Глава пятнадцатая СУДЬБА «ЖЕНЩИН» В НАПОЛЕОНОВСКОЙ ОРДЕ

Глава пятнадцатая

СУДЬБА «ЖЕНЩИН» В НАПОЛЕОНОВСКОЙ ОРДЕ

Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить.

Мф. 10:28

Сверхвождю Наполеону помогали не только высшие чиновники российского государства и пьяницы. Активными пособниками на первом этапе войны 1812 года были исполнители наиболее массового образа жизни — крепостные крестьяне (отторгшие из своей среды неугодников в рекруты).

Исполнители на первом этапе войны с энтузиазмом брали в плен помещиков и охраняли имущество барских домов, чтобы оно в целости и сохранности досталось наполеоновским мародерам, и даже встречали их хлебом-солью. Факт известный, хотя и не афишируемый.

Но это в селах и деревнях. А что происходило в городах?

Какие категории населения с наибольшей готовностью проявили свою стадную сущность при явлении сверхвождя?

В Москве из 247 тысяч тогдашнего населения осталось, по разным оценкам, от шести до пятнадцати тысяч (не считая 22,5 тысяч оставленных после Бородина раненых).

Это были:

— французы: модистки, актрисы-проститутки, гувернантки и гувернеры;

— немцы;

— евреи;

— купцы (как нам сообщают в освященных иерархией учебниках, якобы свято верившие Ростопчину и потому не вывезшие свой товар, и оставшиеся якобы потому, что решили этот свой товар сохранить);

— вырвавшиеся из тюрем преступники (и, видимо, их избежавшие заключения подельники);

— проститутки;

— разного звания пьянь;

— монашки.

Описание «проделок» этих отчетливо авторитарных категорий населения начнем с проституток. Если, как нам объясняют, купцы остались встречать французов потому, что вывезти товар заблаговременно не догадались, а полное отсутствие транспорта непосредственно перед вступлением наполеоновцев не давало возможности уйти в последний момент, то у проституток, как известно, «орудие производства» особых транспортных средств не требует. Они уйти могли.

Следовательно, причина, по которой проститутки остались в городе, психологического свойства. Их остаться тянуло. Это — первое.

Оплачиваемыми проститутками мечтают стать многие женщины, но далеко не у всякой получается довести «производительность труда» конвейера до уровня, обеспечивающего ей сытое существование. Конкуренция во все времена была огромна, и побеждали, разумеется, те, к которым активнее шла гипнабельная клиентура.

Далеко не всякому клиенту приятно предварительно многословно объяснять, когда она должна разыграть из себя «строгую» и «неприступную» герцогиню, и уж только потом приступать к мероприятию с элементами биологического взаимоотношения полов; гораздо увлекательней получать все это без предварительных вербальных наставлений. Таким образом, профессиональное преимущество есть у тех категорий проституток, которые более чувствительны к диктующему некрополю заказчика (экстрасенсы); тех, которые при всей своей жестокости послушны; и тех, кто обладает достаточными гипнотическими способностями, чтобы заставить клиента расплатиться.

Рай для проститутки — это нашествие гипнабельных мужчин.

Лучше сразу целой армии! Великой армии! Армии под руководством великого вождя, рядом с которым гипнабельность обостряется неимоверно. Это — второе.

Вспоминая отступление этой Великой армии, то, как они справляли свои естественные надобности не раздеваясь (и может быть, ради цивилизованного оправдания этого и присоединились к сверхвождю?), лишний раз убеждаешься в справедливости фрейдовской классификации индивидов: именно такие и значимы для живущих по законам стаи валабиянок вообще и профессиональных проституток в особенности.

Стоит ли удивляться, что городские проститутки в покинутой населением Москве остались?

Но каков бы ни был механизм принятого ими решения, очевидно, что поступки уличных проституток в большей мере, чем валабиянок, определяются даже не приказами, а лишь пространственными перемещениями и просто желаниями вождя, а тем более сверхвождя.

При появлении наполеоновцев проститутки и близкие к ним по психологии «энтузиастки» были активны. И — счастливы. По-своему.

Они были активны и когда наполеоновцы Москву оставляли. Они уходили вслед за Наполеоном.

