Глава VIII РОЖДЕСТВО ДЛЯ БЕДНЫХ ДЕТЕЙ
Глава VIII
РОЖДЕСТВО ДЛЯ БЕДНЫХ ДЕТЕЙ
Недавно в газете «Сельская жизнь» нам дали несколько читательских писем. Дали, не особенно выбирая — такого там сейчас очень много. Письма из разных областей: из Амурской, Волгоградской, Брянской, Пензенской, Нижегородской, Владимирской. В общем, со всей России.
«Зарплату нам не выдают вообще уже года два. Как же нам детей–то отправить в школу? Наступает зима, морозы. Как нам их одеть, не получая денег?»
«В школе дети с полвосьмого до трех и все это время без обеда. Денег на столовую у нас нет. Мы просили хотя бы напоить их горячим чаем. Но все ссылаются друг на друга, и никто ничего делать не хочет.Раньше и дети учились лучше, а сейчас дети голодные и сбегают с уроков. Кому учеба пойдет впрок на голодный желудок?»
«Я сама инвалид первой группы. Пенсии хватает на маргарин и жир, даже на хлеб не остается, а у меня трое маленьких детей».
«Я работаю в совхозе телятницей, имею 4–х детей. Зарплата очень маленькая <из приложенной к письму справки явствует, что за весь 1995 год женщина получила 1 млн. 900 тыс. рублей, т.е. меньше 200 тыс. в месяц. Муж у нее в заключении. — прим. авт.>, и мне на один хлеб на 5 человек никак не хватает, не говоря о других продуктах… Нет больше сил никаких. Часто в газетах пишут, что дети кончают самоубийством от голода. Как бы эта беда не пригла в мою семью.»
«Мне 43 года, имею 5 детей. Заболела в 1989 году, туберкулез легких. Живем без хлеба, без сахара, детям купить невозможно ничего. Сейчас зима, нужно детям учиться, так они ходят по очереди, т.к. сапоги теплые одни на троих… Хотела однажды отравиться, но муж не дал, пришел с работы вовремя. Он получает 30 тыс. <в 1996 году! — прим. авт.> - это такие заработки у нас в колхозе».
«Картошки осталось 10 ведер, больше нет ничего, мясо все приели. Я уж в церковь ходила просить, чтоб на работу взяли хоть полы мыть, чтоб вот за те куски, что люди в церковь приносят. Но увы, и там нет работы. Батюшка говорит: «Молись»… Я никогда не думала, что так жить будем. Вермишель раньше мешками стояла, конфеты, печенье всегда, а теперь нет ничего. Ребятишки ревут, и я с ними. Комиссия приезжала и дали им конфет, так они накинулись, словно век не видели. Господи, неужели ничего не изменится?»
Конечно, эти письма свидетельствуют о крайних проявлениях бедности. Массовой нищеты, слава Богу, пока нет. Но просто бедных, обедневших по сравнению со своей прежней жизнью людей очень и очень много. Хлеб и сахар они купить могут. А вот подписаться на привычный журнал, купить диван или поставить коронки — для них уже целое дело. Нам кажется, имеет смысл представить себе как может «обновление гуманитарного образования» повлиять на детей из таких семей. Еще раз напомним: мы имеем в виду уход от социальных проблем, замалчивание темы социальной несправедливости и фиксацию на благе личной свободы. Каково будет ребенку жить в двух измерениях: реальность будет сообщать ему одно, а учебник и учитель — другое?
Для сравнения обратимся к пока еще недалекому прошлому, в котором тоже, хоть и не в таком количестве, были дети из малообеспеченных семей. Безусловно, жизнь у них была несладкой, и им, как и сегодняшним бедным детям, были свойственны мечты о дорогих игрушках, вкусной еде, модной одежде, отдыхе у Черного моря, зависть к тем, у кого все это есть. Но что им при этом сообщалось в школе (да и не только в школе)? Какой образ мира формировали у них, в частности, учебники по гуманитарным предметам?
Возьмем для примера «Родную речь» и перечислим лишь некоторые темы произведений, читавшихся во 2–м классе. Защита слабых, взаимопомощь, осуждение равнодушия, народ как монолитная сила, которая и кормит, и ограждает от зла, армия, которая не даст в обиду своих граждан и в особенности детей, Родина–мать. В данном случае неважно, сколько в этом было правды, а сколько ложного пафоса. Важно другое: у детей создавалась защитная аура и возникало чувство, что общество не даст им пропасть. Иными словами, у ребенка было множество внешних психологических опор.
Что мы имеем сейчас? На что может опереться ребенок в новой реальности, которая, как теперь модно говорить, «центрирована» на личной свободе? — Если он из бедной семьи, то исключительно на самого себя. Следовательно, опора у него только одна и при том внутренняя. Но реальное желание попробовать свои силы, а затем и опереться на них возникает у людей гораздо позже — в юности. Даже для подростков это, в основном, демонстрация, а окажись они полностью предоставлены самим себе, без поддержки взрослых — и угроза психического срыва практически неизбежна.
