«МЕРТВАЯ МАТЬ»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«МЕРТВАЯ МАТЬ»

Мы помним часть мифа о похищении Коры, когда мать Деметра сидела в своем храме и отказывалась поддерживать жизнь на земле. Это привело к голоду и постепенному умиранию всего живого. Реальные женщины могут впасть в похожее состояние, погрузившись в тяжкую депрессию и даже не выходя из своей меланхолии годами. Это страшное время для их семьи, и дети переживают его очень тяжело. В результате детство ребенка может окраситься ощущением того, что мать его не принимает, а это оборачивается недоверием к миру в целом. Такую мать называют «мертвой матерью». Физически она присутствует в семье, но в душе слишком далека от нее и не способна дать своему ребенку чувство любви и поддержки.

Вот как описывает такое состояние Эллис Хоффман в замечательном произведении «Настоящее волшебство»[26]:

«На целый год Салли предоставила Антонию и Кайли заботам тетушек... Салли больше не готовила здоровую пищу и не старалась завтракать, обедать и ужинать в положенное время: только изголодавшись вконец, она открывала банку горошка и поедала его прямо над раковиной. Волосы ее безнадежно свалялись; в носках и перчатках протерлись дыры. Теперь она редко выходила из дому, а когда все же показывалась на людях, все старались ее избегать. Детей пугал невидящий взгляд ее глаз. Соседи, прежде приглашавшие Салли на чашечку кофе, теперь при виде ее переходили на другую сторону улицы и спешили пробормотать молитву. Им не хотелось видеть, во что она превратилась, — лучше уж было посмотреть прямо на солнце и на минутку ослепнуть. <...>

“Ты не должна терять голову, — вновь и вновь повторяла Джиллиан своим глубоким грудным голосом. — Это моя привилегия!”

Но именно Салли теперь не желала ни купаться, ни есть по-человечески, ни играть с младшей дочкой в ладушки. Именно Салли теперь проливала столько слез, что, случалось, по утрам не могла разлепить веки... Мало-помалу Салли перестала верить во что бы то ни было вообще, и тогда весь мир сделался серым. Салли больше не различала ни оранжевого, ни красного, а некоторые оттенки зеленого — цвет ее любимого свитера и молодая зелень нарциссов — были потеряны для нее окончательно и бесповоротно. <...>

“Жизнь нам дана для того, чтобы жить, — говорила Джиллиан. — Жизнь такова, какой ты сама ее делаешь. Ну же, послушайся меня! Просто послушайся! Пожалуйста!”

Вешая трубку, Салли всякий раз задумывалась, глубоко и надолго. Она думала о девушке из аптеки и о топоте Антонии, поднимающейся по лестнице, чтобы снова лечь спать, так и не услышав от мамы “спокойной ночи!” Она думала о жизни Майкла и о его смерти; она перебирала в памяти все мгновения, что они провели вместе. Она вспоминала каждый его поцелуй; она заново обдумывала все слова, что он успел сказать ей. Все оставалось серым — и рисунки, которые Антония приносила из школы и просовывала ей под дверь, и фланелевая пижамка, которую Кайли надевала, когда утром было прохладно, и бархатные шторы, так надежно защищавшие от всего мира. Но постепенно Салли начала раскладывать все по порядку — горе и радость, доллары и центы, детский плач и выражение лица, с которым малышка встречает воздушный поцелуй, долетевший до нее в порыве ветра. Быть может, такие вещи чего-то стоили. Быть может, стоило взглянуть мимоходом... заметить... присмотреться повнимательнее...»

Примечательно, что Салли возвращается обратно к жизни тогда, когда замечает хрупкость и трогательность свежей зелени (это признаки и атрибуты Коры, «девушки весны»). Мы уже говорили о том, что Деметра становится вновь благостной матерью, когда к ней возвращается Кора: она вновь обретает восприимчивость и юную радость жизни.

«Снова стояла весна, и небо было таким голубым, что просто дух захватывало. И Салли видела этот цвет — цвет его глаз, цвет жилки, бьющейся под кожей, цвет надежды, цвет рубашек, сохнущих во дворе на веревке. Она вновь различала почти все цвета и оттенки, которых лишилась на целый год. Только оранжевого она не видела по-прежнему — и не увидит уже никогда: оранжевым был тот выцветший дорожный знак, которого не заметили подростки в день гибели Майкла. Впрочем, этот цвет Салли никогда не жаловала, так что невелика потеря — в сравнении с прочими. <...> Салли казалось, что она была мертва, а теперь, воскреснув, чувствовала весь мир живых с новой остротой: и касание ветерка, и тонкий звон мошкары, и запах грязи и молодой листвы, и сладостные оттенки синевы и зелени. Впервые за целую вечность Салли подумала, как хорошо будет вновь заговорить, почитать дочкам на ночь стихи или сказки, назвать по именам все весенние цветы — и ландыш, и аризему, и пурпурный гиацинт»[27].