Глава пятьдесят четвертая ТЯНЕТ — НЕ ТЯНЕТ. СЕРБЫ И КАЗАКИ

Глава пятьдесят четвертая

ТЯНЕТ — НЕ ТЯНЕТ. СЕРБЫ И КАЗАКИ

Девушка: Пойдем сегодня вечером к Мише, а?

Прожженная: К Майклу? Нет, меня туда не тянет. Пойдем к Бобу в компанию.

Девушка: К Боре? А что у него? Поговорить с ним не о чем. Шутки плоские. Пьет. Скучно. Пойдем лучше к Мише.

Прожженная: Неужели не понятно? Меня — не тянет!

Разговор двух современниц, видимо, бывших одноклассниц

Подобное — к подобному; поэтому на планете кроме разных стай, в которые их элементы «тянет», можно, должно и полезно искать и выявлять метанации, в которые собираются неугодники из различных народов.

Неугодники в некрофилогенной культуре* незаметны, в ней ценятся образцы болезненной психики, на вершины субиерархий возносятся уроды. Но неугодники заметны по результатам производимых действий; особенно же ярко — во время отражения нападения сверхвождя на Родину, метанацию.

Во время Второй мировой выяснилось, что Гитлеру в самые трудные месяцы 41-го сопротивлялись только два этноса: этнические русские и этнические сербы.

«Этнические сербы» — понятие условное: «сербами» стали в XIX веке называть себя все христиане-некатолики (православные и представители малых церквей — вне зависимости от национальности) близлежащих к Сербии земель, после того, как в результате освободительного от турецкого ига восстания образовалось это государство. Но и в прежние времена сербами себя называли выходцы из разных народов. В частности, в XIV–XV веках в православной Сербии (а может, наоборот — в сербском православии?) спасались от «внешнической» католической инквизиции еретики со всей Европы — разумеется, неугодниками были не все беглецы, бежали в Сербию также и «внутренники» самых разных национальностей.

Вообще, размышляя над историей Югославии и сербов в особенности, трудно не сообразить, что многие из обрушивавшихся на сербов несчастий — карательные крестовые походы, нашествие мусульман, нападение гитлеровцев — вели к очищению их от «внешников» в первую очередь. Протосербов пространственно пододвигали, не желавшие стайного «внешничества» компактно уходили в сторону, а «внешники» оставались и массово принимали ислам или католичество — в зависимости от внешней атрибутики волны насильников. Результаты этого расслоения классически проявлялись во все времена, даже во времена социалистического лагеря: югославский социализм был существенно более торговый и капиталистический, чем в остальных социалистических странах. Внутри же страны сербы отличались от, скажем хорватов, с готовностью работающих на конвейерах, своими крестьянскими пристрастиями и тем, что они им не изменяют, несмотря на более низкий, чем у хорватов, уровень жизни.

В результате и образовалась современная Югославия, в которой все говорят на сербскохорватском, но католики-хорваты и косовские мусульмане зверски ненавидят сербов якобы за православие. Стайное начало на планете с этой ненавистью солидаризируется — вплоть до угроз вторжения со стороны Америки и НАТО. Сербы были костью в горле не только у римских пап, но и у Гитлера, на которого, как известно, крестились набожные католички.

Ненависть — как «внешников», так и «внутренников» — подтверждает: в Сербии действительно веками собирались неугодники.

Все эти проявления и «притягиваемые» события небезынтересны, однако, такой способ постижения, скорее, академичен — взять хотя бы малоизвестное знание о средневековых еретиках.

Автором истина познавалась и помимо книг тоже.

Я, вообще говоря, привык и, может быть, даже уже избалован тем, что скандальные и особо ценные исторические и психологические факты мне подносятся, что называется, «на тарелочке с голубой каемочкой». (В частности, книгу воспоминаний об идеологами не замеченном партизанском отряде из научных работников-ремесленников я обнаружил у себя в подъезде, почти под дверью квартиры. История о том, почему это старое издание в благодарность везли с другого конца Москвы — не мне, разумеется, — и как оно у меня оказалось под дверью, как выяснилось, очень романтическая.) Но изящество способа, с помощью которого мне было сообщено об одной важнейшей детали из жизни переселившихся в Россию сербов — сообщено всего через пару дней после того, как «всплыла» роль Сербии во Второй мировой войне, и стало очевидным, что некая часть сербов не могла не оказаться в России и среди русских раствориться, — поразило даже меня.

За последние лет десять внутренне доброжелательным разговором с поездными попутчиками маршрута «Одесса-Москва» мне насладиться не удавалось ни разу, а тут с единственным в купе соседом разговор именно такого уровня и глубины завязался сразу.

