Глава восемнадцатая ТАК СДАЮТСЯ РУССКИЕ ИЛИ НЕ СДАЮТСЯ?! БАРАНЫ ОНИ ИЛИ НЕУГОДНИКИ ?

Глава восемнадцатая

ТАК СДАЮТСЯ РУССКИЕ ИЛИ НЕ СДАЮТСЯ?! БАРАНЫ ОНИ ИЛИ НЕУГОДНИКИ?

О сущности русских есть два диаметрально противоположных мнения.

Мнение первое (как за пределами России так и внутри нее): утверждается, что русские — стадо баранов, которые без сильной руки командиров сдаются толпами. При этом ссылаются на то, что:

— в сорок первом году в плену оказалось 3,8 миллиона «комсомольцев»* (и это не считая тех сотен тысяч, если не миллионов сдавшихся, которых в спешке, чтобы не замедлять наступления, пристреливали сразу);

— примерно 800 тысяч русских перешли служить в вермахт (выше уже было упомянуто, что из десятков, если не сотен тысяч плененных гитлеровцами англичан на службу в вермахт перешло только около тридцати человек — все сплошь опустившиеся алкоголики, да еще один лорд);

— русские по приказу Сталина были водимы русскими же командирами в массовые атаки на немецкие пулеметы и бессмысленно гибли — только бараны могли так поступать с подчиненными и допускать, чтобы так поступали с ними.

То, что еще недавно, в XIX веке, русские солдаты были символом стойкости, что во всем мире стойкость именно русского солдата была притчей во языцех, что нежелание русских солдат сдаваться в плен было одним из сильнейших потрясений Наполеона в России, объясняют все ускоряющейся деградацией русского народа, а это установленное направление эволюции народа и доказывает, что он создал мировую империю зла. Гитлеровцев же просто задавили массой — статистика неумолима: на 6 погибших русских солдат — лишь 1 гитлеровец.

Мнение второе (исключительно внутри России): утверждается, что русские есть начало светлое. Мнение же первое опровергается тем, что:

— миллионы пленных сталинцев — следствие внезапности нападения (а все потому, что Сталин не верил в нападение — то бишь, просто ошибся);

— офицеры очень часто были дурачками (так расцениваются их приказы, в результате которых погибло много солдат);

— из 800 тысяч перешедших на службу Гитлеру так называемых «русских» одних только грузин было около 100 тысяч, а ведь еще были осетины, азербайджанцы, армяне, ингуши, чеченцы — словом, одних кавказцев почти половина. Донские и кубанские казаки и вовсе перешли на сторону Гитлера почти поголовно — десятки тысяч бойцов; с готовностью сдавались и азиаты разных национальностей; а из украинцев формировались целые дивизии (каждая дивизия — 20 тысяч человек) — сколько же остается русских из этих 800 тысяч? Это надо по какой-то причине очень ненавидеть именно русских, чтобы утверждать то, что утверждают идеологи многих народов. Также указывается на то, что в Брестской крепости в самом начале войны, когда еще ничего не было понятно, сдались все, даже белорусы, и только считающие себя этническими русскими в полном окружении вели бои еще месяц. А что до массовых сдач в плен «комсомольцев» — так это потому, что они не хотели сражаться за социализм, режим, который поругал веру православную — ведь, дескать, пока была вера, русский солдат изумлял чудесами стойкости…

Что касается веры православной, так это чистейшей воды вранье — православное воинство от наступающих японцев бегало полками еще в 1904 году во время русско-японской войны. Журналисты, угождающие вождям, угождающие не прямо, а мороча головы толпе исполнителей, равно как и госпрофессура свалили весь этот позор, какого земля русская двести лет не знала, на генералитет — ошибались-де эти бездари. Но генералитет был от окопов далеко, связь в 1904-м была слаба, — генералы никак влиять на происходившее не могли; а вот вера православная в солдатах была крепка, о разложивших через 13 лет (в 1917-м) фронт коммунистах никто ничего не слыхал, за исключением разве высоколобых эрудитов, которые к этой тогда еще еврейской секте не могли относиться серьезно из-за ее малочисленности (что есть следствие отсутствия поддержки народом).

Бегство полков определялось не «ошибками» генералитета.

Нигде не анализируется, что к 1904 году, в отличие от года 1812-го изменился социально-психологический состав российской армии.

А он изменился — существеннейшим образом.

