Розовое сердечко

Для меня всё началось в кафе, где мы встретились через два дня после окончания «группы», семинара по сказкотерапии. Мы просидели там, кажется, где- то шесть часов, за одним и тем же столиком. Время от времени я спрашивал себя (и иногда озвучивал для нее): «Интересно, а зачем мы встретились?»

На такие вопросы можно и не отвечать, если ты нормальный человек, а не супер-пупер-психоаналитик. Ну, понравились мы друг другу — как вам такой ответ? Но группа обостряет осознавание и искренность. Ну, понравились — ну и что?

У меня в голове была такая картинка: мы должны доработать вдвоем некую групповую тему. Вот как если бы шел отряд, потом рассеялся, но цель похода еще не достигнута. Из всего отряда остались мы вдвоем. Сил уже меньше; зато видно должно быть получше. Кругом, однако, был по-прежнему туман. Ясно было, что: а) группа вращалась вокруг темы «спящей красавицы», которая никак не может проснуться; б) группа нас — меня и ее — «паровала», как бы «женила», в нескольких игровых и шуточных сценах, причем еще с самого начала, когда никакой симпатии между нами и близко не было; в) мы друг другу нравились очевидно, но не «смертельно», когда слетает крыша и все летит в постель.

Мы заговорил о сексе и любви, каждый про себя. Это рассказ про нее — про Наташу — так что истории про себя я пропущу. Секса в ее жизни было много, несколько ухажеров, не замужем, любительница этого дела. Рассказы про ее нынешних хахалей я более-менее пропустил мимо ушей (инстинкты, батенька!). А потом спросил про Первого. И вот эта история меня взаправду взволновала.

Она влюбилась в него в селе, где проводила каждое лето, в пятнадцать лет. Он был «первый парень на деревне», при мотоцикле, мускулистый, все дела. Вскоре он ушел в армию, а она ему писала любовные письма, ждала его, им бредила, пока наконец он не вернулся домой. Когда наступило лето, она примчалась в деревню,

Он служил как-то явно трудно на границе с Афганистаном, и вернулся очень грубым и злым. Он вроде бы по-прежнему ее любил, но теперь держал от себя на расстоянии. Она страстно хотела лишиться с ним девственности, но он не давал. Просто прогонял от себя. Она не понимала и рыдала. Хотела замуж, он не хотел. В конце концов Наташу заметила его мать, про которую шептались, что колдунья. Мать резко ее отшила, и через несколько дней Наташа заболела — тяжело и непонятно чем.

Весь последний летний месяц тогда она провалялась в больнице, со странными симптомами — ознобами и лихорадками. В конце концов Наташа решила вылечить себя сама и почему-то стала рисовать во множестве юных девочек с огромными черными волосами (у самой была — и осталась — короткая светлая стрижка). И вылечилась — неизвестно почему, а сама тайком думала, что из-за этой девочки, юной ведьмы.

Мы переглянулись: это было, похоже, наше первое попадание. Два дня назад на группе был бал-карнавал, и на нем она была в длинном черном парике.

Пару лет назад Наташа опять была в той деревне и видела его, своего Первого. Он был женат, но с женой обращался как с грязью. Та была беременна, а он ругал ее и бил. Пока Наташа была там, его жена сбежала в город, к своим родителям. (А те, как потом оказалось, ее не приняли). На их отношения всё это, впрочем, не особо повлияло. Виделись много, болтали, о былой любви не вспоминали. Всё равно было очень тепло.

«Это он пожалел тебя», — сказал я. — Ты для него была чистая, а секс грязный, и жизнь его изломанная. Он тебя не подпустил, чтобы не отяжелить и не запачкать. Потому что любил. Так вот любил.»

Тут первый раз при мне она заплакала, и я тоже был близок к слезам. Мы сидели в кафе в незнакомом мне городе, прошло уже полдня и назавтра я уезжал. «Зачем мы встретились?» Ну, может, просто раскрыться друг другу. Так бывает.

Из кафе — я несколько раз ее просил, и наконец она согласилась — мы поехали к Наташе. Спали вместе, было очень хорошо нам обоим. На следующий день я рассмотрел как следует ее спальню: вся в розовых сердечках. Девичья светелка — обалдеть. Бабе почти тридцатник. Детей нет, и при этом она все время возится с чужими детьми — с племянниками и на работе. Почему нет детей? — а черт его знает, не с кем. А хочется? — я еще вчера спросил — вроде бы очень. Вся гостиная в ангелочках, на кухне календарики с детскими рожами.

Розовые сердечки. Апартаменты Спящей красавицы так и должны были бы выглядеть, если бы я их рисовал. Когда уже днем я опять искал ее дом, используя в качестве ориентира магазин «Дюймовочка», я перепутал, и у всех спрашивал дорогу к «Спящей красавице», пока кто-то умный не угадал.

Спящая красавица хочет проснуться. Сюжет знакомый, но ключики каждый раз разные, подобрать не просто. Мы прощались на вокзале очень тепло и сердечно.

Через три месяца я приехал к ней вроде бы просто так, уже без всяких дел в городе. Мы стали жить-поживать в ее прекрасной квартире, где розового чуть-чуть поубавилось. Неделю я занимался преимущественно собой (у меня был такой приступ само-психотерапии), но время от времени спрашивал ее — еще не отгадала, зачем мы встретились? Такие вопросы могут замучить, я знаю, но я верю в сильные импульсы, и я не хотел утратить того изначального, который нас сблизил. Да, за эти несколько месяцев ее лучший поклонник вдруг подарил ей длинный черный парик (ничего не зная), такая умница.