Уцелевшие очевидцы писали, что у каждого оставлявшего Москву наполеоновского офицера была карета, в которой непременно сидела женщина. Нет, не пленница, а добровольная попутчица, «подруга сердца» (см. в кн.: Верещагин В. В. Наполеон I в России. Тверь: Агентство «Созвездие», 1993. С. 154). Из того, что уйти вместе с Кутузовым при хорошей погоде у них не было сил, а для ухода вслед за Наполеоном при испортившейся эти силы появились, следует, что поступки их диктовались вовсе не внешними обстоятельствами.

Женщины были не только у офицеров, но и у военных подразделений. Не отдельных солдат, а именно подразделений.

Подобно тому как во второй половине XIX века в Питере ценились проститутки преимущественно немецкого и прибалтийского происхождения, так в начале века ценились француженки. (Пьер на первом этапе своего развития, лет за несколько до 1812 года, помнится, ездил спать к француженкам, так называемым актрисам — они, действительно, кроме основного своего занятия еще и на сцене представляли.)

Естественно, что во время бегства и гибели Великой армии, из всех проституток страдания именно француженок вызывали особенно сильные эмоции у французских мемуаристов.

Эти мемуаристы поголовно исходили из той концепции (ложной), что эти, умеющие «представить» что угодно дамы, были… жертвами, а не счастливыми Великой армии добровольцами. Эта концепция, искажающая происходившее, несколько обесценивает мемуары, однако кое-что можно вычитать и между строк.

Невыразимо было жалко француженок, ушедших… из Москвы, рассчитывавших на полную безопасность среди нас. Большая часть [шла] пешком, в летних башмаках, одетые в легкие шелковые и люстриновые платья, в обрывки шуб или солдатских шинелей, снятых с трупов. Положение их должно было вызвать слезы у самого загрубелого человека, если бы обстоятельства не задушили всех чувств.

(Labaume)

(Верещагин В. В. Наполеон I в России. С. 77)

Дешевая жалость есть одно из тех чувств, посредством которых некрофилы-«внутренники» ставят в зависимость исполнителей более низкого, чем они, ранга (подробнее об этом см. в кн. «КАТАРСИС-1»). Виртуозно владеют нанизыванием на крючок жалости не только профессиональные нищие, но и проститутки, — как не вспомнить их стандартные исповеди клиенту о том, как проклятая жизнь их, бедняжек, вынудила заниматься именно этим. То, что цитируемый Labaume в своих мемуарах столь дешево жалостлив к «несчастным падшим» созданиям, показывает, что в Великой армии грабителей и убийц он оказался отнюдь не случайно.

Послушаем, что Labaume (одержимый культивируемым комплексом неполноценности, который позволял беспрестанно и безосновательно чувствовать вину перед величественной Женщиной, и, будучи некрофилом, романтизирующий и Наполеона, и самого себя, и всех своих движимых теми же чувствами попутчиков) говорит дальше про тех, кто такие вокруг себя события соорганизовывал целенаправленными усилиями:

Несчастная П. все еще тащилась за нами и как рабыня разделяла наши беды и лишения.

История этой особы стоит того, чтобы рассказать о ней: заблудилась ли она или, по своей романтической натуре, напросилась на приключение, но ее нашли спрятавшуюся в подземелье Архангельского собора. Девушку привели к элегантному французскому генералу, который сначала взял ее под свое покровительство, а потом, прикинувшись влюбленным и обещавши жениться на ней, сделал ее своею любовницей. Она переносила все беды, лишения с истинным мужеством добродетели. Неся в себе уже залог любви, которую она считала естественною и законною, она гордилась тем, что будет матерью, и тем, что следует за своим мужем. Но тот, который всего наобещал ей, узнавши, что мы не остановимся в Смоленске, решился порвать связь, на которую никогда и не смотрел иначе, как на забаву. С черною душой, недоступным жалости сердцем, он объявил этому невинному существу под каким-то благовидным предлогом, что им необходимо расстаться. Бедняжка вскрикнула от отчаяния и объявила, что, пожертвовавши семьей и именем тому, кого считала уже своим мужем, считала своим долгом идти за ним всюду, и что ни усталость, ни опасности не отвратят ее от решения следовать за любимым человеком.