Население можно разделить на исполнителей (угодников) и неугодников.

Войско из неугодников будет вести себя совершенно иначе, чем войско из угодников. В частности, неугодники не будут бегать. А угодники выполнят волю мирового сверхвождя, а если такового в данную эпоху нет, то волю вождя в данной местности — могут дружно наступать, могут остолбенеть или побежать от привидевшейся им японской кавалерии (эти случаи всеобщего помешательства описаны в мемуарах, а, надо сказать, у японцев кавалерии в 1904 году не было вообще).

В самом деле, в русско-японскую войну Россия вступила после военной реформы — воинская повинность стала всеобщей.

А вот до реформы, к примеру, в 1812 году, армия была совсем иная — не этнически, но социально-психологически. В рекруты часто отправляли в наказание за отсутствие лакейских качеств — со всеми вытекающими отсюда последствиями для врагов России.

Разумеется, рекрутскую армию не стоит переоценивать — далеко не все были неугодниками. Отправляли в рекруты и за воровство, воровство же у товарищей считалось самым последним делом, и от воров быстро избавлялись — или отсылали в дальние гарнизоны, или прогоняли сквозь строй — десять тысяч палочных ударов не выдерживал никто. Кроме того, в поместье могло не оказаться неугодника и отправляли в очередь, обыкновенного угодника — вынужденно. Неугодник мог в поместье быть, но, освоив какое-нибудь редкое ремесло, скажем, кузнеца, жил на отшибе и не раздражал стаю; поместье же не могло обойтись без специалиста — и опять служить отправлялись в очередь.

Но, как бы то ни было, концентрация неугодников в рекрутской армии была несравнимо выше, чем в армии, набранной по всеобщей воинской повинности.

Закваска неугодничества сквашивала все тесто армии — и не случайно такой человек, как Лев Толстой (в бытность свою храбрым артиллерийским офицером), видел, что русский солдат есть нечто прекрасное, в сущности, нечто прекраснейшее во всем мире. Вряд ли бы он восхитился войском июня 41-го, выпестованным сталинскими политруками, или войском Первой мировой.

Таким образом, термин «солдат» оказывается многозначным. Солдат может быть неугодником или, напротив, госверующим (например, в условиях оккупации иноземцами, как при Романовых). Поэтому, чтобы разобраться в сущности происходивших событий, всякий раз встречаясь с термином «солдат», надо каким-либо образом выяснить, какого типа он был.

Выяснить же состав можно, в частности, по тем событиям, которые притягиваются к тому или иному человеку — ведь ничто в этом мире не «случайно». Выяснить и распознать направленность чисток, совершаемых по указке начальствующих в стране…

«Па-а-арти-за-а-аны-ы-ы-ы!!!..»

Этот панический вопль над просторами России раздавался на многих языках.

Этим словом давились в диком кошмаре спускаемого под откос воинского эшелона, когда на, казалось бы, уже «своей» территории гитлеровцы в предсмертном ужасе, как в глаза смерти, смотрели на кувырком надвигающуюся русскую землю.

Итальянцы этим словом тоже давились, — вдосталь нарассуждавшись о своей цивилизаторской миссии и от души пограбив Россию, они целыми дивизиями поступали на кладбища, размеры которых поражали и поражают воображение.

Звучало это слово и на словацком — выбрался ли кто из тех, кто не перешел на сторону партизан?

По указке Гитлера французский полк добровольцев прибыл на русскую землю специально для борьбы с партизанами — о нем мало кто вспоминает: «о мертвых или хорошо или ничего».

Кричали и на румынском (много), и на венгерском, и на финском, и на испанском, и на норвежском — список длинен, но они все одинаково заходились от ужаса, провидя, похоже, на русской земле нечто более ужасное, чем просто биологическую смерть.

А за сто тридцать лет до того, в 1812-м, чуть иначе, но с тем же смыслом вопили другие — наполеоновцы: французы, поляки и все те же самые немцы, в ужасе бросая, если не успели бросить прежде, оружие, но не выпуская награбленного золота — погружаясь в ледяные воды Березины или зарываясь головой в снег, опять-таки перед смертью от бессилия вонзив зубы в русскую землю…

Так было в тылу завоевателей, где самостоятельно, вне указаний, сражалась численно весьма незначительная часть русских.

Там же, где царило иерархическое мышление, все происходило иначе.

