Ригидность навязчивой одержимости

Как уже известно, в основном ригидный характер соответствует той или иной форме навязчиво-одержимого характера. Навязчивая одержимость представляет собой не только преобладающую и легче всего узнаваемую разновидность ригидного характера; в определенном смысле она является наиболее фундаментальным типом ригидности. Это значит, что сущность динамики ригидного характера легче всего наблюдать в состоянии навязчивой одержимости, а другие симптомы или черты, которые иногда проявляются у ригидной личности, например, садизм и мазохизм, несложно вывести из этой динамики (Shapiro, 1981). Паранойяльные состояния также можно рассматривать как некое видоизменение навязчиво-одержимого характера.

Чрезвычайно заметны хорошо известные симптомы одержимости и навязчивости, такие как прекращение или защитное избегание действия и ощущения личной мотивации. Так, например, в навязчивом ритуальном мытье рук явно просматривается поведение, «накатанное» в соответствии с внутренней программой и никак не связанное с внешней реальностью. Несколько меньше оно заметно в более общих чертах одержимости стремления к совершенству, — эту черту вряд ли можно полностью устранить из детской доволевой ригидности. Настойчивое стремление к тому, чтобы все «было правильно», без различения объективно важного и объективно тривиального, сочетается с нормальными автономными суждениями. Субъективное ощущение действия заменяется смутным ощущением вынужденных действий по правилам (rule-driven).

Во многом то же самое относится к более или менее продолжительному преследованию цели людей, страдающих навязчивой одержимостью. Одержимая целенаправленность очень заметно отличается от обычной целенаправленности. В ней выражается не только индивидуальная цель в обычном смысле, желание что-то сделать или вызвать какие-то изменения в окружающем мире. Побуждение к навязчиво-одержимому целеполаганию порождает не связь человека с внешним миром, а его связь с самим собой. Такая целенаправленность действительно часто обладает какой-то ценностью, но, тем не менее, она может в основном побуждать к деятельности ради самой деятельности или, точнее говоря, заставляет делать что-то только для того, чтобы это «что-то» было сделано.

Крайний случай усилий, направленных на удовлетворение внутренних побудительных директив, — это навязчивые ритуальные действия, которые могут быть вообще безрезультатными или давать результат, не имеющий никакой объективной ценности. Но различие между навязчивым ритуалом и обычной навязчивой целенаправленностью не столь резкое, как могло бы показаться; во многом такая целенаправленная деятельность — каждый вечер носить домой портфель с деловыми бумагами — есть не что иное, как ритуальное, хотя и рационализированное действие.

И в ритуале, и (только менее остро) при обычной навязчивой целенаправленности человек ощущает себя рабом своей цели, в отличие от нормального ощущения. Он ощущает свою ответственность, которую чувствует находящийся под присягой солдат, выполняющий уставные требования, совершенно отдельно от осознания причин этих требований. В результате приложенных усилий солдат может почувствовать удовлетворение, выполнив свой долг, или чувство стыда, если он допустил промах или потерпел неудачу. Но в данном случае речь не идет о подлинном самоуправлении или совершенном выборе, а только об исполнении предписанного ответственного поручения. Чувство долга или ответственности перед высшим авторитетом в этом смысле притупляет ощущение индивидуального выбора и мотивации или выдавливает их в сознание, хотя при этом переживание неудачи даже усиливается.

Навязчиво-одержимая ригидность — это ригидность долга или, в особых случаях, ригидность нравственности. Такая мораль или нравственность не только более жесткая, грубая и требовательная по сравнению с моралью обычных людей, как это часто считается. Она не отличается от обычной высокой морали, только с более твердыми принципами и более строгая. Самые строгие моральные принципы не имеют признаков невроза. Особые отличия навязчиво-одержимой морали вовсе не количественные; они принципиально иные по своему качеству. Это мораль правил, которая в чем-то очень отличается от морали личных убеждений. Мораль правил притупляет или замещает нормальное ощущение индивидуального выбора и действия, тогда как обычная мораль в этом ощущении содержится. Именно поэтому некоторые люди с моральной одержимостью, включая религиозно-одержимых людей, могут совершать потрясающие нравственные падения. Именно поэтому некоторые люди, одержимые наведением чистоты, в каких-то случаях могут себе позволить быть совершенно грязными.