Ребенок же при опоре только на свои силы не может нормально развиваться. Не может по одной простой причине: этих сил еще слишком мало. Их надо накопить. А если весь интеллектуально–психологический ресурс будет уходить на самосохранение, что тогда останется на развитие?
А какие чувства постепенно поселятся в душе такого ребенка? — Прежде всего чувство оставленности, растерянности, обиды, страха. Потом — очень скоро — придут озлобленность, агрессия, цинизм. Это тоже своеобразное накопление ресурса. Только ресурса отрицательного, ведущего к психическим искажениям. Показательно, что среди детей, просящих милостыню (т.е., рассчитывающих исключительно на свои силы), лишь 6% может быть признано психически нормальными. Это данные XII психиатрического конгресса, состоявшегося в ноябре 1995 г. (Мы, честно говоря, полагаем, что и эта цифра чересчур оптимистична).
На том же конгрессе приводились данные и по более благополучным категориям детей. Например, по тем, которые, в отличие от нищих, ходят в школу. Статистика тоже неутешительная. 70–80% школьников страдают теми или другими нервно–психическими расстройствами, причем наблюдается выраженная тенденция роста неврозов, психозов и прочих подобных заболеваний.
Какова могла бы быть роль учителя в «предлагаемых обстоятельствах»? Он мог бы сыграть амортизирующую, а следовательно, стабилизирующую роль. Но для этого надо остаться русским интеллигентом, т.е., восставать против несправедливости. И тогда хотя бы одна, но очень важная внешняя опора у ребенка из бедной семьи будет. В «России, которую мы потеряли», дело именно так и обстояло. На стороне обездоленных была вся русская классика, а учитель, насколько мог, служил ее проводником.
Если же разговор о бедности, о социальном неравенстве и, главное, возмущение этим неравенством будет в школе табуироваться, если ребенку дадут понять, что про это не говорят (благо тема секса растабуирована, и «свято место» пустует), то у него появится дополнительный и очень сильный источник невротизации.
И расчет, что у нас будет как на Западе — дескать, ребенок, усвоив с детства, что бедность — это «его проблемы», будет лишь активнее пробиваться наверх — подобный расчет представляет собой очередную химеру. Мы склонны считать вслед за рядом крупных философов и культурологов, что конкурентность не есть доминирующая черта русского характера. А наша работа с детьми–невротиками многократно убеждала нас в том, что жизнь в соревновательном режиме для их психики просто губительна. К таким детям неприменима логика, что самый простой путь — это путь прямой.
Поясним на примерах. Казалось бы, чего проще: ответить, как тебя зовут? Но это для ребенка с устойчивой психикой. А нервный ребенок может дать самую парадоксальную реакцию: закрыть лицо, спрятаться за спину матери или под стол, зарыдать и выбежать из комнаты. Т. е. вроде бы страшась людского внимания, он своим поведением как раз это внимание привлечет. Или, предположим, уроки. Сколько мы видели детей, которые способны все сделать за полчаса, но тратят на это целый вечер, лишая себя прогулки, телевизора, доводя до исступления родителей!
Так что не надо строить иллюзий: большинство детей из числа малообеспеченных будут психологически неспособны на длительный, упорный труд и довольствование малым в сочетание с предприимчивостью и гибкостью — а этот комплекс как раз и необходим в рыночных условиях для достижения «маленького личного счастья в укромном уголке», к которому призывают авторы новых гуманитарных учебников. Тем более, что «укромный уголок», во–первых, нынче недешев, а во–вторых, современные установки, реклама и проч. формируют как идеал образы, ассоциирующиеся вовсе не со скромным достатком, а, по выражению О.Мандельштама, с «бандитским шиком». Социологи, занимающиеся проблемами молодежи, уже отмечают огромный разрыв между реальными возможностями молодых людей и уровнем их притязаний, и этот разрыв с ростом социального расслоения будет только увеличиваться.
Поэтому разумнее представить себе реальную судьбу множества сегодняшних детей. Самые слабые постараются уйти от рельности. В алкоголизм, наркоманию, бродяжничество. С соответствующим качеством труда и потомства. Более шустрые и честолюбивые будут всеми способами завоевывать себе «место под солнцем». Но опять–таки не честным трудом и пуританским образом жизни! Портрет советского карьериста памятен, наверное, многим. И вряд ли у кого–то (и уж тем более у людей, лично столкнувшихся с подобными персонажами) вызывает симпатию. Но декларируемые тогда установки — честность, взаимопомощь, презрение к подлости — хотя бы отчасти сдерживали карьерный раж. Нынешние же установки не только не противовес, а, можно сказать, попутный ветер для карьериста. Лицемерие, эгоизм, продажность, способность на любой подлог — эти и многие другие столь же «приятные» качества расцветут (и уже расцветают) пышным цветом. Каково будет работать с такими людьми, общаться, заводить семью?