И скоро выяснилось, что Алексей Андреевич Дюбаров — а он родом с брянщины, из-под Локтя, — и есть потомок одного из тех самых сербов, которые в XIX веке переселились в Россию! Мало того, Алексей Андреевич оказался не просто потомком, но и любителем истории, собирателем всех и всяческих деталей из жизни своих разнонациональных предков.

— Прадеда по материнской линии звали Лукьяном Стефановичем. Фамилия, как видите, сербская — Стефанович, — улыбаясь, рассказывал Алексей Андреевич. — Так вот, его дочь, а моя, соответственно, бабушка, рассказывала мне, что она прекрасно помнит, что когда ей было четыре-пять лет, ее привязывали к стулу, чтобы она не убежала на берег Дона купаться…

Вот так, ни много ни мало. Переселившиеся в Россию сербы, видно, поверив в официозные россказни о донских казаках как носителях «свободного начала», ушли из Сербии жить в низовья Дона, но с казаками не ужились — и ушли на север на более бедные земли, на брянщину, где и остались.

Вот это и есть — важнейшая деталь.

Одно постигается через другое — по взаимному притяжению и отталкиванию. Перечисли всех своих недругов, и я скажу тебе, кто ты.

О донских казаках известно много:

— ревностно служили немецкой династии Романовых, завоевывая новые территории, — это называют «русскими завоевательными походами»;

— казаки, в 1812 году предавшие новобранцев дивизии Неверовского в бою под Красным, с поля боя бежали, зато весьма проявили себя на втором этапе войны: скажем, к отвращению присутствовавших русских, крюками вытаскивали из-подо льда Березины трупы наполеоновцев, чтобы их обобрать;

— яростно сопротивлялись революции под водительством Ленина, первое правительство которого сплошь состояло из евреев;

— в 41-м первая воинская часть, которая организованно перешла на сторону Гитлера (22 августа 1941 года, 436-й пехотный полк под командованием И. Н. Кононова), состояла исключительно из казаков;

— казаки-власовцы специализировались на подавлении партизанского движения, отличились особенным зверством в Югославии в действиях против сербов;

— в 43-м при отступлении гитлеровцев после разгрома под Сталинградом немобилизованные казаки вместе со своими «конкурентами» чеченцами дружно бросают Россию и массами уходят к Гитлеру;

— после поражения Гитлера многие казаки сдались англичанам образца 1945 года — и были выданы России (казаков тут же, в пункте передачи, расстреливали у ближайшей стенки); незначительная часть казаков лесами пробралась к американцам, которые, вопреки договоренности на Крымской конференции, часть казаков отобрали (всего-навсего, по принципу «нравится — не нравится») и переправили в Соединенные Штаты, а не вызвавших симпатии выдали советским властям для расстрела;

— Ростовская область, место компактного проживания казаков, отличается от остальной страны тем, что там многократно выше процент серийных маньяков-убийц.

Донские казаки во всех своих проявлениях были ярчайшими «внешниками» — отсюда их антисемитизм, преданность Романовым, Гитлеру, послевоенному Сталину.

Но кроме «внутренников» они должны были люто ненавидеть и неугодников. И именно этой ненавистью к неугодничеству и объясняются многие их поступки.

Современные донские казаки, объясняя переход предков на сторону Гитлера, говорят, что повальное пьянство казаков на территории Гитлера никакого значения не имеет, важно же то, что все они были сплошь философами, противостояние было идеологическим — и кому как не казакам было бороться с коммунизмом?

Если казаки действительно боролись с коммунизмом, то почему вели боевые действия против западных союзников, тоже борцов, как утверждается, с коммунизмом? Почему издевались над гражданским населением Италии? Почему эти «философы» зверствовали в капиталистической Сербии? Если бы эта пьянь действительно боролась с коммунизмом, всего этого не было бы!

Но даже не это главное. Почему еще в XIX веке, когда коммунизмом и не пахло, сербы не смогли ужиться с донскими казаками? Почему русских рекрутов тошнило от казаков, обирающих выловленные в Березине трупы?

Казаки, перейдя на сторону Гитлера и сражаясь с русскими и сербскими партизанами, боролись не с коммунизмом. Казаки — «внешники», и пуще «внутренников» ненавидели неугодников. От того и зверства, потому и страстное, вплоть до самоубийств, нежелание вернуться в Россию, где не участвовавшие в казнях могли отделаться всего лишь сроками в сибирских лагерях — но зато остаться там, где другим «дышится особенно легко».

Но предателям хорошо там, где таким, как граф Игнатьев и сербы-неугодники, плохо.

Именно противоположностью психики казаков и сербов и определялись симметричные события разных столетий: сербам, которые в 41-м партизанили против Гитлера на брянщине, было в XIX веке душно жить на Дону, среди будущих предателей; а пьянствующие казаки были чудовищно жестоки в Сербии.