Это не значит, что обычная мораль, мораль по убеждению, у одержимых людей отсутствует или что такие люди живут, руководствуясь лишь моралью правил. У них может быть нормальная мораль, как, впрочем, и нормальные суждения. Только в отдельных, особых случаях это нормальное суждение или нормальную мораль замещает дополнительный, чрезмерный, основанный на правилах, авторитет. Но совершенно отдельно от этих правил, от их «следовало бы» и «не следовало бы», у одержимых людей есть ценности и принципы, влияющие на их взгляд на мир, на их повседневный выбор и на их менее осознаваемые действия. Хотя эти ценности могут существовать в большей, даже в подавляющей части их деятельности, большинство людей их обычно не замечает, как и все остальные ценности; они являются теми линзами, через которые человек видит мир. Но там, где возможности выбора и действия могут привлекать к себе внимание, там, где могут быть приняты решения, неизбежно повышающие осознание индивидуального действия, одержимые личности не могут опираться на собственные ценности или собственные суждения, не чувствуя при этом тревоги. В таких случаях они не рискуют нарушать свои правила. Даже в светской жизни очевидно, что объективно безопасный выбор или решение могут привлекать к себе внимание только потому, что они отличаются от уже установленных, а следовательно, авторитетных правил.

Например, если мужчине, страдающему одержимостью, вдруг пришлось нарушить регулярное расписание времени игры со своим маленьким сыном, к которому он действительно очень привязан, то его тревога разбудит призрак вреда, который он тем самым может причинить ребенку («Во всех книгах написано…»). Эта проблема еще больше повысит его тревогу. Этот милый славный человек беспокоится, что, если «он только поступил так, как ему хотелось», это может значить, что он проявил полное безразличие к потребностям и страданиям других, даже в собственной семье. Здесь не только отражение бессознательной амбивалентности; эта формула порождена его тревогой, вызванной отклонением от правил.

Навязчивые ритуалы, такие как ритуальное мытье рук, постоянная проверка, заперта ли дверь, в которых особенно ясно проявляется основанная на правилах сущность одержимой добросовестности, обычно напоминают (может быть, следует сказать «воспроизводят») действия, связанные с соблюдением предосторожности, или корректирующие действия, добросовестные действия, направленные на избежание неудачи. Но в определенной мере даже самому одержимому очевидно, что эти действия не отражают добросовестной оценки окружающего мира. Они вообще не выражают связи между субъектом действия и внешним миром, как это происходит в нормальной мотивации и в нормальном действии, но, повторяю, эти действия были совершены ради того, чтобы их сделать, или для удовлетворения субъекта действия тем, что он совершил какие-то действия.

Из этой цели следует, что, хотя такие действия можно смоделировать, соблюдая обычные предосторожности или ставя разумные цели, все равно по своей сути они остаются формальными, и зачастую слишком формальными. Иногда этот формализм или ритуальность оказываются совершенно незаметными с точки зрения своего сходства с обычными целями и для самого человека, страдающего одержимостью, и для окружающих. Так, бизнесмен, который каждый вечер приносит домой портфель с деловыми бумагами, говорит себе, что он так поступает в случае, «если» хочет работать. Но иногда такие действия остаются настолько далекими от реальных целей из-за процессов, о которых мы поговорим чуть позже, что теряется возможность их осмыслить. Такие действия становятся заметными, и именно они в основном считаются симптомами.