Генерал, нимало не тронутый такою привязанностью, сухо объявил еще раз, что необходимо расстаться, так как, во-первых, по обстоятельствам оказывается невозможным держать женщин, во-вторых, он женат, почему ей лучше всего возвратиться в Москву, к жениху, который, вероятно, ее ожидает. При этих словах несчастное существо просто окаменело: бледная, еще более помертвелая, чем тогда, когда ее нашли между гробницами кремлевского собора, она долго не могла открыть рта; потом плакала, стонала и, подавленная горем, впала в беспамятство, которым предатель воспользовался не для того, чтобы избегнуть трогательного расставания, а просто для того, чтобы убежать от русских, крики которых уже доносились…

(Верещагин В. В. Указ. соч. С. 77–78)

Что и говорить, до «Ромео и Джульетты» нетрадиционно сексуально ориентированного Шекспира не хватает только мудрого монаха — атмосфера кладбища с узнаванием в живых уже мертвых вполне сформировалась. Впрочем, к обитателям монастырей мы еще обратимся…

В этом ужасном походе с каждым новым днем я говорила себе, что наверное не доживу до конца его, только не знала, какою смертью умру… Когда останавливались на бивуаке, чтобы согреться и поесть, то садились обыкновенно на тела замерзших, на которых располагались так же удобно и бесцеремонно, как на софе…

Целый день было слышно: ах, Боже мой! У меня украли портмоне, у других — мешок, хлеб, лошадь, и это у всех — от генерала до солдата…

(г-жа Fusil)

(Верещагин В. В. Указ. соч. С. 76)

Да, так уходила очередная волна цивилизаторов России, на поверку оказавшихся простыми ворами — знакомая картина! На разоренной старой смоленской дороге цивилизовывать (грабить) было некого — кроме своих…

Итак, среди женщин в пособничестве сверхвождю, причем пособничестве бескорыстном, замечены были прежде всего проститутки и их инверсированные аналоги (о монашках чуть позже). А среди мужчин?

Среди горожан-мужчин резко повышенной в этом отношении активностью отличились купцы. Причем не только мелкие торгаши, но представители всех трех гильдий. Купцы первой гильдии, как известно, — это финансовые воротилы и притом весьма крупные: вступительный в гильдию ценз определялся суммой выплачиваемых ими одних только налогов — для первой гильдии он составлял сто тысяч рублей серебром в год — сумма (ремесленник, зарабатывавший в день один рубль, считался человеком обеспеченным) просто чудовищная…

Но к какой бы гильдии торговец ни относился, психологическая схема продаж на всех уровнях одна и та же.

Предположим, вам нужно спилить дерево, что, вообще говоря, проще всего сделать пилой — с соответствующим размером заточенных зубьев. Однако, вы, покупатель, инструментами не интересовались никогда, а у торговца, к которому вы пришли, пилы нет. Зато у него есть серп и молот. Если вам приглянулся, скажем, по эстетическим соображениям молот, то торгаш никогда не скажет, что молот от дерева будет отскакивать, и валить дерево придется со многими усилиями, что серп хотя бы режет. Нет, он вам сообщит, что ваш выбор молота совершенно верен, прямо-таки гениален, что и он сам, когда нужно свалить дерево, всегда использует молот…

Когда с той же проблемой свалить дерево подойдет другой покупатель, и ему понравится серп, то и он услышит эмоциональную, со всей искренностью исполненную тираду о правильности выбора и о гениальности всякого, кто выбирает серпы.

Таким образом, профессиональные торговцы всегда пытаются сначала спровоцировать покупателя на высказывание, а затем под него подстраиваются и седлают, при этом врут — да не просто так, а с перевоплощением, иначе игра будет разгадана… А такие, пусть даже хорошо оплачиваемые действия даром для собственной психики не проходят. Засорение души ложью зримо при психокатарсисе (если еще не утрачена к нему способность), как следствие замусоренности наступает обессиливание, увеличивается гипнабельность — тут недалеко стать в Великой армии не рядовым, а офицером. Замусоренность, навык в перевоплощения под покупателя (а это — отказ от себя как потенциально суверенной личности) и формируют известную психику купца-проститутки. Поскольку успешно раствориться можно только в клиенте-вожде, то для купца со временем носители некрофилического начала становятся еще более значимы, чем прежде. Итак, у торговца, так же, как и у проститутки, некое иное психическое состояние души, чем у созидателя-ремесленника или земледельца. Естественно, что в дни нашествия сверхвождя купцы оказываются при нем, обслуживая ряды Великой армии наряду с проститутками. Корыстные интересы здесь вторичны.

