Я Питер

Я Питер

Тот факт, что можно лгать, говоря правду, и его логическая противоположность, а именно возможность быть правдивым, говоря лживые вещи, внесла окончательный сумбур в мои мысли.

— Это ужасно, Хорхе, — сказал я. — Это значит, что правда превращается в субъективное и, следовательно, относительное понятие.

— Но в любом случае, после всего сказанного путаница возникает в понятии «ложь», а не «правда». Правда могла бы оставаться абсолютной, даже если мы допустим, что объявлять правдивыми какие-то лживые утверждения не значит лгать. Тем не менее, поскольку наше представление о правде связано с нашей системой верований, мы неизбежно придем к тому же выводу, что и ты (я его тоже разделяю по этой и по другим причинам): правда относительна, субъективна и, позволь мне добавить, изменчива и частична.

— Все правильно, — согласился я. — И это никак не влияет на мои предыдущие слова. Меня раздражает, когда мне лгут. Иначе говоря, так ли это или не так, меня раздражает, когда мне что-то говорят, а я знаю, что это неправда. И даже не относительная, субъективная и частичная правда для того, кто это говорит. Меня раздражает, когда мне лгут.

— А почему ты думаешь, что тебе лгут?

— Опять?! — возмутился я. — Опять?

— Я хотел спросить, почему ты думаешь, что лгут ТЕБЕ?

— Как это почему?! Именно мне говорят ложь, о которой идет речь, — сказал я с досадой.

— Не сердись. Я думаю, что когда кто-то лжет, он всего лишь лжет. То есть не лжет ТЕБЕ или МНЕ. Просто ЛЖЕТ! В лучшем случае, лжет СЕБЕ.

— Нет!

— Да! Почему люди лгут, Демиан? Подумай. Зачем?

— Откуда мне знать! Есть тысяча причин…

— Назови мне хоть одну. Ту, которая испортила тебе настроение перед сеансом.

— Для того, чтобы скрыть какой-то плохой поступок

— А для чего ему его скрывать?

— Чтобы другой его не осуждал.

— И почему же он хочет, чтобы тот его не осуждал?

— Потому что знает, что тот, другой, отвернулся бы от него.

— И почему он этого не хочет?

— Потому что он дорожит этим человеком.

— и?

— И… он не хочет отвечать за свои поступки.

— То есть не хочет ответственности.

— Конечно.

— Хорошо. Скажем, это побудительная причина девяноста девяти процентов лжи.

— Думаю, да.

— Ладно. А откуда известно лжецу, что ему придется нести ответственность? Кто определяет степень этой ответственности?

— Никто. Он сам.

— Вот именно. Он сам.

— И?

— Как ты не понимаешь? Лжец — это не тот, кто боится осуждения другого человека и последствий такого осуждения. Лжец уже осудил и приговорил сам себя. Понимаешь? Дело уже рассмотрено. Лжец прячется от своего собственного суда, своего собственного приговора и своей собственной ответственности. Как я уже говорил, проблема не в другом человеке, а в том, кто лжет.

Я похолодел. Все было правильно. Я знал это, потому что наблюдал это со стороны и изнутри. Я лгал уже после того, как осудил и приговорил самого себя.

— Но ведь верно, что он мне лжет!

— Также верно, как когда моя мать говорила о моем брате Качо: «Он у меня ничего не ест». Мой брат у НЕЕ не ел мяса, у НЕЕ отказывался от супа, у НЕЕ не притрагивался к такому питательному флану[18]…

— Это не одно и то же. Когда кто-то мне лжет, он лжет МНЕ.

— Нет, Демиан. Ты по праву считаешь себя центром своего мироздания. И ты на самом деле им являешься. Но ты НЕ центр ВСЕГО мира. Он лжет. Но не ТЕБЕ. Он делает это, потому что так решил, потому что это его устраивает или потому что его левая нога захотела. Это ЕГО привилегия. Говорить, что он лжет ТЕБЕ, ведет к параноидальному бреду, при котором его жизненные проблемы становятся ТВОИМИ. Не будь занудой!

— Но разве это его проблема?

