Глава двадцать четвертая ГРЫЗНЯ ВНУТРИ СТАИ — ОДИН ЕДИНСТВЕННЫЙ СЛУЧАЙ (Синкретический подход — совмещение биологического, исторического и теологического подходов)

Глава двадцать четвертая

ГРЫЗНЯ ВНУТРИ СТАИ — ОДИН ЕДИНСТВЕННЫЙ СЛУЧАЙ

(Синкретический подход — совмещение биологического, исторического и теологического подходов)

Цитированный выше (в «Биологическом подходе») лауреат Нобелевской премии Конрад Лоренц со ссылкой все на того же Штайнигера пишет о том, что грызня внутри стаи крыс возможна, но только в одном единственном случае!

Это принципиально важный случай, который в силу своей единственности позволяет решать и обратную задачу: из того, что внутри стаи крыс, обычно живущей по принципам сектантски понятого «христианства», началась грызня, следует, что в ее жизни появился новый фактор!

То, что делают крысы, когда на их участок попадает член чужого крысиного клана — или он подсаживается экспериментатором, — это одна из самых впечатляющих, ужасных и отвратительных вещей, какие можно наблюдать у животных.

Чужая крыса может бегать с минуту или даже больше, не подозревая об ужасной судьбе, которая ее ожидает, и столь же долго местные крысы могут заниматься своими обычными делами, — до тех пор, пока наконец чужая не приблизится настолько, что ее, чужую, хотя бы одна учует. Тогда она вздрагивает как от электрического удара, и в одно мгновение вся колония (курсив наш. — А. М.) оказывается поднятой по тревоге посредством передачи настроения. (У серых крыс передача настроения осуществляется лишь выразительными движениями, а у черных — еще и резким, сатанински-пронзительным криком, который подхватывают все члены стаи, услышавшие его.) От возбуждения у них глаза вылезают из орбит, шерсть встает дыбом, — и крысы начинают охоту на крысу. Они приходят в такую ярость, что если две из них (своих!) натыкаются друг на друга, то в первый момент обязательно с ожесточением кусаются. «Они сражаются в течение трех-пяти секунд, — сообщает Штайнигер, — затем основательно обнюхивают друг друга, сильно вытянув шеи, и мирно расходятся. В день травли чужой крысы все члены стаи относятся друг ко другу раздраженно и недоверчиво». Очевидно, что члены крысиного клана узнают друг друга не персонально, как, скажем, галки, гуси или обезьяны, а по общему запаху, точно так же, как пчелы и другие общественные животные.

Как и у этих насекомых, можно в эксперименте поставить на члена крысиной стаи штамп ненавистного чужака, и наоборот — с помощью специальных мер придать чужой крысе запах стаи. Когда Эйбл брал животное из крысиной колонии и пересаживал его в другой вольер, то уже через несколько дней, при возвращении в прежний загон стая встречала его как чужого. Если же вместе с крысой он брал из загона почву, хворост и т. д. и помещал все это на пустое и чистое стеклянное основание, так что изолированный зверек получал с собой приданое из таких вещей, которые позволяли ему сохранить на себе запах стаи, то такого зверька безоговорочно признавали членом стаи даже после отсутствия в течение недель.

Поистине душераздирающей была участь одной черной крысы, которую Эйбл отсадил от стаи без травы и т. д., а затем вернул в загон в моем присутствии. Этот зверек очевидно не забыл запах своей стаи, но не знал, что сам он пахнет по-другому. Поэтому, будучи перенесен в прежнее место, он чувствовал себя совершенно надежно, он был дома, так что свирепые укусы его прежних друзей были для него совершенно неожиданны. Даже после нескольких серьезных ранений он все еще не пугался и не пытался отчаянно бежать, как это делают действительно чужие крысы после первой же встречи с нападающим членом местного клана. Спешу успокоить мягкосердечного читателя, сообщив ему, что в том случае мы не стали дожидаться печального конца, а посадили подопытного зверька в родной загон под защиту маленькой проволочной клетки и держали его до тех пор, пока он не возобновил свой «запах-паспорт» и не был принят в стаю.