Югославия страна многонациональная и многоконфессиональная. Есть и немцы, и хорваты, и македонцы, и десятки других национальностей. Но казаки зверствовали именно над православными сербами-единоверцами, а не над, скажем, хорватами-католиками или боснийскими мусульманами.

Но хорваты — классические «внешники», психологические братья власовцев. Как пишет в своем дневнике Гальдер, главная трудность при завоевании немцами Югославии состояла в том, чтобы пробиться сквозь толпы сдающихся хорватов и македонцев (гитлеровцы разбросали с самолетов листовки, в которых сообщалось, солдатам какой части в какой город идти сдаваться, вот почему дороги и оказались запружены идущими сдаваться в плен). «Хорваты» — это самоназвание, в переводе — «бандиты». И опять возникает аллюзия с донскими казаками и чеченцами!

У всякой стаи непременно есть три врага-жертвы:

— более слабый конкурент (в случае хорватов — «внешники» типа цыган; хорваты перед более сильными немцами самозабвенно пресмыкались до 43-го, а с 44-го ослабевших немцев, естественно, стали бить);

— противостая (в случае хорватов — «внутренники»);

— неугодники.

Хорватам в 41-м были ненавистны три народа:

— цыгане;

— евреи;

— сербы.

Цыгане в Югославии отличились в день нападения Германии на Югославию. Рано утром на Белград налетела первая волна немецких бомбардировщиков — и в столице воцарился хаос пожаров, многие оказались под завалами. Когда через несколько часов налетела новая волна, то в Белград ворвалось множество повозок, управляемых хлещущими коней цыганами. Но не откапывать раненых они ворвались — а грабить магазины. Югославские цыгане — типичные «внешники», хорватам конкуренты.

А вот евреи — классические «внутренники». Об этом свидетельствует история Югославии, в основных чертах воспроизводящая историю Европы в целом. После изгнания турок из Сербии как-то очень быстро оказалось, что все землевладельцы говорили на немецком языке, — они, соответственно, владели и деньгами. Но уже в начале XX века, с развитием так называемого капитализма, оказалось, что все деньги оказались у евреев. Словом, евреи — закономерный враг хорватов номер два.

И, наконец, сербы. Сербы, разумеется, разные. В 41-м хорваты устраивали состязания, кто больше перережет сербов. Победил один студент-хорват, который специальным ножом зарезал 1360 сербов, за что и получил в награду памятные часы. Но, надо заметить, на территории Хорватии жили не сербы, а сербы, которые уживались рядом с хорватами. В сущности, они скорее хорваты — потому и вели себя, как типичные «внешники»: при нападении сверхвождя покорно подставляли горло. Но есть и другие сербы. Неугодники, но с «внутренническим» отливом, потому что «внешническая» составляющая протосербов периодически вымывалась то волнами ислама, то волнами католичества, а в 41-м ей резали горло специальными ножами. Именно то, что сербы, если можно так выразиться, неугодники-«внутренники», и определило их способность столь эффективно сопротивляться гитлеровцам-«внешникам».

В сущности, по психотипу сербы близки российским «неблагонадежным», которых предусмотрительный Сталин безоружными подвез к границе под дула немецких орудий, и отчасти дивизиям из политзаключенных, которые, не в пример кадровым военным, дрались прекрасно.

Вот так. Мало общего между евреями, цыганами и сербами, но все они — враги хорватам, которых высоко ценил Гитлер.

Кстати, и Гитлер в Европе ненавидел те же национальности.

Если что было по-настоящему странного во Второй мировой войне, так это «бессмысленное» сопротивление сербских партизан — гражданских лиц, поднявших восстание после капитуляции регулярных войск Югославии — в 41-м году!

До 22 июня 1941 года!

Даже за те пять дней, пока гитлеровцы вязли в толпе сдающихся хорватов, сербы успели разрушить не только ключевые мосты и туннели, но и рудники по добыче стратегического сырья — результат существенно лучший, чем добились за такой же срок «комсомольцы»-сталинцы.

Действительно, с точки зрения суверенитизма — а именно, арифметически-технической (торгашеской) модели войн — малочисленные необученные партизаны не могли даже надеяться на победу над вооруженной многочисленной, победившей армии всех европейских стран, гитлеровской армией. Ждать помощи было попросту неоткуда: англичане после пережитого сокрушительного разгрома под Дюнкерком заняли глухую оборону на своем острове, отгородясь самым дорогостоящим в мире флотом, американцы, собираясь в толпы, скандировали: «Америка превыше всего», — и в войну, как им казалось, не вмешивались, а Сталин заключил с Гитлером пакт о ненападении и всячески экономически и политически ему помогал.

Но сербы восстали.