В 1941 году во время первого этапа наступления гитлеровцев, при всем изобилии советских частей и подразделений у границ, при всем техническом преимуществе советского вооружения, происходили совершенно невероятные события.

Известно, что в заурядных войнах (типа Первой мировой, без сверхвождя) для успеха при наступлении необходим как минимум трехкратный численный перевес, иначе наступающие, захлебнувшись в собственной крови, позициями обороняющихся не овладеют. Но гитлеровцы, не только хуже вооруженные, но уступающие и по численности, проходили сквозь советские части, после очередных реформ в армии уже лишь частично состоявшие из этнических русских, как раскаленный нож сквозь масло, и за первые месяцы войны только до лагерей довели более 3,8 миллиона пленных! Эта цифра, если ее сравнить с численностью армии вторжения гитлеровцев (3,2 миллиона немцев) наводит на определенные размышления. Это тоже замалчивается: если бы из своих пушек, минометов, пулеметов, огнеметов, бомбометов, да что там — простых трехлинейных винтовок каждый будущий советский военнопленный убил или ранил хотя бы одного гитлеровца, то война не продвинулась бы вглубь России. Да что там, — если бы трое советских перед тем, как сдаться в плен (или перед тем, как их пинком швырнут в колонну рабов), спрятанным ножом или утаенной гранатой сообща убили хотя бы одного фрица, война была бы закончена в том же 1941 году!

Но этого не произошло, и война продолжалась. Русские исполнители сдавались десятками, сотнями, тысячами, десятками тысяч, сотнями тысяч, миллионами… А дивизии гитлеровцев — вооруженные захваченными советскими танками, заправленными трофейным топливом, заряженными трофейными же снарядами, которые по письменному или устному распоряжению Сталина были выложены на грунт буквально в нескольких метрах от границы, и, естественно, были захвачены в первые же часы, если не минуты войны — рвались вперед по дорогам, проложенным советскими пленными, при этом вешая и сжигая заживо жен сдававшихся, насилуя их невест и, как во времена предыдущей волны цивилизаторов России, Великой армии, превращая дома униженно кланяющихся в отхожие места. И все это в домах тех, кто даже десятой частью имевшегося вооружения мог уничтожить захватчиков десятки раз.

И так было бы — если бы армия состояла из неугодников…

Правда, к концу 1942-го сдаваться стали не так активно. Хотя даже в конце декабря 1944 года, когда было очевидно, что Гитлера задавили и что всех предателей расстреляют, и с точки зрения самосохранения сдаваться было гибельно, на сторону Гитлера «комсомольцы» переходили сотнями (так было, скажем, 25 декабря 1944 года в бою за укрепленный (!) плацдарм в Нейловине, на Одере [Толстой Н. Д. Жертвы Ялты. М., 1996. С. 327]).

Но в 41-м не только сдавались. Еще и бежали в собственный тыл.

Не случайно Сталин (образца 1942 года!) за спинами войск усилил заградительные отряды с пулеметами и подтвердил приказ расстреливать всех бегущих с передовой.

Казалось бы, правы те, кто утверждает, что русские — это трусы, которые если и победили в войне, то только из страха перед нечеловеческой жестокостью заградительных отрядов (состояли из коммунистов и уголовников). Отсюда следует, что выиграл войну лично товарищ Сталин, дегенеративный сын шлюхи и неустановленного отца; человек, который страстно не терпел неугодничества и всеми силами выкорчевывал его отовсюду, включая и кадровую армию.

А как же тогда массовый героизм, один из примеров которого — защита Брестской крепости, и не только ее? Как же тогда панические записи немецких офицеров о том, что русские умирают, но не сдаются? Как же предыдущая история войн с участием рекрутских солдат, как же действия новобранцев дивизии Неверовского? Возможно ли столь противоположное поведение — ведь за такой короткий срок, как несколько десятилетий, национальный характер не меняется? Если русские в волевом отношении действительно ничтожны, то это должно было проявиться в массовых сдачах в плен Наполеону и в войне 1812 года.

Но наибольшим для Наполеона потрясением было то, что русские, в отличие от европейцев и азиатов, в плен не сдавались.

Стойкость русских действительно потрясала.

Наполеон провел множество битв в разных частях света — и в Африке, и на Ближнем Востоке, и в Европе, он противостоял вождям различных национальностей, но всегда, всегда после простенького маневра противник почему-то пугался, руки с оружием у него опускались, и целые дивизии покорно ждали, пока их перережут. Или бросались бежать. Конечно, если Наполеону были нужны пленные, то сдавались — тысячами, десятками тысяч.