Торговать с несумевшими победить при Бородине и вошедшими в сожженную Москву наполеоновцами — французами, немцами, поляками и евреями — подмосковные крестьяне не желали. Выделились в этом отношении только исполнители села Останкино. Сразу на тридцати подводах их представители повезли наполеоновцам овес и муку. Нагруженные вином, сахаром, золотом и серебром благодетели человечества ощущали недостаток в продовольствии, простом и для здоровья полезном — поэтому все у останкинцев было немедленно куплено и обильно оплачено (благо еще в Париже цивилизатор Наполеон распорядился напечатать много фальшивых русских сторублевых ассигнаций). Расторопных сельских барышников (были такие села — торговые) отпустили назад и наказали непременно приезжать еще. Но едва подводы выехали за город, как на них напали наполеоновцы из других воинских частей, избили, ограбили, отняли даже лошадей, а самих крестьян возвратили в Москву и заставили работать. (Название выделившейся деревни — Останкино — упомянуто не случайно. Читатель! Запомни его, поскольку не только национальный характер есть некая наследуемая данность, которая если и меняется, то медленно; то же самое касается и деревень — и это очень хорошо помнили наши предки! Запомнить же название села Останкино нужно для понимания некоторых странностей, случившихся полтора с лишним века спустя.)

Итак, купцы и проститутки — две категории людей особо авторитарного мышления, поэтому их поведение очень напоминало поведение высших должностных лиц государства при приближении к ним сверхвождя, и не важно, что враждебного государства. Этот результат, легко выводимый из теории стаи, подтверждается на материале событий в оставленной Москве и не только в ней. И на других оккупированных территориях России, и на других материках, и в рамках других цивилизаций получался похожий результат. Примеров — множество…

Профессии, которые всегда оказываются заняты яркими некрофилами (более других преданные принципу вождизма, или, что то же, — стайны) в «КАТАРСИСе-1» уже были перечислены. Это не только проститутки, уголовники, высшие администраторы (типа Ростопчина), профессиональные военные (типа Чичагова), но и жрецы национальных государственных религий — а они все равно зиждутся на принципе авторитаризма.

Мы встретили еврея, который рвал на себе бороду и пейсы при виде горевшей синагоги, которой он был раввином. Так как он болтал немного по-немецки, то мы поняли, что вместе со многими другими своими одноверцами он снес в храм все, что имел наиболее ценного. Не могу себе представить, что <этот> бедный еврей, среди таких бедствий, не утерпел, чтобы не спросить нас, нет ли у нас чего-нибудь для продажи или промена… Он принужден был, несмотря на все отвращение, поесть с нами окорока… Стрелки, набравшие на монетном дворе слитков серебра, обещали ему променять их.

Когда мы вошли в самый еврейский квартал, оказалось, что в нем все выгорело дотла — приятель наш, при виде этого, вскрикнул и упал без чувств. Через минуту он открыл, однако, глаза, и мы, давши ему оправиться, стали спрашивать, чего он так испугался: он дал понять, что дом его сгорел, а с ним, вероятно, и вся семья…

(Bourgogne)

(Верещагин В. В. Указ. соч. С. 40–41)

Еврейские национал-священники от других не отличались. О лютеранских священнослужителях говорить не будем, потому что их поведение можно объяснить тем, что четверть войска Наполеона были недавние союзники русских — немцы. Поговорим о русских.

Православный (а следовательно, наиболее благожелательно расположенный к единоверцам) художник В. В. Верещагин, многие годы отдавший изучению событий 1812 года, так описывает чувства и поведение монахинь:

Скромное имущество монахинь Алексеевского монастыря, спрятанное в кладовую, было разграблено; солдаты нарядились в монашеские ряски… Несколько человек поселились в келье игуменьи, где пировали двое суток и приглашали к себе молодых монахинь — одна добровольно пошла на позор, осталось известно и имя ее. «До смерти хотелось нам, немногим оставшимся молодым монашенкам, — рассказывает одна, — узнать, что там делается; мы все забились в одну комнату, отворили дверь и стали выходить помаленьку; а подбежала старуха-монахиня: „Куда, — говорит, — сейчас назад! Вы уж и рады на военных-то глазеть! срамницы этакие! Вишь как все раскраснелись! путные бы побледнели от страху…“»

(Верещагин В. В. Указ. соч. С. 42)

И это пишет православный! А будь автор сторонний, он бы не преминул продолжить тему «добровольной отдачи на поругание», румянца заинтересованности и справедливо заметил бы, что увиденное свидетелями всегда есть лишь ничтожная доля от действительно происходившего по женским монастырям.

