом она забеременела, ей было шестнадцать лет.

Аборт.

Тут можно не пересказывать, всё как обычно: «как во сне. не понимала, что со мной и где я.» Что тут не понимать: это был первый страшный удар со стороны ее любимого секса. Парень очень скоро не выдержал, исчез. Еще какое-то время она продолжала спать с разными другими, но это было уже не то. Совсем, совсем не то. Ей уже не хотелось. Тут она увидела обратную сторону своей миловидности: приставали со всех сторон, много и сильно. Не огражденная защитами социальной среды, она построила эти защиты сама. Так постепенно строился образ «мрачной хиппи».

Мрачная хиппи не радовалась жизни, она любила грустные песни и философию отчаяния (ее удовлетворял в этом смысле Сартр и прочие). Она не выносила чужих прикосновений — они все были грязными приставаниями. Она одевалась в темные шмотки походного происхождения, своеобразный унисекс, скрывающий и выравнивающий все формы. Много думала о самоубийстве. Ни с кем не спала (с такой реакцией на прикосновения это мне и раньше было очевидно).

Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить. В ту ночь я не вел с ней душеспасительных бесед. Было ясно, что она и сама очень многое понимает. Мы еще пообщались один-два раза, а потом лето закончилось, и мы все разъехались по своим краям обитаний.

* * *

Прошло два года. Я почти ничего о ней не слышал. Была пара-тройка писем, какие-то рассказы общих знакомых, потом шальная новость, что она взяла другое имя (не хипповскую кличку, а имя основное, «цивильное»). Какие-то у нее с друзьями происходили бурные «движняки», но я жил далеко, и был не в курсе.

И вот наконец мы встретились год назад, и она рассказала чудесную историю. То есть на самом деле, она рассказала мне кучу историй. Но меня восхитила последняя. Первые были про постепенную психотерапию, как она распутывала клубочек своего невроза, как училась прикосновениям. Как на смену кличке «Неживая» пришла кличка «Сова», и это было уже гораздо веселее.

Да, так вот, последняя история. В сущности, там никакой истории нет, можно сказать, одна развернутая галлюцинация. Все произошло, когда она съела несколько десятков псилоцибиновых грибов. За что я их уважаю — они устраивают такую психотерапию, какую не в силах придумать и осуществить ни один человек. Хотя «на поверхности» не делают практически ничего.

Итак, лес, грибная поляна, осенний полдень. «Сова» собрала и съела грибы одна (уже не первый раз в жизни). Вот какая была ее основная идея в это время: что у нее совсем нет «женской энергии». Что той энергии, что у нее есть, хватит только на то, чтобы забеременеть, выносить и умереть при родах. Такую она себе лелеяла мрачноватую фантазию — не нам судить, насколько реальную. И вот она будто бы ела грибы, чтобы понять, где и как этой женской энергией можно зарядиться.

Через какое-то время ей захотелось двигаться, и она стала танцевать. Она стала двигаться легко и бездумно, все быстрее и быстрее, пока не закружилась вихрем и не упала на землю. Когда она подняла голову, то увидела, что прямо перед ее лицом из земли торчал сучок. Ну очень определенной формы. И когда она узнала это форму, появился Он.

Она назвала его «Великий Хуй». Он был огромным, выше деревьев. Тем, кто не знаком с переживаниями такого рода, я попробую объяснить: это не совсем галлюцинация, потому что мозг знает различия между «реальными» деревьями вокруг и таким видением. Однако видение субъективно обладает очень четкой структурой, постоянной во времени, и занимает сознание покруче деревьев. Если у вас болит зуб — происходит примерно то же самое: ваше внимание очень занимает нечто, что больше никто вокруг не видит и не чувствует.

Итак, «Сова» увидела Великий Хуй, и сразу поняла, что с такими не шутят. Он возвышался и парил горделиво и победоносно, не очень обращая на нее внимание. У нее появилось чувство, что она попала внутрь древнеславянского ритуала. Все, что потом говорилось, как-то пелось в особом постоянном ритме, речитативом, и слова были тоже славянские, древние. Это — пересказ пересказа, так что слов нам тех не услышать.

