Глава двенадцатая А БЫЛ ЛИ АЛЕКСАНДР I, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, — ПЕРВЫМ ?

Глава двенадцатая

А БЫЛ ЛИ АЛЕКСАНДР I, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, — ПЕРВЫМ?

Что и говорить, тяжело сражаться за свою жизнь и независимость против напавшего сверхвождя, если высшие должностные лица своего же государства а также командующие подсознательно сверхвождю пособничают.

Предательская деятельность субвождей из своих правительств тем более опасна, что никаких документальных договоров или расписок в получении денег — тех бумаг, которые принято считать уликами, уличающими предателей как платных агентов и дающими повод их обезвредить, — существовать не может. Отсутствие этих документов в архивах приводит в добросовестное заблуждение историков, не только находящихся на содержании какого-нибудь вождишки, но и психологически с ним совместимых.

Расследования случаев субвождизма можно провести, опираясь вовсе не на документы, которые или фабрикуются верхушкой иерархий, или ею заказываются, но, прежде всего, по воспоминаниям очевидцев-неугодников, рассказывающих о том, что видели.

Естественен вопрос: если в войне 1812 года психоэнергетически предательствовали вторые после государя лица, такие как градоначальник граф Ростопчин и адмирал Чичагов, то не следует ли ожидать аналогичных поступков и от самого государя-императора?

Услуживал ли Александр I Наполеону после его вторжения в Россию? В каких формах и когда в жизни Александра I это проявлялось особенно заметно?

Историки разных стран мира, пытаясь разобраться в закономерностях происходивших в ту яркую эпоху событий, спорят между собой, кто в начале XIX века был в Европе первым, вокруг кого на самом деле вращалась вся европейская политика — вокруг Наполеона или вокруг Александра I?

Те многие и многие историки, кому Наполеон подсознательно нравится (у них есть достаточные основания с ним отождествляться, физиологические или психологические), пытаются доказать, что Наполеон был хороший-хороший, демократ, а во всей той резне, которую он устроил в Европе, Азии и Африке, на самом деле виноват Александр I, мечтавший о мировом господстве, — виноват потому, что он русский.

Доказательством считают то, что европейские войны в конечном счете закончились территориально якобы в пользу России, то есть Александра I (русского, как они считают, а не немца). Ведь именно Александр I занял в Европе освободившееся место Наполеона. Именно Александр разгуливал по Парижу, принимал ухаживания пришедших в страшное возбуждение парижанок. Именно Александр кормил лебедей, которых прежде нравилось кормить Наполеону, — и отнять это право у русского императора никто не мог, хотя и пытались. (Это пытались сделать немцы с англичанами, они составили коалицию с целью начать совместную войну против России — захваченный документ позднее был подарен Александру вернувшимся с Эльбы Наполеоном — да помешали события Ста дней.) Как мог Наполеон в 1805 году быть главным, если его, бедного, в 1815-м все-таки победил Александр I (а, следовательно, он, якобы, и изначально был более «крутым»). Как мог Наполеон, если бы он на самом деле был сильнее, оказаться на далеком острове св. Елены, где и скончался в страшных мучениях, охраняемый на деньги опять-таки не России, а Англии. Всех, дескать, перехитрила Россия. Она — империя зла. Следовательно, беднягу Наполеона спровоцировал на кровопролития в европейских междоусобицах Александр I, русские.

Этому психологическому типу историков нравится веровать в то, что Наполеон благороден (всем свойственно защищать своих), и в качестве доказательств приводят противоречащие одно другому высказывания патологического лгуна Наполеона.

Цитировать все эти многочисленные труды нет ни малейшего смысла, они бессмысленны в принципе, хотя бы уже потому, что, как уже сказано, истину надо искать не в бумагах дипломатов, не в хвалебных самооценках диктаторов, а в «странностях» их жизни, в «странностях» событий, вокруг них концентрирующихся, в единоборствах этих двоих (Наполеона и Александра I), результат которых зависел от сравнительной силы их некрополей (обладатель наиподавляющего и есть сверхвождь).

Итак, кто же был император Александр I?

Он был, естественно, та еще сволочь.

Мало того, что его биологические родители были коронованными особами, но и воспитанием его ведала мужеподобная шлюха Екатерина Великая. Та самая, которая ради обретения единоличной власти над всей страной убила своего мужа Петра III. Про станок для совокупления с конем, который был изготовлен по приказу Екатерины Великой, распространяться не будем. Так вот, эта дама, доводившая силой своего некрополя людей до состояния полного восторга и преданности, своему внуку Александру с детства внушала, что он — на самом деле не он, а Александр Македонский и Александр Невский в одном лице.