— Когда лгут, чтобы избежать ответственности, — это симптоматично. Сколько раз мы вместе обсуждали, что в конечном счете невроз — это один из способов не взрослеть, уходить от ответственности, которая подразумевается при духовном росте?

— Не знаю. Я должен об этом подумать. В повседневной жизни именно лжец оказывается в выигрыше, он не отравляет себе существование.

— Даже если бы это было так, справедливость не имеет ничего общего со здоровьем. Кроме того, все зависит от смысла, который ты вкладываешь в понятие «остаться в выигрыше».

Трудно добиться с помощью лжи, чтобы все шло определенным образом. Думаю, что самое большее с помощью лжи можно добиться, чтобы в течение какого-то времени все шло так, как желал бы лжец (даже если он понимает, что это фальшиво, фиктивно, что это конструкция из папье-маше на фундаменте из лжи).

— Мы лжем не с этой целью или просто не отдаем себе отчета. Мне кажется, что в любом случае я лгу, потому что хочу получить контроль над ситуацией.

— Иными словами, власть.

— Да, в определенном смысле это власть. Я знаю всю правду. Я заставляю тебя действовать. Я тебя обманываю. Ты становишься жертвой моих махинаций, я порчу тебе жизнь… Власть, конечно, не ахти какая, но все-таки власть.

— Рассказать тебе сказку?

Уже давно Хорхе мне их не рассказывал.

— Давай!

— Ладно, это почти сказка.

В одном из самых неспокойных кварталов города было одно злачное местечко.

Его гнусная атмосфера напоминала какой-нибудь криминальный роман из черной серии.

Пьяный отечный пианист, едва различимый в клубах вонючего сигаретного дыма, лабал унылый блюз в плохо освещенном углу.

Вдруг дверь распахнулась от пинка. Пианист перестал играть, и все взгляды обратились на вход.

Появился человек-гора, состоящий из одних мышц, которым было тесно под майкой. С татуировками на руках молотобойца.

Уродливый шрам на щеке придавал еще более зверский вид его отталкивающей физиономии.

Голосом, от которого кровь стыла в жилах, он крикнул:

— Кто здесь Питер?!

Глухая, страшная тишина повисла в баре. Гигант сделал пару шагов, схватил стул и швырнул его в зеркало.

— Кто здесь Питер? — снова спросил он.

Маленький человечек в очках встал из-за одного из

боковых столиков. Бесшумно он подошел к гиганту и еле слышным голосом прошептал:

— Я… я Питер.

— Так это ты — Питер? А я — Джек, сукин ты сын!

Одной рукой он оторвал его от пола и бросил в другое

зеркало. Снова поднял его и влепил пару ударов кулаком, чуть не оторвав ему голову. Потом раздавил каблуком его очки. Порвал на нем одежду и напоследок швырнул на пол и прыгнул ему на живот.

Тонкая струйка крови потекла из уголка рта маленького человека, оставшегося лежать на полу в полубессознательном состоянии.

Человек-гора подошел к двери и, прежде чем уйти, сказал:

— Никто не смеет издеваться надо мной. Слышите, никто! — и ушел.

Как только за ним закрылась дверь, двое или трое мужчин подошли, чтобы оказать первую помощь жертве избиения. Они усадили маленького человечка и поднесли ему стакан виски.

Человечек вытер кровь с лица и рассмеялся, сначала тихонько, а потом в полный голос.

Все удивленно посмотрели на него. Может, он сошел с ума от таких сильных побоев?

— Вы ничего не понимаете, — сказал он, продолжая смеяться. — Я ведь действительно издевался над этим идиотом.

Всех одолело любопытство, и они забросали его вопросами:

— Когда?

— Как?

— С какой-нибудь женщиной?

— Из-за денег?

— Что ты ему сделал?

— Из-за тебя он сел в тюрьму?

Человечек все смеялся:

— Нет, нет. Я издевался над этим дураком сейчас, при всех! Потому что я… ха-ха-ха! Я…

…Я не Питер!

Я ушел из кабинета хохоча. У меня перед глазами стоял избитый человечек, думавший, что он поиздевался над гигантом.

Но по дороге мне расхотелось смеяться, и мной овладело какое-то странное чувство сострадания к самому себе.