Она сказала ему нечто вроде: «О Великий Хуй! Где мне найти свою силу?» «Ты наказана, — ответил он. — Ты наказана за то, что соперничала со мной». Какое- то время эти слова повторялась и как бы «зависли», а моя подруга видела проносящиеся картинки тех моментов своей жизни, когда она действительно «отворачивалась» от великой силы. Сделанного не вернешь, это было понятно. «Что же мне делать, Великий Хуй?» — взмолилась она. «Смирись и молись», — был ответ. Она стала на колени и поклонилась. Она действительно возжаждала прощения и знала, что больше ниоткуда она его не получит. Слова ее молитвы были не очень понятны ей самой, но были архаичны и шли в том же самом ритме, тем же речитативом.

Через какое-то время Великий Хуй как бы кивнул ей и стал таять в воздухе. Прощение, вероятно, было даровано, хотя никто ничего определенного не сказал, и она не была в этом уверена. Но Хуй исчез, и больше делать было нечего. Она почувствовала, что хорошо бы сейчас отойти в безопасное пространство, лучше «женское». Она отползла к березе (было очевидно, что береза — женский дух) и в изнеможении легла на траву. На живот. Какое-то время она просто лежала, но ритуал продолжался: в том же ритме шелестела трава и березовые листья, напевая ей теперь что-то успокаивающее и родное.

Сколько еще пролежала она — неведомо (а внешне вообще могло пройти три секунды), да только в какой-то момент почувствовала она сзади себя плотное тело. Это тело совершенно недвусмысленно залезло к ней под одежду и начало ее трахать. «Не трахать, а теплить, бери слова получше», — сказало существо. «А ты кто такой?» — спросила наша героиня. «А я Ебун Ебучий», — ответило существо. После этого ответа уже было совершенно понятно, что делать: расслабиться и получать удовольствие. Что «Сова» и стала делать.

Ебун Ебучий поработал долго и на славу, а когда исчез, все нутро ее было залито той самой горячей волной, которая — уже было яснее ясного — и была той искомой «женской энергией». Постепенно улегся ветерок и вместе с ним затих древний ритуал. Она почти не запомнила тех слов, что лились как песня; разве что остались красивые слова «он меня вытеплил». Теперь она могла родить и выжить, теперь она вообще была готова к новой жизни. Образ мрачной хиппи, и так раскачанный за последние годы, распался.

Та женщина, которая мне рассказывала всё это, уже не очень напоминала «тысячу одежек». А напоминала она. ну, баба и есть баба. Всё, короче, было при ней.

Так что это история со счастливым концом.

Нет, это история с хорошим концом.

Нет! Эта история — с великим концом!

Ебун Ебуныч, мое почтение!

* * *

Боже мой, как мы малы и слабы! Бедная моя девочка, «мрачная хиппи»! Да все мы одним миром мазаны, законы одни, все как-то жутко просто, вот в конечном-то итоге все оказывается как-то очень и очень просто. Мир как возлюбленный: любишь — не любишь, принимаешь — не принимаешь. Не принимаешь — мир совершенно спокойно пройдет мимо, проплывет, прогрохочет, со своими идиотскими страстями и радостями, а ты «стоишь на полустаночке», и доза одиночества как-то явно превышена, передозняк, но непонятно, куда деваться.

В этой истории все кажется просто и понятно, и когда я перечитываю (или вспоминаю) ее раз за разом — все опять и опять кажется понятно-понятно-понятно. Не есть ли это знак забора, стены, дальше которого не хватает моего понимания? На этой стене написаны самые простые слова, типа, ебитесь, братцы, а то плохо будет. И меня, как «Мрачную хиппи», много раз подмывало забраться за эту стену, поисследовать неведомую территорию. Я и забирался. И знаете что — честно — пока я находил там в основном довольно мрачный пустырь, который даже если пытаться по очень красивому назвать, получится только что-то типа «экзистенциальное одиночество». В «волшебный лес», в «таинство скрытых сил» и в прочие замечательные дали я попадал почти что только когда был напитан тем чудодейственным нектаром, который образуется при телесной любви двух разнополых существ. Когда рядом со мной, или за моей спиной, или в самих моих чреслах была принимающая меня женщина, и я шел не один, мы шли вместе (даже если я шел один для наблюдателя снаружи).