В какой мере это внушение дополнительно исказило психику мальчика, и без того росшего под абсолютной властью такой женщины, — неизвестно, но определяющей чертой характера Александра I была именно страсть быть не самим собой—он всегда принимал облик того, кого ожидал перед собой видеть любой «крутой» собеседник. Своей угодливой многоликостью он поражал многих, что и было отражено в мемуарах.

Это качество в Александре проявилось и тогда, когда он принял участие в убийстве собственного отца Павла I. Нет, Александр не крутил мошонку своему папаше (предварительно избитого Павла I пытались задушить шарфом, но получилось это не сразу, потому что он просунул под шарф руку, которую убийцам, чтобы она не мешала, выдернуть не удавалось; тогда один из заговорщиков и цапнул российского самодержца за самое чувствительное место — и тот, защищаясь, руку непроизвольно и выдернул). Александр I отца убивал не своими руками, но сделал то, что от него и ожидали горевшие жаждой убийства вторые лица, — покорился их воле и изъявил согласие не мешать. Впрочем, на убийство была воля Екатерины Великой — бабушки, к тому времени уже покойной. Она сама хотела устранить сына ради любимого по причине послушания угодливого внука — да при жизни совершить еще одно убийство помешал разбивший ее инсульт.)

Александр I был не только отцеубийцей, но был замешан и в инцесте. Свою сестру Екатерину Павловну он любил «нежнее», чем просто «любовью брата». Сохранились его письма к ней. Вот одно из них от 25 апреля 1811 года:

Я люблю вас до сумасшествия, до безумия, как маньяк! <…> Надеюсь насладиться отдыхом в ваших объятиях… <…> Увы, я уже не могу воспользоваться моими прежними (до недавнего замужества Екатерины Павловны. — А. М.) правами (речь идет о ваших ножках, Вы понимаете?) и покрыть вас нежнейшими поцелуями в Вашей спальне в Твери…

Екатерину Павловну любили многие заблуждавшиеся насчет своей полноценности мужчины и притом любили страстно. Что естественно — она, как отмечают все, для женщины была излишне мужественна, «смесь Петра I (Великого) с Екатериной II (Великой) и Александром I (Благословенным)». Очевидно, был зависим от нее и ее брат-любовник Александр I.

Александр I был зависим от кого-нибудь — всегда. Достаточно вспомнить одного на нем «наездника» — тупого и невежественного министра Аракчеева. Аракчеев был патологическим садистом и запомнился тем, что солдатам, у которых не получалось составлять геометрически симметричный строй, с мясом вырывал усы, а еще тем, что, ругая одного из таких солдат, министр откусил ему ухо.

В последний период своей жизни Александр I занялся тем, что историки, — увы, многие, — называют «богоискательством». Делал он это под водительством разных лиц, впрочем психологически однотипных. Историки считают пристойным упоминать Фотия — сначала игумена, а затем архимандрита, о котором знакомым с феноменом некрофилии достаточно сказать, что ему нравилось спать в гробу. Остальные обстоятельства его жизни, естественно, тоже вполне вписываются в феномен яркой некрофилии — самоистязания, обожание его набожными графинями, эпиграммы и частушки про его половую (ковровую?) невоздержанность. Словом, тот же Распутин, попытки канонизировать которого когда-нибудь увенчаются не частичным, как сейчас, а полным успехом, был не первым, путь ему прокладывали другие — и нет им числа. Только Фотий удовлетворялся всего лишь игуменством и архимандритством.

Таким образом, во все периоды своей жизни — от младенчества до последних дней — Александр I был кем-нибудь водим, причем, как пишут ему в похвалу, — без различения национальности, пола и образования авторитета (в терминологии «КАТАРСИСа» — «наездника»).

Контакты у Александра I были и с Наполеоном.

Достаточно вспомнить сражение под Аустерлицем 1805 года, известное многим по мастерскому описанию Толстого, впрочем не до конца внятному. Может быть, потому дрогнула рука у художника, что уж больно постыдна эта внятность: при полуторном перевесе в войсках и артиллерии, Александру, взявшему на себя руководство сражением (временно отстранил Кутузова), это сражение удалось не просто проиграть, но послушно выполняя желания Наполеона, подобно Варрону, привести свои войска к полному разгрому. (Александр скомандовал наступление с Працельских высот в точности как и в свое время Варрон; появление засадного отряда Наполеона обратило всех в бегство.)

Итак, из обстоятельств Аустерлицкого разгрома следует, что уже в 1805 году Александр был пешкой, движимой желаниями Наполеона.