(К. Лоренц. Агрессия)

Приведенный пассаж мэтра необходимо прокомментировать.

Основополагающие факты:

— появление чужого вызывает грызню между своими;

— чужой становится своим после пребывания в окружении стаи;

— свой становится чужим вне воздействия стаи, оказавшись пространственно вне ее;

— в оценке происходящего задействованы моментальные процессы, по скорости отличающиеся от скорости процессов узнавания при обнюхивании своего своим.

В толкованиях приведенных мэтром фактов есть несуразности. Например, в них все сводится к обонятельным рецепторам. Это для умеющих получать премии от высших иерархов (Нобелевский комитет состоит преимущественно из госчиновников) удобно. Интенсивность запаха, в отличие от визуальных и акустических параметров, до сих пор аппаратно не измеряется. Например, даже суперсовременные приборы не в состоянии зафиксировать в питьевой воде присутствия примеси мыла, небольшой, но вполне достаточной для того, чтобы отведавшего этого «напитка» человека или даже просто его понюхавшего начало мутить. Итак, для объяснения происходящего в стае мэтром взят — несмотря на его, казалось бы, материалистический подход — параметр, приборно не измеримый. Более того, экспериментальные результаты затемняются в угоду суверенитизму.

Мэтр однако замечает, что не визг крыс является причиной консолидации стаи для нападения, звуки процесс лишь сопровождают. Иными словами, визг может быть, а может и не быть — консолидация же воинов стаи все равно происходит, и они знают, в каком направлении смыкать ряды для предстоящего убийства.

Итак, если причина не акустического свойства, так, может быть, и запах — тоже феномен, передачу информации всей стае лишь сопровождающий?!

Если это так, то многое становится понятным.

А некоторые штрихи экспериментов и вовсе могут быть объяснены еще более естественно.

Например, роль травы в сохранении жизни отсаженной крысы.

Если у стайной крысы, так же, как и у человека в толпе, критическое мышление отсутствует, то ею управляет определенная часть образного мышления — травмы прошлого. Для того, чтобы человека сохранять проваленным в невроз, достаточно его, истощенного психически, оставить наедине с предметом, который находился у него перед глазами в момент получения травмы. Например, если излучающий некрополе маньяк ударил человека сзади дубиной по голове в тот момент, когда тот смотрел на оранжевую селедку, то впоследствии всякая оранжевая селедка будет у него вызывать невротические головные боли. Если человека встроили в шеренгу и — когда он от многочасового стояния и усилий понять смысл произносимой вождем речи совершенно отупел — в этот момент внесли красное знамя, то впоследствии, при всяком появлении красного знамени он будет становиться послушным и вялым. Так и крысы. Нахождение в стае аналитическому мышлению не способствует, и если крысу, жертву эксперимента, удалить вместе со знакомой ей до боли травой, то она останется в своем неврозе послушания вождю.

Если согласиться, что чужой распознается крысиной стаей психоэнергетически (если угодно, подсознательно), то «удостоверением» в первую очередь становится ее непроизвольно излучаемая преданность стае, точнее вождю; иначе говоря, изменила ли она своему неврозу (а следовательно, и данному вождю), чувствуется сразу. Находится ли она в той же «картинке» транса, что и остальные члены стаи, или нашелся вожак, нанесший ей более значимую для нее теперь травму?

Чужой в данном случае — это не рожденный свыше и даже не покаявшийся (для начала критического мышления), а просто сменивший невроз.

Таким образом, трава для отсаженной крысы могла служить всего лишь невротизирующим якорем. Уважаемый мэтр, принадлежность стае — это не запах, а состояние души!

Теперь рассмотрим пересказанный Лоренцом случай с чужой крысой, которая была подсажена в стаю в клетке, — она прожила под охраной решетки внутри стаи несколько дней и стала восприниматься стаей (вождем) как вполне своя. Как было показано в «КАТАРСИСе-1» в главе «Дети мои! Женщины пахнут!» психокатарсическое освобождение от мусора внушений и травм приводит к изменению всего человека, включая и мировоззрение, и даже исходящий от него индивидуальный запах. Аналогично и крыса под проволочной клеткой посреди вольера становилась своей не потому, что пропитывалась запахами, а потому, что становилась своя вся, душой, в том числе — и не более — изменялся и ее запах! Она «запахла» вождем!