При любовном слиянии, мало-мальски приличном, образуется, короче, такой магический субстрат, подобный мази для ран, нектара для желудка, горючего для сердца и живой воды для всего тела вообще.

И это не поэтическая вольность, это вполне «шаманская» реальность.

Немножко, кстати, это еще история про женщину, которую не в силах удовлетворять земные мужчины, но могут удовлетворять духи. (Я таких женщин немало знаю. От одной неделю назад я получил чудесное письмо: «Я долго не писала, потому что Магический театр меня сильно расстроил. Видишь ли, там выяснилось, что Змея, которой я очень сильно радовалась в себе — это позаимствованная из нижнего мира энергия, и позаимствована она с целью "не жить". Спать, находиться в придуманном мире. И я всю жизнь спала, это правда! И притом желала смерти всем окружающим, чтоб не мешали спать. Именно потому так сильно мое Эго — это придуманныгй образ, фундамент, на котором все держится. Осознание быгло ужасныгм — я несколько дней рыгдала…. Многое с тех пор мне пришлось изменить. Посмотреть на свою семью как на СВОЮ! Увидеть других людей рядом — а я ведь их не видела, только в качестве раздражающих теней. Научиться жить в Яви, здесь и сейчас (процесс еще не завершен). Принять свою жизнь как есть. Да, и еще мужчиныг. Оказыгвается, я родилась с программой — убивать их. И все мои влюбленности, которыгх я недаром всегда стыгдилась, чувствуя в них что-то фальшивое, все они — инструменты! для завоевания и убийства. А что я творила со своим мужем! Оказалось же, что он самый лучший муж из всех возможныгх. У нас будет ребенок!!! Ему уже 9 недель. Приколись: зачатие произошло в момент, когда я окончательно решилась на то, чтобыг считать все происходящее своей единственной жизнью.»)

Ммм, какая фраза! Я ее смакую как косточку. «Я — окончательно — решилась — на то.»

* * *

Извините, истории этого раздела получились довольно грустными. Даже те, которые вроде веселые. «Поруганная сексуальность» — та еще тема. В определенном смысле, она очень проста: тот, кто не носит даров на алтарь Афродиты, очень рискует. Совершенно неважно, мужчина ты или женщина, молод или зрел, партийный, холостой, верующий, или все наоборот. Хорошо тому, кто живет в ладу со своей сексуальностью. Плохо тому, кто нет.

В определенном смысле, лечить это очень просто — как энурез. Не писать в постель по ночам научиться некоторым просто, некоторым трудно, а которые не научились к 14-ти, скажем, годам, тем совсем трудно. И тем не менее, если с этим работать, то прогноз хороший. Так или иначе, но научиться этому можно.

Если работать — то есть пробовать, немножко хитрить, стараться и «договариваться с природой».

Так и тут. Жить в гармонии со своей сексуальностью можно, это «сам Бог велел». Надо только:

Относиться к ней УВАЖИТЕЛЬНО.

Б) Относиться к своим сексуальным партнерам как к посланникам небес, или

в самом худшем варианте — как к себе самим.

Давать сексуальности волю. Иногда. Хотя бы пару раз в год. И внимательно смотреть (лучше ретроспективно, но можно и по ходу): а чего «ей надо».

Г) Видеть в своей (и чужой) сексуальности изначально присущие ей добродетели: близость, тепло, сердечность, направленные от себя «вовне». Смирение, кстати (трахаешься ведь с обычными людьми, полными, знаете ли, недостатков).

(Видите, я пишу про сексуальность так, как будто «она» — это не «вы», как будто это что-то отдельное. Почему? — потому что эта книга предназначена для «глупого белого человека». На самом деле это не так. Но тот, кто понимает, что «моя сексуальность — это я», не попадет в такую., и его не надо будет оттуда доставать ни грибами, ни прочей «магией»).

Про себя, на самом деле, я весь этот кодекс называю одной фразой: кормить зверя.

Плавно переходим к следующему разделу, «про зверей».