Если жизнь в рамках, определенных авторитетными правилами, позволяет избежать тревоги, она обязательно является деспотичной. Она требует постоянного осознания наличия этих правил, постоянного осознания «следует». В постоянном недовольстве собой и напоминаниях о себе навязчиво-одержимого человека ясно видно, что ему «следует» сделать то или другое. Его осознание правил воздействует на них так, что превращает их в требовательные указания («Вам следует…!»). Довольно часто эти императивы требуют только следующее: «Вам следует делать больше!» Таким образом, типичный повторяющийся навязчивый симптом у навязчиво-одержимых людей имеет особую форму управляемой целенаправленности; при этом его основной смысл состоит в том, что им следует что-то делать.

Следствием постоянного давления необходимости делать является запрет на получение любого продолжительного удовлетворения. Это значит, что осознание человеком себя, не сопровождавшееся контролирующим недовольством или осознанием последующих «нужно» и «следует», вызывает ощущение тревоги. Осознание такого ощущения или паузы в целенаправленном действии вызывает у одержимых людей тревожную озабоченность тратой ценного времени, исчезающими возможностями и т. п., тем самым порождая новое давление, побуждающее к действию. Действительно, осознание кратковременного отсутствия такого давления может даже побудить сознание заняться поисками того, что нужно сделать, например, взять на себя какую-то ответственность или проблемы, над которыми следует думать. Такое побуждение порождает напоминание о требовании целенаправленного действия даже перед тем, как поставлена конкретная цель. Так, например, одержимый мужчина замечает, что, проснувшись утром, он «ищет то, о чем бы побеспокоиться».

Короче говоря, требования ригидной или основанной на выполнении правил добросовестности никогда нельзя удовлетворить, никогда нельзя получить полное удовлетворение. Каким бы окончательным или последним ни было мытье рук, всегда сохраняется возможность считать его недостаточным — из-за какого-то недосмотра, какой-то оставшейся или вновь появившейся загрязненности. Следовательно, эта щепетильность обладает внутренним постоянством. Таким образом, особенно при очень высокой тревожности, одержимая добросовестность стремится войти в свои права. Мужчина, который обеспокоен здоровьем зачатого им ребенка, не может не обратить внимания на возможность заражения вирусом СПИДа. Загрязнение и заражение пищи людьми, которые ее готовят и фасуют («У них могут быть открытые раны»), не поддается никакому контролю («В особенности следует избегать посещения ресторанов»), но никакой способ приготовления пищи не может успокоить и устранить эту озабоченность («Любые красные или красноватые частицы такой пищи могут оказаться следами крови»).

Непреклонность и повторяемость одержимой озабоченности и ее свойства распространяются на другие сферы деятельности — это последующие симптоматические разновидности общей доволевой динамики, основанной на подчинении правилам.

Такой же принцип, связанный с тем, что нельзя упускать никакой возможности, приводит к обращению одержимой озабоченности на самого человека. У мужчины, обеспокоенного возможностью заражения и начинающего осознавать свою тревогу, появляется мысль, что он сошел с ума и, наверное, ему нужно обратиться в психиатрическую клинику. Сами действия, направленные на соблюдение предосторожности, или корректирующие действия могут потребоваться для соблюдения предосторожности или коррекции. Повторяющаяся проверка, заперта ли дверь, исправен ли замок, вызывает беспокойство, которое заставляет человека снова и снова проводить такую проверку.

Но в основном такое распространение одержимого беспокойства имеет предел. Сам факт, что ритуальная повторяющаяся предусмотрительность или корректирующие действия, по существу, являются формальностями, обусловленными соблюдением правил, позволяет как-то формально их пересматривать. Процедуры, угрожающие бесконечной продолжительностью или повторяемостью действий, можно в той или иной мере выполнять, используя технические средства, например, совершая нужное количество проверок в определенной последовательности или осуществляя такие действия чисто символически или совершая другие формальные экономичные действия.