Иными словами, причина вовсе не в запахе, как то утверждает хорошо оплаченный драконом (верхушкой политической иерархии) дарвинист Конрад Лоренц, запах — лишь сопровождающий фактор. Который подобно воинственному визгу при убийстве крысами крысы может быть, а может и не быть.

Запах, безусловно, наличествует всегда, но его распознание, как следует из продолжительности узнавания по обнюхиванию двух кусавшихся своих крыс, требует значительно большего времени, чем те краткие мгновения, достаточные для распознания чужого.

Так что извини-подвинься, мэтр.

Приведенные результаты экспериментов чрезвычайно важны для осмысления событий человеческой истории — ее движущей силы. Если в стае все свои (есть сверхвождь), и она занимает весь вольер (материк, полуостров), то она спокойна и лишь развлекается, порой умеренно казня только из эстетических потребностей. Если в вольере помещены несколько стай, а сверхвождя нет, то субвожди выясняют между собой отношения — это гражданские войны (если народы — носители объединяющих неврозов — перемешались) и межэтнические (если не перемешались).

Но самое страшное озлобление у вождя и, в особенности, у сверхвождя (а потому и у всей стаи) вызывает не просто не успевший ему переподчиниться, а Чужой…

В этом месте биологический и исторический подходы сливаются с богословским.

Обратимся к событиям, происходившим в ту предпасхальную неделю в Иерусалиме, когда был распят Христос.

На другой день множество народа [ohlos], пришедшего на праздник, услышавши, что Иисус идет в Иерусалим, взяли пальмовые ветви, вышли навстречу Ему и восклицали: осанна (др.-евр. «хошианна» — «спаси нас, молим»; таким возгласом встречали царей. — А. М.)! благословен грядущий во имя Господне, Царь Израилев!

(Иоан. 12:12, 13)

Ученики пошли и поступили так, как повелел им Иисус: привели ослицу и молодого осла и положили на них одежды свои, и Он сел поверх их.

Множество же народа постилали свои одежды по дороге, а другие резали ветви с дерев и постилали по дороге;

Народ же, предшествовавший и сопровождавший восклицал: осанна Сыну Давидову! благословен Грядущий во имя Господне! осанна в вышних!

И когда вошел Он в Иерусалим, весь город пришел в движение и говорили: кто Сей?

Народ же говорил: Сей есть Иисус, Пророк из Назарета Галилейского.

(Мф. 21:6–11)

И предшествовавшие и сопровождавшие восклицали: осанна! благословен грядущий во имя Господне!

Благословенно грядущее во имя Господа царство отца нашего Давида! осанна в вышних!

(Мк. 11:9, 10)

И когда Он приблизился к спуску с горы Елеонской, все множество учеников начало в радости велегласно славить Бога за все чудеса, какие видели они.

Говоря: благословен Царь, грядущий во имя Господне! мир на небесах и слава в вышних!

И некоторые фарисеи из среды народа сказали Ему: Учитель! запрети ученикам Твоим.

Но Он сказал им в ответ: сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют.

И когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем.

(Лук. 19:37–41)

Да, к Иерусалиму приближался Чужой.

Он шел, и никто, никакая сила остановить Его не могла; и «Вавилон» это чувствовал.

Никто не обманывается, когда на него надвигается смерть, и еще есть надежда ее избежать.

Разбухший от наплыва религиозных туристов город лихорадило. Улицы были полны молящимися торговцами, прибывшими со вкусом и в лучших традициях растратить часть добытых обманом или в наглую и открыто серебряных и золотых денег.

Город был как бы захвачен восторженными людьми, очищающимися, как им казалось, самой только близостью древних, необыкновенного прошлого, камней мостовых, и в набожных позах обменивающимися вестями о стоимости товаров в различных частях ойкумены.