Но на Бородинском поле (да и до него, и после) все было иначе. Много часов шло сражение, трупы атаковавших и оборонявшихся поле уже не просто покрывали, но во множестве мест лежали в несколько слоев, создавая удобства для обороняющихся и трудности для наступающих, а вот пленных, обычно изобилующих в битвах с участием Наполеона, пленных — не было.

Наполеон привык любоваться колоннами плененных, причем даже не из нижних чинов, но из генералов и маршалов, вплоть до заискивающих королей и императоров, а на Бородине был принесен (не приведен, а принесен!) всего-навсего один генерал, да и тот несколько раз раненый, чуть живой, отнюдь не сдавшийся, но захваченный.

И так в 1812 году было не только при Бородине…

Русские армии, правда, отступали.

При границе их было две, но даже суммарная их численность была почти в три раза меньше численности компактно наступавших наполеоновцев. Естественно, русские армии, даже объединившись, не могли себе позволить генерального сражения даже из арифметических соображений — что говорить про возможности каждой из армий в отдельности.

И русские отступали, давая возможность Великой армии уменьшиться в размерах — за счет отставших больных, за счет убитых партизанами мародеров, за счет оставляемых в захваченных городах гарнизонов. Стратегия была проста: отступать, пока численность армий не сравняется.

Стратегия Наполеона тоже была предельно отчетливая — и противоположная. Ему, прежде всего, было необходимо не дать российским армиям соединиться, для чего быстрыми переходами надо было между ними вклиниться, и, навязав им сражение поодиночке, при грандиозном перевесе их, естественно, разгромить.

Один из способов разъединения русских армий — упреждение их у переправ через крупные реки или в городах, стоявших на пересечении дорог. И в том, и в другом случае армии теряли возможность не только соединиться, но и продвигаться в нужном направлении: приходилось двигаться кружными путями, терялось драгоценное время, и силы таяли.

И именно потому, что захвата ни нужных переправ, ни перекрестков дорог допустить было нельзя, мелким русским соединениям приходилось давать оборонительные сражения, цель которых была всего лишь задержать наполеоновцев и дать своим возможность продвинуться к месту, назначенному для соединения армий.

И вот в этих незначительных оборонительных сражениях Наполеон и его маршалы вновь и вновь убеждались, что русские, похоже, обладают не таким, как у всех остальных народов Европы, характером.

Чего стоит один только бой дивизии Неверовского, состоявшей сплошь из новобранцев, которая за день выдержала 40 (!) атак превосходящего по численности противника, выиграв при этом необходимые сутки, а затем в полном порядке отступила в Смоленск. Такого высшего пилотажа Наполеон нигде в мире не видывал!

(Характерных деталей этого боя масса. Формирование 27-й пехотной дивизии, начатое в январе 1812 года со сбора части командного состава, было закончено лишь к маю. Дивизия формировалась в Москве — из подмосковных жителей. Так вот, в бою под Красным непостижимо сопротивлялись именно они. В отряд Неверовского [кроме 27-й дивизии, состоявшей из рекрутов] входили и профессионалы — драгуны, казаки и артиллеристы, но артиллеристы лишились пушек, драгуны были в самом начале боя опрокинуты, бежавшие изрублены или рассеялись, казаки — драпанули; сохранили присутствие духа — и победили — только рекруты-новобранцы!)

Были и еще бои. Достаточно удачные, хотя русские армии, разъединенные наполеоновской ордой, вглубь своей территории уходили. Уходили, несмотря на требования определенного сорта людей, изображавших из себя пламенных патриотов и храбрецов, а на самом деле требовавших генерального сражения — в соответствии с желанием Наполеона. Но русские армии его не давали — тем Наполеона побеждая. (Кстати сказать, к этого рода «пламенным русским патриотам» относился кавказский князь [из рода грузинских царей] Багратион. Его потомок [прямой или отпрыск общего предка] князь Ираклий Багратион во время Второй мировой перешел на сторону Гитлера и был активным членом его стаи, воюя, в частности, против партизан-неугодников. Однако оба Багратиона были предателями русских. Но не потому, что конечными их нанимателями оказались немцы [в конце концов, Наполеон — корсиканец], а потому, что оба Багратиона — типичные субвожди. С точки зрения теории стаи оба грузинских князя действовали в одном направлении: на Бородине Багратион так «героически» руководил на вожделенном генеральном сражении, что русских рекрутов было убито гораздо больше, чем наполеоновцев.)