Действия, направленные на соблюдение предосторожности, корректирующие или формальные действия, которые составляют навязчивые ритуальные действия, в основном можно изменить через юридическое или технико-экономическое вмешательство, постепенно превратив их в жесты и действия, все менее и менее поддающиеся реалистичной оценке и еще более отдаленные от их изначальных целей. Для рутинной деятельности могут потребоваться свои правила, «правильность» заранее выбранной последовательности действий, отклонения от которой вызывают сильную тревогу. При этом изначальные цели, формальные, но все же понятные, могут легко забыться и потеряться, как это часто происходит в религиозных обрядах и церемониях. Повторяю: таким образом основная характерологическая опора на доволевые типы динамики, связанной с выполнением правил, может в конечном счете расщепляться на совсем загадочные ритуальные симптомы.

Самым распространенным видом одержимости, связанной с соблюдением предосторожности, является беспокойство, деятельность мышления. Предвидеть неприятность, никогда не упускать из вида любую возможность наступления беды, постоянно держать в голове все эти возможности — значит что-то делать. Пока такое предусмотрительное мышление замещает нормальное, обращать особое внимание, как это и происходит, на возможность наступления самого худшего и его основные последствия — значит сжиться с худшим, даже предполагать худшее, словно жить, постоянно готовясь к худшему.

В своей более благоприятной и менее жестокой форме это замещение лишь искажает реальный масштаб возможной неприятности. Но зачастую выявляются новые возможности, которые вызывают новое беспокойство. Иногда они ужасны, как, например, упоминавшееся ранее предположение о заражении вирусом СПИДа. Но иногда это лишь отдаленное беспокойство, в котором нет уверенности даже у одержимой личности, но при этом от него не удается сознательно избавиться.

Например, страдающий одержимостью бизнесмен, прибыв в пункт своего назначения, тревожится о том, что ветка дерева, на которую он, «наверное», наехал по пути, «вполне могла» подскочить вверх и нанести кому-то травму, хотя на дороге не было видно ни одной машины. Наверное, говорит он, нужно было лучше проверить. В его словах не слышится убежденности, и он не делает ни малейшей попытки поехать назад и проверить.

Такие идеи не отражают настоящего ослабления суждения, ибо человек, испытывающий одержимое беспокойство, действительно верит в возможность воображаемого несчастья. Его беспокойство обычно наполнено разными «может быть», «могло быть» и «возможно». Эти слова вообще не являются оценками реальности. Одержимая личность откладывает свои оценки реальности, предпочитая добросовестно соблюдать правила. Именно поэтому мужчина, о котором только что шла речь, не выглядел убежденным в том, что он действительно мог кому-то нанести травму. Когда до его сознания доходит, что, похоже, и он сам не особенно верит в реальность такой возможности, он перестает отвечать прямо. «Наверное, — говорит он, — надо бы это проверить. При случае».

Именно поэтому эти одержимые идеи, хотя они замещают суждения, сами не являются суждениями в обычном смысле, а потому могут существовать вместе с реальными суждениями и поведением. Мужчина, обеспокоенный тем, что «мог» причинить кому-нибудь на дороге травму, не спешит проверить, что там происходит; человек, который, кажется, сходит с ума от возможности заболеть СПИДом, совершенно не торопится сдать анализ крови. (А если он поспешит это сделать, то не надеется, что у него все в порядке, ибо может знать, что у него все нормально, но прежде всего ему важно выполнить необходимые меры предосторожности и тем самым позволить себе снизить уровень тревоги.) Иными словами, часто даже внешне серьезное беспокойство одержимой личности позволяет ей практически рассуждать о проблемах, связанных с ее действиями.

Другая разновидность добросовестного, предусмотрительного действия — контролирование себя и своих мыслей с целью выявления постыдных идей или ужасных «импульсов». Психиатры часто неправильно понимают воздействие таких мыслей и импульсов, когда относятся к беспокойным или тревожным мыслям одержимой личности совершенно серьезно. Важно знать, что эти идеи или «импульсы» возникают у человека, чрезвычайно тщательно контролирующего свои мысли. Это люди, которые, не осознавая своих действий, наблюдают за своими мыслями и даже изучают их с усердием собственного Инквизитора, и такое следствие не может не дать положительных результатов.

Например, глубоко религиозный, но одержимый мужчина с грустью заметил, что насчитал у себя сто сорок две «греховные мысли» за один день.