Была весна, и, как всегда весной, настроение у всех было приподнятое, и мечталось, что еще чуть-чуть — и вот уже весь мир ляжет у их ног. В конце концов, разве не Карфаген, город торговцев (а до него Тир), властвовал над ойкуменой столько столетий?!

Жаль, вознесся железный Рим, подменив обманы торгового Карфагена насилием, — выше всего превознеся не деньги, но бескорыстную власть.

Люди могли находиться дома, на улице, но при такой скученности народа только навык контролировать себя на базарных площадях удерживал их обратиться в единую, ритмично двигающуюся вперед-назад толпу.

Они оставались публикой — но все равно чувствовали свое всемирное единство, — и тогда счастье в особой мере изливалось на их лица. И они приходили в особенное возбуждение.

Публика толпочками собиралась не только в городе, но и за городом.

И вот появился Чужой. Хотя все ждали своего. И раздалось приготовленное для своего: «Осанна в вышних!..»

Но близость Бога, дышащего свежестью уютных уголков каменистой Иудеи и Палестины, подействовала на скрывающую свою злобность толпу сильнейшим образом. Многорукая толпа, даже если она изъязвлена провалами улыбающихся ртов, всегда зла; она не радуется, как то может показаться поверхностному наблюдателю, поскольку способна только злорадствовать.

Они ждали: придет Царь так уж Царь, Победитель, еще более «крутой», чем великие военачальники древности, и Израилю поклонятся все народы. Царь, покорение народов, разрушение селений, монополия на торговлю — как тут не расчувствоваться?! Как не начать ломать деревья и рвать одежду?!

И все-таки глубинной причиной злорадного возбуждения толпы был Сам Христос. Он и только Он. Толпа никогда не ошибается, кто перед ней. Тем более, что изгнанные бесы поработали — внушения, что Идущий — Сын Божий, не могли не нарывать. Толпа не ошиблась и на этот раз: Победителя в Нем не увидели; не увидели также «ни вида, ни величия», которые «привлекали бы их к Нему» (Ис. 53:2). И мгновенно, подобно крысам, разочаровались… Разочаровались и возненавидели. И вот тогда-то и началась вакханалия…

При входе в великий город стояли фарисеи и смотрели на беснующуюся толпу, кричащую «осанна» тому, кого именовали Царем Израилевым. Фарисеи с завистью смотрели на вытаращенные, вылезшие из орбит глаза, текущие изо рта слюни, осознавая всю невозможность самим присоединиться к толпе и вдосталь насладиться сменой масок.

Все что они могли — это от стен домов улицы уязвить Чужого, назвав участников этого балагана Его учениками.

И они это сделали, при этом издевательски назвав Его «Учителем»:

«Учитель! запрети ученикам Твоим», — сказала «совесть нации».

Но Чужой был мудр и опытен: совсем еще недавно при предыдущей попытке ритуального посажения на царство Его пытались убить.

Фарисеи, завидовавшие одновременно и почестям, и участникам кривляющегося шествия, возмущались — рационализируя гнев, естественно, чем-то благообразным.

«Учитель! запрети ученикам Твоим!»

Христа фарисеи часто ставили в положение, в котором он не мог ответить ни «да», ни «нет».

Но Он, Чужой, ответил.

Он ответил так, что посторонний, может быть, и не понял бы, но присутствующие поняли сразу:

«Он сказал им в ответ: сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют».

Кайф был сломан.

Изувечен.

Фарисеи поняли, что их игру в который раз разгадали…

Перестала кривляться и толпа, а через неделю выбила из Понтия Пилата госодобрения того, что было всегда ее сильнейшим подсознательным желанием — и Царя распяла.

Стая успокоилась окончательно, вылезшие из орбит глаза вернулись на место, домашние хозяйки вернулись совместно, как крысы, воспитывать детей в подобия вождей, и торговля пошла своим чередом.

Все было как и прежде — во всяком случае, так могло показаться…

Но это было не так.

Царствие Божие приблизилось.