Много верст прошли наполеоновцы по русской земле, и хотя русские армии отступали, отбиваясь лишь время от времени и притом вынужденно, Великая армия потеряла множество солдат отставшими, больными и даже дезертировавшими (и это на чужой-то территории!), были даже отставшие орудия, а вот у русских ничего похожего: пленных — единицы, и ни одного отставшего орудия — ничего!

Русские ко времени массовых пленений сорок первого года не изменились — да и не могли: характер народный не меняется — вспомним евреев — сотни лет, если не тысячи.

Но если не изменился состав народа, то что изменилось?!

Изменился социально-психологический и национальный состав армии.

Объяснений, разумеется, бытует множество.

Можно вспомнить, что кутузовская армия за исключением генералитета состояла преимущественно из этнических русских (или хотя бы славян) — восточных инородцев на действительную службу не брали — в принципе. А в сталинской были все двунадесять языков. О результате этого «кровосмешения» мы можем узнать из множества источников и кроме символических обстоятельств защиты Брестской крепости. Интересный источник — изданные значительным тиражом ежедневные записи начальника генерального штаба сухопутных войск фашистской Германии генерал-полковника Франца Гальдера:

Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека. Лишь местами сдаются в плен, в первую очередь там, где в войсках большой процент монгольских народностей (перед фронтом 6-й и 9-й).

29 июня 1941 года (воскресенье), 8-й день войны

«Монгольская народность» — это в восприятии Гальдера, для нас же это не столько татары, сколько вообще азиаты.

В то же самое время те же самые по национальному составу советские войска Берлин — несмотря на обилие у защищающихся тяжелого вооружения, упорство немцев и грандиозное инженерное обеспечение обороны — взяли лихо, как бы шутя — за неделю. И брали все те же комсомольцы — и азиаты в том числе. В рамках концепции суверенитизма такое изменение поведения комсомольцев с позорного драпа до повального героизма объясняют их прозрением — дескать, увидели разоренные и сожженные русские деревни, грандиозные захоронения замученных военнопленных, убитых детей, надругательства над святынями духа типа Ясной Поляны, — вот и начали воевать хорошо.

Объяснение глупое.

Какое дело таджику из дальнего аула, привыкшему к анаше, до русских деревень?!

Однако в рамках теории стаи каждый из вышеперечисленных фактов закономерен: подобно тому, как не изменились князья Багратионы, так же не изменились и «монгольские национальности» — но изменилось, во-первых, направление навязчивых видений сверхвождя, а во-вторых, и его сила.

А еще в 41-м месторасположение неугодников было иное.

Концентрировать их стали в 41-м в других, чем в 1812 году, местах.

Именно «концентрировать» — они не сами «концентрировались».

Население в России XVIII–XIX века было исключительно сельским. Это были общины, крепостных ли крестьян, казенных ли, или, как на севере или в Сибири — свободных, — но общинники прежде всего были связаны коллективной ответственностью за сдачу налогов и исполнение государственных или барских обязанностей. На сельском сходе в начальники над собой крестьяне выбирали того, чьему некрополю сопротивляться не удавалось, — старосту. Который и следил за исполнением обязанностей общины, в частности, за исполнением рекрутской повинности.

Солдатчина в русском народе, во всяком случае в те времена, воспринималась как наказание. И, действительно, отправлением на солдатскую службу наказывали. Кто? Или помещики лично, или старосты. А что было причиной неудовольствия помещиков? Об этом в дворянских мемуарах и в художественном творчестве дворян сохранилось множество свидетельств. Главная причина наказания — неподчинение. Иными словами, нехолуйство. Отсутствие нужной гибкости спины.

Это помещики. А что старосты? А старосты воспринимали жизнь также авторитарно. И тоже, когда им предоставляли выбор, избавлялись от неугодных. С одобрения большинства общины — ибо мышление стада совпадает с мышлением вожака.

Да, конечно, существовала предписанная государственными умами и закрепленная на бумаге очередность, известно было, кого и в каких случаях брать, женатого или нет, обремененного детьми или нет, и из какой семьи. Однако бумаг не читали, жаловаться на нарушения было некому, естественно, суд творился по произволу судящего.