Когда неделя подошла к концу, и назавтра мне было уезжать, мы оба занервничали. Давай хоть водки напьемся, — уже не помню кто из нас кому предложил, и оба согласились (при том, что оба почти никогда не пьем). Была куплена бутылка водки и водружена по центру стола на кухне, но перед этим мы опять поехали в то кафе, с которого «всё началось», очень здорово так посидели и опять вернулись к ней на кухню. Вокруг водки мы обставили закуску. Я возбудился, бегал бестолково вокруг, шутил дурные шутки. Уже не помню почему стал говорить о том, какие у кого бывают сексуальные извращения. И между делом спросил: «А у тебя какое любимое извращение?»

Забегаю опять на кухню, а она медленно так поворачивается на стуле и говорит: «Мое любимое сексуальное извращение — это инцест». Меня окатило холодной водой. Я сел по другую сторону от магической бутылки и сказал: «А ну, говори!»

И вот тут она стала рассказывать, я спрашивал, она отвечала, и через несколько часов картина была готова. Я — увы — не помню, как и в какой последовательности мы ее сложили. Помню только, к своему стыду, что основную часть деталей я уже знал — она мне показывала семейные альбомы и вообще намеков было вокруг раскидано множество. Но только я не Шерлок Холмс.

В ту деревню, где жил ее Первый, она ездила каждое лето — там жили дедушка с бабушкой, тети-дяди, куча двоюродных. Большая семья. Так вот, там жила ее тетя, старшая сестра матери. Опять: по слухам, колдунья. То есть ничего такого, работала на нормальной советской работе, но иногда шептала какие-то заговоры-наговоры, что-то варила травяное, раскладывала как-то по-особенному карты. Важно (мне), что тетя перестала спать со своим мужем, как только родила младшего — третьего сына. Смутная семейная легенда говорила, что ее сглазила свекровь. Так ли, не так ли, но только было ей тогда уже за сорок, с мужем она с двадцати двух спала раздельно, зато с тетрадками своими магическими возилась вволю. И было у нее три сына: как положено, старшие работяги, а младшенький любимый бездельник. Все как у людей.

И вот исполнилось Наташеньке восемнадцать, и она приехала в деревню на следующее лето после того, как пережила отвержение Первого и болезнь. Была она все еще девушкой. В огороде топилась банька, все в семье по очереди мылись, а младшенький сын тети — был он чуть младше Наташи — приболел. Тетя попросила Наташу сделать брату массаж. Отправила ее к нему в комнату и закрыла дверь. Ну, тогда еще ничего такого не произошло, но раскалилось, и уже ночью братец пришел к Наташе сам. И не удержалась девка, да и не сильно удерживалась. Пошла между братом с сестрою любовь, по-настоящему. А ведь нужно было прятаться! Ну, летом в деревне это было не так уж трудно. «Имеет сельская свобода свои счастливые права, как и надменная Москва».

Наташа думала — вместе с летом все и закончится, весь сладкий грех. Она приехала в город и пошла учиться в институт. Через пару месяцев, однако, ее двоюродный любовник приехал к ней. Мало того: он привез от тети кипу тетрадей с заговорами — мама, дескать, заболела, и просит всё это подержать у себя, припрятать. А сам он без Наташи не может.

И пошла у них любовь, а квартиры своей нет, встречаться трудно. И вроде бы нет у этой любви будущего, и страх, и мучения, и мама может застать когда угодно. А тетя звонит и просит за сыночком присмотреть — Наташеньку просит, не сестру свою. Она присматривает. А он парень легкий: то поработает, то бросит, то снимет квартиру, то так шляется.

Несколько раз появлялись у Наташи те, с кем она хотела связаться, и каждый раз двоюродный брат начинал безумно ревновать; а один раз, когда все было действительно серьезно, он стал угрожать претенденту по-пацански, по- деревенски, и тот исчез, не выдержал. Этого Наташа не простила. Брата от себя отдалила, и он поселился довольно далеко (а у нее уже была своя квартира). Прошли годы. На самом деле, когда мы сидели на кухне у так и не открытой бутылки водки и разговаривали обо всем об этом, шел десятый год их романа.

Вот вам и история про Спящую красавицу. Брат был прекрасным любовником, но «разбудить» ее он не мог, потому что не был настоящим принцем, с которым она могла бы родить детей. Он был «свой», из семьи, из детства, с завалинки, с ним она кидалась подушками и всё такое; но она оставалась девушкой, вокруг которой кружил ее брат, защищающий девственность с розовыми сердечками и белыми ангелочками. Все свои романы — типа меня и серьезнее — Наташа от брата тщательно скрывала. А по второй крепостной стене, защищавшей крепость с девой, разгуливала тетя, обеспечившая своему любимому сыночку рай детства на много лет. Тетя, по всем признакам, об их романе знала. (Могло бы легко быть и так, что она устроила его и поддерживала бессознательно; такие вещи, как уровень чужой осознанности, разобрать крайне трудно). С кем спала тетя вместо мужа, как и еще кучу интересных вопросов, мы за тот вечер не разрешили. Там вообще было много интересных моментов — вроде того, что временами ее брат прилично зарабатывал и все эти деньги отправлял в свою деревенскую семью, «умным» братьям и маме. Куда деньги — туда, понятно, и прана, и манна, и основное внимание. Магически он продолжал жить у маменьки.

Ясно было главное — чтобы произошло пробуждение, двоюродное счастье нужно было послать подальше.

Упаси Боже, я в этом не участвовал. Я уехал на следующий день.

Через месяц я получил от Наташи такое электронное письмо:

* * *