Это было в Алексеевском, а про то, что было в Рождественском женском монастыре, и пересказывать как-то неудобно…

Однако в системе государственного православия монашки были отнюдь не первопроходцами угодничанья перед элементами Великой армии, впереди, в полном соответствии с теорией стаи, шествовали лица, по понятиям православной иерархии намного более духовные.

Французы еще только пересекли границу России, и дальнейшее развитие событий было еще неочевидно, но Могилевское и Витебское высшее духовенство во главе с епископом Варлаамом не только само принесло присягу на верность Наполеону, но и разослало через консисторию указ всем подчиненным им священникам принять ту же присягу и во всех церквах поминать вместо императора Александра — Наполеона.

Текст присяги сохранился:

«Я, нижеподписавшийся, клянусь всемогущим Богом в том, что установленному правительству от его императорского величества французского императора и италийского короля Наполеона имею быть верным и все повеления его исполнять, и дабы исполнены были — стараться буду».

За архиереем, священник Добровольский и многие другие, отправляя литургию и молебны, вовсе не упоминали никого из фамилии Императорского Русского Дома, а молились о здравии французского императора и италийского короля великого Наполеона.

(Верещагин В. В. Указ. соч. С. 27)

Расследований дел по предательствам священнослужителей после изгнания Наполеона было великое множество, и до смены в России в конце XX века государственной религии на православие в архивах они были доступны…

Что касается поведения священников уже в Москве (к примеру, один из священников на потеху Наполеону, нарядившись в по чину ему не положенное одеяние, служил службу в Успенском соборе), то прежде всего надо помнить, что желания Наполеона после потрясшего его Бородинского сражения и исчезновения на глазах Москвы существенно изменились, начался второй этап Русской кампании, паранойяльный, и священники (угодники из иерархии, неугодников лишали сана) на втором этапе сменили поведение, так же, как и крестьяне-исполнители (православный священник вынужден угодничать перед начальством не так часто, как чиновник на службе, купец в лавке и проститутка на панели — отсюда и поведение священников ближе к поведению крестьян).

Крестьяне («внешники»), хоть и исполнители, но раньше других категорий населения отвернулись от сверхвождя и начали служить уже его паранойяльным грезам, подпитывая естественную неприязнь к ворам, тем более чужим, и несовместимость с «внутренниками». Если до Бородина крестьяне-исполнители в массовом порядке помогали Наполеону, то к концу стояния Наполеона в Москве, напротив, развернули активное партизанское движение, сорганизовываясь в отряды в несколько тысяч человек (пример: пять тысяч под командованием крестьянина Герасима Курина собрались менее чем за неделю и уже на седьмой день после первой стычки пошли на штурм города Богородска — подробно об этом случае в одной из следующих глав).

И далее откалывались от Наполеона в следующем порядке: священники («внешники»), купцы («внутренники»), проститутки.

Факт массового сотрудничества национал-священников (разных религий равно) примечателен, в особенности если рассматривать его в контексте других нашествий сверхвождей на Россию. Во время Второй мировой войны сотрудничество православных священников с гитлеровцами также носило массовый характер. Разумеется, удовлетворяющее вождей объяснение было придумано: дескать, священники были оскорблены советской властью, поэтому им по известному выражению «белого» генерала Краснова «хоть с чертом, но только против большевиков». Идейности и «духовности» русских православных священников можно только удивляться: гитлеровцы развлекаясь, заставляли русских и белорусских матерей собственными руками подбрасывать вверх младенцев, — и в детей стреляли, с тем только, чтобы удостовериться, что могут навскидку попадать в лет; в Белоруссии был уничтожен каждый четвертый житель, а священники, понимаете ли, не опускались до низменных плотских чувств этому противостоять, но служили своему высокому духу, который подсказывал молиться за Гитлера!

А как гнусно вели себя «духовные» при татаро-монголах?! Говорить противно…

Так что не в оскорбленности попов большевиками было дело — а в свойствах души элементов иерархии.

Понятие «женщины» для Великой армии распространяется на несравненно большее число объектов, чем проститутки и актрисы. Все гораздо глубже, и особо гипнабельны не только, как повторяется с издевкой во множестве изданий, дети, женщины и дикари.

Анализ событий при нашествиях сверхвождей показывает, что к «женщинам» относятся и профессиональные военные, и торгаши, и преступники, и национал-священники. Вообще всякий элемент иерархии.