Описывая из раза в раз повторявшиеся при рекрутских наборах несправедливости, мемуаристы и писатели (в том числе и Л. Н. Толстой), в сущности, описывали всегда одну и ту же ситуацию: в семье по меньшей мере два сына — один труженик, все в его руках спорится, он хотя сын и норовистый, но отцу помогает делом; второй сын — подхалимистый. В очередь идти подхалимистому, но как-то так получается, что и мать, и отец, и вообще все вокруг понуждают идти под ружье именно труженика (помните, у Толстого в «Севастопольских рассказах» рекруты не воюют, не убивают, а трудятся?!). И он, трудяга, подчас добровольно, оставляя жену, отныне «соломенную вдову», теперь по положению имеющую право на разбитную жизнь, выручая брата, идет. Проходит время, подхалимистый вырастает в законченного хама, начинает пить, бездельничает, требует у родителей сбережения, избивает не только свою жену и детей, но и «соломенную вдову». Словом, ситуация вполне библейская — Каин и Авель.

Судя по произведениям классиков русской литературы, развязка для родителей вполне типична — когда голодный и обобранный дед, некогда глава семейства, состарившись, осознает, что своими же руками разрушил и свое благосостояние, и более или менее сносную жизнь своих внуков, уже поздно. И от расплаты мучением и стыдом спрятаться можно только в смерть.

Нельзя утверждать, что кутузовская армия целиком и полностью состояла только из неугодников. Но можно быть твердо уверенными, что состав таким образом набираемой армии был существенно иным, чем набираемой по принципу всеобщей воинской повинности.

Хотя «всеобщая» армия более стойка к обороне, чем та, из которой неугодников вычищали. Если уж «всеобщая» православная армия полками бегала с воплями от несуществующей японской кавалерии, то кошмарные события лета 41-го есть вполне закономерное следствие обеднения армии неугодниками.

А Сталин именно и занимался тем, что вычищал из армии неугодников: в голодной стране жравшие досыта коммунисто-сталинцы только и занимались тем, что пытались «вычистить» способных к самостоятельному мышлению среди прочего и из армии.

Нас приучали верить, что репрессии были нацелены на некие определенные слои общества — богатых, интеллигентов, дворян, старых партийцев-ленинцев. Но внимательное рассмотрение событий неминуемо приводит к выводу, что часть ленинцев не тронули, часть интеллигенции тоже сохранилась, да и людей с дворянскими корнями выжило предостаточно. А вот много арестовывали ремесленников и крестьян.

Аресты не были хаотичными, хотя, действительно, подчеркиваемая таинственность репрессий погружала одну часть населения страны в атмосферу страха (что, по законам психологии, вело к сплочению стаи вокруг вождя), а другую — в радостную веру в высшую справедливость.

Вычищали чужих.

Напомним вкратце концепцию трехцентровости нашего мира («внешники», «внутренники», неугодники): не только в маленьком городишке население можно разделить на торгашей, бандитов и созидателей, но подобно разделяется и народ, страна — и даже планета в целом. Созидатели довлеют к неугодничеству, а плутократы и бандиты — к стае. Стайные ненавидят неугодников, хотя без созидателей обойтись не могут, еще они соперничают между собой. Кавказец, подобно князьям Багратионам, относился к «внешникам» (тоталитарникам, бандитам, прогерманцам) и органически ненавидел стаю, строящуюся на несколько ином принципе — «внутренническом» (плутократия, торговцы, проангличане, проамериканцы, демократы, ревизионисты).

Разумеется, «внешники» вычищали и «внутренников», и «внешников»-конкурентов, поэтому был убит Левка Троцкий и многие коммунисты (Зиновьев, Каменев, Бухарин и т. п.) с демократами (типа Горького). Стая должна быть стаей, и вождю-«внешнику» разрыхлители в ней не нужны никакого рода.

Есть в истории сталинщины деталь, которую хотя и вспоминают с омерзением, но никак не толкуют. Но именно в этой детали, в этой «странности» и раскрывается сущность репрессий Сталина — в рамках теории стаи.

Дело в том, что для ареста человека требовался донос. Он не был бы нужен, если бы требовались репрессии сами по себе — для устрашения и сплачивания. Но доносы — ложные, ничем не доказанные письменные доносы от соседей, причем далеко не всегда меркантильные, скажем, ради комнаты сплавляемого в концлагерь, требовались, — следовательно, они были нужны для чего-то другого.