Александр и позднее, уже после кампании 1812 года, в заграничном походе пытался на поле боя противостать Наполеону как полководец — буквально, и даже лично ходил с кавалеристами в атаку (под Фер-Шампенуазом) — но и тогда вновь немедленно выяснилось, что как наступающий полководец он и в подметки не годится великому военачальнику, атака получилась, мягко выражаясь, неудачной.

Зафиксированы моменты, когда Александр являл себя как бы носителем души (не духа, а души!) Наполеона. В этом нет никакой метафизики. Принадлежность индивида к той или иной стае проявляется в его эстетических предпочтениях — в том, что им воспринимается как красивое. Эстетические предпочтения есть целиком или почти целиком чувство, редко кем осмысливаемое. Приглядитесь к любому срезу истории: «вдруг» населению начинает нравиться то, что нравится новому вожаку.

Так и с Александром — достаточно вспомнить, как он томно с рук кормил наполеоновских лебедей в пруду Фонтенбло. А еще Александра тянуло посещать места, связанные с жизнью Наполеона (несмотря на то, что при дворе Романовых Наполеона называли выскочкой!). А еще Александр пытался в Европе занять место Наполеона.

Копирование Наполеона началось отнюдь не после кампании 1812 года. Еще в 1806 году угодник Александр I приказал переодеть русские войска на французский (читай, наполеоновский) лад. Тогда же были введены эполеты, породившие значительную своим глубоким смыслом шутку: «Теперь Наполеон сидит на плечах всех русских офицеров».

Но самое страшное — русскую армию стали переучивать на наступательный (по французскому образцу) лад. Всю глубину этого преступления против России мы рассмотрим позже. Сейчас лишь достаточно напомнить, что необученные на французский лад русские рекрутские солдаты действовали успешнее обученных. Под Смоленском дивизия Неверовского, сплошь состоявшая из новобранцев, в течение нескольких часов отразила 40 (!!!) атак многократно превосходившего по численности противника, и не только устояла, но и вышла победительницей.

Множить аргументы зависимости Александра от Наполеона смысла нет: и так понятно, что именно Наполеон, а не кто иной, определял все происходившее в Европе с угодниками (носителями авторитарного мышления). Иными словами, все невозрожденное население представляло собой более или менее сформировавшуюся стаю — и поступало постольку поскольку того хотел или не хотел Наполеон.

Возникает вопрос: если Ростопчин и Чичагов оказывали столь неоценимые услуги Наполеону, то Александр и вовсе должен был выйти к великому военачальнику с белым флагом?! Почему же не вышел?

Действительно, основной опасностью в начавшейся войне многие современники считали возможную капитуляцию Александра — они-то уж знали своего императора. Опасность усиливалась от того, что практически все окружение Александра умоляло его подписать мир на угодных Наполеону условиях, а грозный (для своих) Аракчеев, умоляя, разве что не ползал на коленях. Нажимала сдаться и мать — императрица Мария Федоровна.

Однако России повезло — ее неугодникам не пришлось противостоять в бою отечественному императору. Два человека — и это из всего-то двора! — все-таки пересилили и добились невмешательства Александра в дела Кутузова. Это была супруга Александра I Елизавета Алексеевна (по примеру мужа увеселявшаяся с любовником и даже рожавшая от него детей) и упомянутая любовница-сестра Екатерина Павловна.

Особенно трогателен патриотизм Елизаветы Алексеевны, урожденной принцессы Баден-Баденской Луизы, выданной замуж, когда ей было 14 лет, за 15-летнего наследника престола Александра. Уже после победы над Наполеоном, когда она заболела чахоткой, и врачи сказали, что якобы единственная для нее надежда выздороветь — покинуть пределы России, она полюбившуюся Россию покинуть отказалась. Впрочем, что тут удивительного — уже в свои 14 лет она поражала окружающих умом.

Но нашедший все-таки в себе силы устраниться от командования войсками Александр сумел в полной мере оценить некогда оставленную жену только в последний год жизни — и отдал всю имевшуюся у него нежность умирающей Елизавете Алексеевне…

Но это было в последний год жизни супругов, а тогда, в 1812 году, Александру приходилось выбирать — сдаваться или не сдаваться, подписывать позорный мир или не подписывать. И еще: если подпишет капитуляцию, сможет ли он прожить без благоволения двух самых влекущих его женщин?

Женщин особенных, потому что только они две, в отличие от всего двора, не только не пользовались властью в иерархии, но ее и не добивались. (Власть не просто порок, это средство разрушения собственной воли!) Так что не удивительно, что только они отстаивали право быть от планетарного сверхвождя независимыми.

Кто знает, кто из этих двух женщин оказал большее влияние на русского императора, чтобы он отказался от верховного главнокомандования и как овца на заклание не вел русские войска по примеру французских в наступление, а поставил во главе русских войск Кутузова — кунктатора.