Ужасные «импульсы» (а по существу — идеи о таких импульсах), с которыми, по убеждению одержимого человека, он борется, пытаясь взять их под контроль, не столь отличаются от других навязчивых мыслей. Как только одержимый человек, изучающий свои мысли, выявляет эти тревожные идеи — что он «может» изнасиловать или убить невинного ребенка, или с разгону броситься вниз с моста на машине, или выкрикнуть вслух нечто постыдное, — он чувствует, что ему нужно следить за этими мыслями, как следует их узнать, предположив для себя самые худшие последствия. Кроме того, он чувствует, что должен продолжать контролировать свой рассудок, чтобы эти и другие мысли всегда были ему подконтрольными. Так, один мужчина, узнав о том, что каждое утро он исследует свой рассудок в поисках неприемлемых мыслей, в особенности мыслей о нападении на молодую девушку, объяснил, что, если он не выявит их у себя, если он позволит себе потерять их след, тогда он действительно «сможет это сделать».

Содержание таких идей или «импульсов» не обязательно не имеет никакой основы в фантазии. Но они преувеличиваются в тревожную угрозу, если преимущественно не структурируются усердием регистрирующего мышления. Эти тревоги тоже полны «может быть» и «могло быть», как и все остальные формы проявления одержимого беспокойства. Эта озабоченность вызвана предосторожностью, цель которой — найти истоки исходящей угрозы. По существу, они отражают нервозность ригидной личности и недоверие к ее собственным неосторожным действиям, которые совершаются без опоры на нормы и правила.

Наверное, симптомы и характерные черты навязчивой одержимости являются самыми известными и широко распространенными. Но разновидности этих симптомов и характерных черт проявляются в очень широком диапазоне и самых разных контекстах навязчиво-одержимого характера. Их можно заметить и у людей, которые стремятся достичь многого, и у людей, у которых такое стремление выражено значительно меньше, чем беспокойство. Вполне вероятно, что эти различия характера, о которых мы знаем совсем немного, включают в себя различия в степени ригидности, хотя вряд ли они могут определяться только ею.

Различия в степени ригидности могут оказаться важным фактором в выявлении различия между теми формами навязчиво-одержимого характера, которые могут стать основой для паранойяльного развития, и гораздо более многочисленной группой форм, которые такой основой не становятся. Большинство — явно менее ригидные люди, страдающие навязчивой одержимостью, очень хорошо осознают внутренний конфликт и даже поглощены им. Больше осознавая то, что считает своей слабостью и неадекватностью, такой человек скорее будет вести внутреннюю борьбу с самим собой, выражать постоянное недовольство собой и испытывать беспокойство. Более ригидные люди, слишком самоуверенные, уверенные в своей силе воли, испытывают больше презрения к слабости, они чаще более догматичны, и вместе с тем у них выше степень самоотчуждения. Как станет ясно впоследствии, теоретически более вероятно, что паранойяльные симптомы будут развиваться в последнем случае.

Помимо этих разновидностей навязчиво-одержимого характера динамика ригидной личности может разветвляться или распространяться в разных направлениях, и вполне вероятно, что симптомы и характерные черты навязчивой одержимости будут как-то связаны с одним из этих направлений. Так, например, они, скорее всего, будут присутствовать у людей с выраженными садистскими или мазохистскими склонностями, причем могут сопровождаться тревожностью в отношении силы или слабости воли, стремлением заставить другого человека уступить или уступать самому, приучать других к дисциплине или самому подчиняться ей (Shapiro, 1989). Паранойяльные состояния, тесную связь которых с состоянием навязчивой одержимости мы рассмотрим более подробно, — это еще одна разновидность ригидной личности. И как мы убедимся впоследствии, характерные черты навязчивой одержимости широко распространены и заметны, по крайней мере, в двух формах шизофрении. Повторяю, все это свидетельствует о том, что обычные психиатрические категории описывают не конкретные заболевания, а разновидности нарушений более общих форм характера.