А для чего?

Что было нужно: бумага или недовольство соседей?

Ну вот, как говорится, слово произнесено…

Да, действительно, механизм отбора в ГУЛАГ был подозрительно похож на механизм рекрутского набора времен Кутузова: стержнем было — неприязнь общины, соседей и иногда даже семьи. Иными словами, бытовое доносительство преданного «внешнику» Сталину населения отсеивало чужих — неугодников и «внутренников».

Таким образом, сталинская армия усилиями старосты Сталина и угадывавших его желания исполнителей-«внешников» всей страны, в противоположность армии кутузовской, резко обеднялась «внутренниками» и неугодниками!

И вот этот-то принципиально иной социально-психологический состав двух армий — кутузовской (неугоднической) и сталинской (угоднической) во многом и определил столь различное их поведение при столкновении с захватчиками.

Сталинский исполнитель («комсомолец»), привыкший в теле своих дедов, прадедов и прапраотцов к верности принципу авторитарности, и, как следствие, повиновению сельскому старосте (вождю), лишь только соприкасался с побеждающей стаей некрофила Гитлера, тут же начинал чувствовать в себе неодолимую потребность подчиниться Главному Старосте.

И сдавался — тысячами и миллионами.

Фашист проходил сквозь многочисленные ряды советских войск как раскаленный нож сквозь масло (за редкими исключениями) — способных его остановить неугодников было недостаточно: они сидели в ГУЛАГе, были сведены в безоружные строительные части (об этом — особая глава), или прятались. Вместо них были русские комсомольцы-сталинцы, да и то разбавленные (тоже, заметьте, личными усилиями Сталина) исторически привыкшими к изощренной авторитарности азиатами…

Молниеносные успехи Гитлера и толпы сдавшихся в плен показали, что никакие горы заготовленного оружия, никакие толстенные тома, которыми снабжались политработники, не могли превратить толпу исполнителей в воинские части, способные защищать Родину и родню от сверхвождя.

Немцев остановили под Москвой. Остановили сибирские дивизии (из традиционно неугоднического населения; в русско-японскую они тоже были самыми стойкими), ополчение, новобранцы, колонны выпущенных из ГУЛАГа — и погнали вон.

Среди причин замедления немецкого наступления историки «внутреннического» типа мышления называют мороз и растянутость коммуникаций. Физические факторы мы обсудим в IV части, при обсуждении новой концепции Второй мировой войны, но полезно вспомнить намеренно забываемое — что именно под Москвой, после тотальных разгромов, когда между фашистскими войсками и предуготованной Гитлером к полному уничтожению Москвой регулярных войск уже почти не было, были введены два контингента, которые, собственно, и остановили гитлеровцев. Одна сила — московское ополчение, собранное из студентов, бухгалтеров, рабочих и прочих нестроевиков — словом, почти новобранцев дивизии Неверовского. Но была и вторая сила — колонны выпущенных из лагерей ГУЛАГа, наспех вооруженные, без всякого основания репрессированные неугодники. Репрессированных только за то, что не повторяли всякую чушь, когда требовалось хоровое «пение».

* * *

Неугодник может быть партизаном, но не всякий бородатый мужик, обутый вместо армейских сапог в домашнего изготовления валенки и с винтовкой в руках, — неугодник.

Чтобы понять, чем исполнитель с топором в лесу отличается от истинного партизана-неугодника, удобнее всего рассмотреть события осени 1812 года.

Дело в том, что в войне 1812 года было д в а этапа. На первом партизан было мало, на втором ими можно было пруд прудить. Партизаны этих двух этапов социально-психологически противоположны!

На первом этапе войны 1812 года, еще до оккупации Москвы партизанское движение было малозаметным (неугодники оказались по большей части в армии), зато было заметно другое движение в крестьянских общинах — пронаполеоновское.

Доселе угождавшие помещикам и старостам общинники-исполнители делали то, о чем Наполеон мечтал: они переставали повиноваться своим помещикам (помещик — это тот, кто не только пользовался трудом зависимых от него людей, но в трудные времена о них и заботился, хотя бы в том смысле, что во время неурожаев на свои средства покупал в дальних губерниях хлеб и тем спасал работников, их жен и детей от голодной смерти; после отмены крепостного права общинники стали в таких случаях умирать целыми деревнями) и нередко помещиков убивали. Но самое главное, что делали исполнители повсеместно, — они не давали некогда помогавшим им помещикам лошадей и подвод, чтобы те не вывезли материальные ценности, те самые, что так ценились иерархией наполеоновцев — генералами, офицерами и солдатней.