В литературе сообщается о двух антифашистских силах в Югославии, двух иерархиях: националистах (четниках) и коммунистах. Эта слепота разоблачительна: ведь в событиях 41-го отчетливо просматривалась и третья сила!

С установлением оккупации и началом обычных для цивилизаторов зверств четники было восстали, но под благовидным предлогом тут же из борьбы вышли. Коммунистам же их руководство отдало приказ в бой не вступать, а ограничиться разведкой.

Но восстание состоялось!

Были, соответственно, и конкретные люди, которые не подчинялись приказам вождей. Именно эта третья сила и определила во многом исход Второй мировой войны!

Восстание, разумеется, было утоплено в крови, уж слишком неравные были силы, но, несмотря на это, именно сербские неугодники во многом победили Гитлера!

О великой роли во Второй мировой войне «третьей сербской силы» на удивление, а вернее, совершенно закономерно, не пишут ни во «внешнических» странах, ни во «внутреннических». Умолчание удивительно потому, что роль восстания неиерархичной части сербов огромна. Одни только русские обязаны сербским неугодникам спасением сотен тысяч людей. Закономерно же это умолчание потому, что… потому что существуют вожди и подхалимы, бессознательно обслуживающие их интересы.

Однако Истина от этого не умаляется.

Своим «бесперспективным» восстанием весной 1941 года «неуправляемой» части сербского народа удалось сковать ряд дивизий Гитлера и довести фюрера до белого каления. В результате вынужденных незапланированных Гитлером карательных операций:

— было пережжено горючее (треть всего запаса, предназначенного для наступления на Россию!);

— начало реализации плана «Барбаросса» пришлось отодвинуть на месяц;

— в конце 41-го Гитлер был вынужден для подавления восстания перебросить в Югославию дополнительно три дивизии гитлеровцев.

Таким образом, получается, что сербские неугодники, несмотря на то, что не нанесли гитлеровцам значительных потерь в живой силе, сделали намного более важное: лишили гитлеровцев топлива и тем ограничили их в возможности в России наступать!

Дело в том, что с началом осенних дождей и, как следствие, наступления знаменитой российской распутицы, гитлеровская техника начала буксовать и застревать, что приводило к сверхнормативному расходу горючего — примерно на треть. Перенос начала операции «Барбаросса» по вине сербов на месяц ближе к распутице означал, что путь, который могли пройти гитлеровские танки, укорачивался еще и из-за этого!

Таким образом, если умевшие почти беспрепятственно наступать на территории Советского Союза — но только летом! — немцы не успели захватить Москву до наступления холодов 1941 года (а согласно планам Гитлера, напомним, население Москвы должно было быть уничтожено полностью), то спасенные сотни тысяч москвичей должны благодарить во многом сербов.

На самом же деле число спасенных русских и людей других национальностей существенно больше — в Москве располагались такие отрасли военной промышленности (например, изготовление прицелов для орудий и снайперских винтовок), которых больше нигде в Союзе не было. Ликвидация этих производств означала разоружение армии.

Итак, немцы не вошли в уже практически не защищаемую Москву во многом потому, что:

— запасы горючего перед началом войны оказались недостаточными;

— не хватило месяца хорошей погоды;

— недостало живой силы, чтобы войти в Москву пешком (три дивизии отправлены в Сербию!).

Спасенные москвичи и жители многих других областей должны быть благодарны неугодникам вообще, сербским — в особенности.

«В особенности» — потому, что сербским неугодникам было с каком-то смысле сложнее, чем русским. Русские неугодники хотя бы знали, что их много, что за спиной Волга, Урал и Сибирь, куда веками бежали от Романовых не умеющие быть подхалимами; они знали, что их сопротивление, помноженное на пугающие неизвестностью просторы России, не могло не заставить Гитлера поседеть и пробудить в нем самоубийственные паранойяльные галлюцинации.

Если многие русские неугодники выжить могли, то для сербских надежда была существенно более призрачной.

Но они собой пожертвовали.

Ради русских.

Ради Родины.

Да, стадной психологии индивиды представляют собой монолитную стаю, но и неугодники не есть нечто разобщенное. Это братство иного типа — по Духу.

И сербские неугодники пожертвовали собой ради Родины, которая постепенно перемещается в Россию, — и подвиг их сродни апостольскому — все, кроме Иоанна, жертвенно для пользы дела погибли, — совершенному тогда, почти две тысячи лет назад.

И если где-нибудь на подступах к Москве еще не воздвигнут памятник сербским неугодникам, то только потому, что со времени окончания Второй мировой войны у власти в России еще не было ни одного достаточно русского правительства.

Вот почему эта книга, которая, казалось бы, должна быть посвящена моему непризнанному герою-отцу,

посвящается —

коленопреклоненно —

сербским неугодникам 41-го.