Весьма реально и то, что традиционно называется кривой дорожкой — уход в криминальный мир. И сегодняшняя–то статистика выглядит угрожающе. С 1987 по 1995 г. уровень общей преступности увеличился в 2, 2 раза, убийства выросли в 4, а грабежи и разбои — более чем в 6 раз. Мы берем на себя смелость утверждать, что уход от социальных проблем в школьном образовании не смягчит, а значительно усугубит эту картину. Вы спросите, какая связь? — Самая непосредственная.
Учитель, отгораживающийся от борьбы с несправедливостью, в условиях русской культуры автоматически выбывает из списка порядочных людей. И, соответственно, утрачивает право и возможность влиять на ребенка, перестает быть авторитетом. А у детей и подростков, тяготеющих к криминальной среде, потребность в авторитете гораздо выше, чем у детей обычных. (Кто не верит, пусть перечитает хотя бы «Педагогическую поэму» А.Макаренко). Бедные и нередко спившиеся родители–какой это авторитет для мальчиков, жаждущих яркой, полной острых и сильных впечатлений жизни? И тут совершенно естественно актуализируются криминальные авторитеты, которые, кстати, с готовностью предоставляют ребенку и внешние опоры. Ведь мафия — уродливая замена модели традиционного общества с его патернализмом, семейными связями. Недаром там приняты клише «семьи», «кланы», «крестный отец», «братва».
Еще раз подчеркнем, что по трем описанным нами путям пойдет не жалкая горстка людей, а большие социальные группы. И, понятное дело, это не будет способствовать оздоровлению общества. Уже сейчас профессионалы отмечают рост депрессий, агрессивности (в детской среде — до 40%), неудовлетворенности качеством жизни. А психический дискомфорт ведет к ухудшению здоровья и прежде всего к развитию сердечно–сосудистых, онкологических, легочных заболеваний (что четко прослеживается и по статистике последних лет). Так что «больной», которому наш политический консилиум решил сделать без его ведома серьезную хирургическую операцию, не выздоровел. Но и не помер. В общем, ничьих надежд не оправдал. И его теперь придется долго и за дорого лечить. А он еще периодически впадает в буйство и норовит хватить кого–нибудь по голове.
Ну, а если серьезно, то общество не может вечно находиться в состоянии депрессии. И часть молодежи будет искать выход, отвечающий ее архетипическим культурным представлениям о норме, о нравственной полноценности. Не удовлетворившись школьным преподаванием, она сама почитает русскую классику. Почитает внимательно, с упором на смысл, соотнося прочитанное с личным опытом и личными переживаниями. (На то она и классика, чтобы каждое поколение находило в ней мотивы, созвучные современности). Бедные дети на рубеже третьего тысячелетия совсем не так, как их родители, прочитают и Короленко, и Тургенева, и Некрасова, и Куприна, и Радищева, и многих–многих других писателей.
Вот тут и будут обретены те самые опоры, которых вовремя не дала жизнь. Но это будут уже не просто опоры, а нечто динамичное, заряженное и заряжающее энергией. (В технике есть даже специальный термин — «активная опора».) Так всегда бывает, когда человек долго чего–то жаждал и наконец получил. Через головы тех, у кого повернулся язык сказать маленькому «маленькому человеку» : «Это твои проблемы», молодым людям протянут руки настоящие Учителя. И скажут: «Нет никаких твоих проблем, а есть наша общая боль, общий позор. И общее дело.»
Мы хотели на этом закончить, а потом вспомнили один эпизод. Дело было под Рождество, Нас пригласили на представление, которое показывали приехавшие в столицу провинциальные школьники. И все вроде бы было прекрасно: о детях позаботились, их приобщили к культуре, устроили им праздник, привезли в столицу. Словом, все было, как раньше, только показывали они уже не литературно–художественный монтаж со стихами Барто и Михалкова, а Рождественский вертеп.
Тоненькие детские голоса славили Рождение младенца Христа, и расстроганные зрительницы поспешно доставали из сумочек носовые платки. Но нам что–то мешало испытать запрограммированное умиление. И скоро мы поняли, что именно. Когда мы шли к подвальчику, где все это происходило, подъезд к дому был забаррикадирован иномарками. Это была одна реальность. А когда в зале погас свет, софиты высветили другую реальность: худые и бледные лица детей, ноги, напоминавшие макаронины. Педагоги искренне считали, что они внесли свой скромный вклад в возрождение России, а мы и теперь уверены, что по сути (конечно, не желая того) они предали детей, ибо признали, что жизнь, в которой соседствуют две такие реальности, незыблема. Признали, что каждому свое, и в этой подлой ситуации учили детей смирению.
Что ж, лучшего рождественского подарка власть получить не могла.