37.

37.

Остается выяснить последнее: где в иерархии одаренных личностей находится мудрец?

Выше таланта — несомненно. Талант работает матрицей, которая недалеко ушла от индивидуального шаблона потребителя, а мудрец о таком примитивном инструменте и думать забыл. Следующий уровень — гении, инструмент которых, кстати, такой же, как и у мудреца — культура мышления. Так, может, мудрец — это всего лишь разновидность гения?

Чтобы разобраться в этом вопросе, нужно свести вместе гения и мудреца. В мировой истории такое не раз случалось. Мы рассмотрим всем известный феномен знаменитых старцев из Оптиной пустыни.

К ним шла вся Россия, но мы возьмем только интересующие нас, кстати, самые известные, самые разительные примеры: к ним ездили Николай Гоголь, Федор Достоевский, Лев Толстой. Величайшие гении, прозорливцы, учителя человечества — они оставили о своих визитах к старцам восторженные воспоминания. Как о людях, которые намного выше их. Почему эти, воспоминания неконкретны, можно сказать — чисто эмоциональны, вы уже знаете: пересказать беседу и совет мудреца практически невозможно: переложенные на слова для других, эти беседы и советы теряют индивидуальность и энергию, — попросту говоря, становятся банальными. А гении словесности ощущали это лучше кого бы то ни было — и никогда бы себе такого не позволили. Значит, они были вынуждены ограничиться эмоциональной формой передачи информации как единственно возможной. Но остаются вопросы:

1) Что искали — и находили — у старцев (значит, своими силами не могли этого найти) Гоголь, Достоевский к Толстой?

2) Почему они неоднократно возвращались в Оптину пустынь и даже подолгу живали в ней?

Ответ на первый вопрос очевиден: гении словесности отправлялись в Оптину пустынь, чтобы преодолеть нравственный кризис. Но хотя этот кризис был личным — причина его была вне. Их души ощущали пока никем не видимые тучи, которые все плотней сгущались над Россией, стоящей уже у подножия голгофы, на которую ей предстояло взойти в ХХ веке. Гоголь первым услышал топот и ржание пока далеких апокалипсических коней. Тщетные попытки либо заглянуть вперед, за холм голгофы, либо найти другой, не крестный путь истощили его энергопотенциал. И только у старцев Оптиной он нашел утешение и силы. Ему стало хорошо. Лично ему. И он запомнил эти счастливые минуты просветления и последующие дни, полные спокойствия, уверенности и предчувствия возвращения способности к привычной плодотворной работе.

То же — Достоевский и Толстой.

Но зачем понадобилось возвращаться и жить там? Ведь тебе открыли твою истину, тебе подсказали способ действия, который приведет тебя к полноценной жизни…

Чем больше гений — тем больше освоенная им территория, тем чутче он ощущает этот мир, тем сильнее боль, которую он чувствует как свою. Гений так устроен, что куда б он ни спрятался — эта боль будет сфокусирована на нем; она прожжет любую суперкомфортную раковину, сколь угодно толстую монастырскую стену. Она везде достанет его! Вот почему советы старцев, увы, для Гоголя, Достоевского и Толстого имели локальное действие. Временное. Их было достаточно, чтобы восстановиться, но едва это происходило, как вселенская боль вновь фокусировалась на обновленной душе — и все начиналось сначала.

И тогда писатель понимал: нужно не себя лечить — нужно общество лечить. И снова отправлялся к старцам, чтобы получить способ действия уже не для себя — для народа, для родины.