Исторический факт: общинники бунтовали, руководимые своими старостами.

Эти события рельефно описаны у Льва Николаевича в «Войне и мире» в эпизоде, где крестьяне пытаются ограбить и убить свою госпожу княжну Марью Болконскую. Объект для православных крестьян с точки зрения справедливости, прямо скажем, богохульный. Кто как не набожная Марья всячески помогала крестьянам своего отца — и деньгами, и лекарствами, а, главное, своим умом, никогда их не притесняла — и вот, на тебе, у нее отнимают подводы, не дают лошадей, что означает, как минимум, выдачу на растерзание бесноватым наполеоновцам — полякам, немцам, французам, евреям и т. п. И только появление графа Николая Ростова, гусарского офицера, несколько от него зуботычин, окрик, но, главное, его гусарско-графская психоэнергетическая «убедительность» склонили чашу весов не в пользу тогда еще пространственно далекого Наполеона. (Интересен штрих великого художника: Толстой, описывая мужиков этой деревни, называет их темными — т. е. глупыми, неразвитыми, гипнабельными, — в отличие от мужиков из другого поместья Болконских…)

Итак, первый этап всякой войны со сверхвождем — массовое сотрудничество исполнителей со сверхвождем — в том числе, и в прямом смысле. Парадокс: массовое партизанское движение исполнителей скорее антинационально. (Так было не только при Наполеоне, но и при Гитлере тоже.)

А вот после начала у Наполеона приступов паранойи (еще до Бородина, а тем более после исчезновения Москвы и массового таяния войск во время стояния в ней) трудно не заметить, что ситуация резко меняется. И вот мы уже видим, как в засады к большой дороге стекаются разве что не толпы крестьян, руководимые все теми же старостами, — и палками, как собак, убивают пугающихся их до смерти солдат Великой армии.

Принято объяснять поведение старост и послушных им общинников на первом этапе войны так: тупые крестьяне, не учившиеся, а, главное, ни под каким видом не желавшие ничему учиться, оказывается, по размышлении над идеями о естественном праве первого консула Французской республики решили, что идеи равенства, братства и единения народов во имя естественного права и философии им духовно близки, и потому решили они биться с крепостничеством в лице его представителей — на стороне неизвестного им императора.

Объяснение, что и говорить, отдает идиотизмом. Даже в рамках суверенитизма.

Принятое толкование второго этапа войны не лучше. На втором этапе Русской кампании Наполеона общинное крестьянство, дескать, осмыслило неизвестные ему до этого несправедливости, творимые в далекой, непонятной и даже чуждой ему Москве, и решило супостату не пособствовать, а с ним бороться.

Можно долго издеваться над аргументацией этой вдалбливаемой в системе обязательного образования концепции, но не станем терять времени.

Очевидно, что поведение неспособных к самостоятельному мышлению, гипнабельных и потому послушных воле сверхвождя Наполеона сельских исполнителей могло измениться только потому, что изменился сверхвождь, поменялся знак его галлюцинаций.

Это понятно.

Характерно, что партизан второго периода отличала крайняя жестокость, — могли облить маслом пленного наполеоновца и поджечь, были и другие выверты.

Между прочим, замечено, что «выверты» эти в точности соответствовали тем, которыми баловались в наполеоновской армии — по отношению к захваченным русским.

Регулярная русская армия (рекрутов) тратила много сил, чтобы унять старост-садистов. Солдаты рекрутской армии вообще были несравненно более жалостливы к пленным, чем сельские стаи — действительно, рекрутам нередко приходилось отбивать у исполнителей уже простившихся с жизнью пленных французов.

Исход войны решили неугодники.

Их было не так много, но они были. Много сохранилось имен старост и старостих второго периода войны — а первого мало. Но некоторые имена все-таки сохранились.

Например, редко-редко, но упоминается имя наследственного помещика Энгельгардта, о котором известно разве только то, что он не бежал перед многосоттысячной Великой армией, а осмысленно остался в деревне и навредил, сколько мог, французам. Когда на него донесли (ясное дело свои!), не оправдываясь, бесстрашно принял смерть.

И сверхвождя победил.