Убийство без вины
Убийство без вины
Когда Энтони Берджесс послал рукопись «Заводного апельсина» в США, его нью-йоркский редактор сказал, что издаст книгу, но только если Берджесс снимет последнюю, двадцать первую главу. Берджесс нуждался в деньгах и поэтому согласился с предложением редактора. В других странах книга была издана полностью, включая двадцать первую главу. Затем известный кинорежиссер Стэнли Кубрик сделал экранизацию книги, и фильм был провозглашен кинематографическим шедевром. Однако Кубрик использовал усеченное, американское издание романа.
Узнав об изъятии последней главы «Заводного апельсина», я сразу предположил, что последняя глава должна быть невероятно жестокой, продолжающей разрушительный и бурный протест главного героя против моральных норм. Я оказался не прав. Берджесс так охарактеризовал свою позицию в предисловии к обновленному американскому изданию романа: «Кратко говоря, мой молодой агрессивный герой растет. Ему становится скучно от насилия, и он признает, что человеческая энергия должна быть направлена преимущественно на созидание, а не на разрушение. Бессмысленное насилие — прерогатива молодежи, у которой много энергии, но немного таланта к конструктивному творчеству». Такое преображение героя не является ни глупым, ни патетическим, скорее это надлежащее окончание большого романа. Как едко подметил Берджесс, «когда литературный труд не в состоянии показать изменение характера, это просто указывает, что человеческий характер представлен застывшим, не способным к преображению, тогда вы как автор оказываетесь вне сферы романа, а ваш труд — это басня или аллегория. Американский печатный вариант, как и фильм Кубрика, это аллегория; британский вариант, как и изданный в других странах, это роман».
Когда речь идет о насилии, на кого больше похожи действующие лица — на героев романа или аллегории? Этот вопрос связан с основной темой данной главы: строение морального органа, особенности его развития и последствия его разрушения. Я проанализирую, как специфический нейропатологический дефицит позволяет обнаружить мозговые центры, ответственные за агрессию и, следовательно, имеющие косвенное отношение к регуляции моральных аспектов поведения. Очевидно, что никто не учит детей сердиться или быть агрессивными. Эти состояния просто иногда возникают, в ряде ситуаций. Гнев и агрессия —мощные регуляторы поведения, имеющиеся у всех животных и полученные нами от наших предков[242].
Они являются частью нашего биологического «наследства», компонентом врожденного «репертуара» поведения. Они представляют один из инструментов адаптации, играя ключевую роль в соперничестве как внутри своей группы, так и между группами.
Все культуры в той или иной степени агрессивны. В пределах большинства культур мужчины более агрессивны, чем женщины. Половые различия проявляются довольно рано. Маленькие мальчики в среднем в процессе игры ведут себя более грубо, чем маленькие девочки, несмотря на то что девочки в одной культуре могут быть более агрессивными, чем мальчики в другой. В культурах, где популярны рекорды скорости, мужчины ответственны за значительно большее число смертных случаев из-за своего агрессивного вождения. Культура может снизить агрессию или увеличить ее, но половые различия остаются, указывая на биологическую обусловленность их оснований.
В жизни любого человека может возникнуть момент, когда он ощутит потребность причинить кому-то вред или даже убить кого-то. Появление таких мыслей пугает, отчасти потому что мы можем во всех красках вообразить этот безнравственный акт. Для мужчин отмечена тенденция иметь больше фантазий, связанных с убийством, чем возникает таких фантазий у женщин. К счастью, большинство из нас никогда не поддается подобным искушениям. Мы подавляем гнев, контролируя агрессию. Психопаты на это неспособны.
В популярном комиксе «Кэлвин и Хобс» Кэлвин кричит своим родителям: «Почему сейчас я должен ложиться спать? Мне никогда не позволяют делать то, что я хочу! Если из-за этого я вырасту каким-нибудь психопатом, вы будете сожалеть!» «Никто еще не стал психопатом от того, что должен был лечь спать в положенное время», — отвечает ему отец. «Да, — парирует Кэлвин. — Но вы также не разрешаете мне жевать табак! Никогда не знаешь, что подтолкнет тебя к краю!» Кэлвин, скорее всего, не психопат. Хотя он может проявлять вспышки ярости типа описанной, но он не имеет диагноза психопатии. Для клиницистов, которые работают с психопатами, принципиально важно поставить правильный диагноз. Их диагноз попадает в судебную документацию, в файлы адвокатов, которые должны решить, совершено насильственное действие человеком в здравом уме или безумным преступником. На первый взгляд психопаты производят впечатление нормальных людей. В этом состоит их успокаивающая сила[243].
Поиск слова «агрессия» в Руководстве DSM-IV открывает описание нескольких вариантов психических расстройств. Наряду с психопатией, существует целое семейство диагнозов, известных как антисоциальные личностные нарушения. Психопаты и индивидуумы с диагнозом антисоциальных личностных нарушений часто обнаруживают признаки немотивированной агрессии и преступного поведения. Однако, если у преступников, как правило, наблюдаются признаки этого расстройства, для многих психопатов оно не характерно. Большинство преступников не психопаты. Отличительная особенность психопата — незамутненное мышление, часто с здравым, холодным и рациональным оправданием своего поведения. Из оправданий становится понятной их главная черта — это беспрецедентный эгоцентризм, поддерживаемый недостатком сочувствия, который большинство из нас находит странным и пугающим. Психопату чуждо понятие вины. Без этого чувства разрушается эмоциональная привязанность. Присутствие потенциальной жертвы столь же соблазняет психопата, как спиртосодержащий напиток — алкоголика, игровой автомат — человека, страдающего от игромании, или кусочек шоколада — маленького ребенка.
Только в одной Северной Америке приблизительно два миллиона психопатов, и большинство из них — мужчины. Джон Гэки и Тэд Банди всего лишь двое из многих, кто привлек наше внимание благодаря средствам массовой информации. В определенном смысле они оба представляют экстраординарное явление. Оба, казалось, были обычными гражданами и обаятельными личностями. Гэки, например, занимался вопросами торговых поставок, Молодежной торговой палатой был признан «Человеком года», кроме того, он часто выступал перед детьми в роли клоуна. Гэки убил тридцать двух мужчин и похоронил их под своим домом. Банди, мужчина с таким же впечатляющим резюме, убил несколько дюжин женщин; он утверждал, что порнография вынудила его к этому: нечто, подобное раку, разъедает его мозг.
Не все серийные убийцы — психопаты. Эдвард Гейн не только убивал и калечил свои жертвы, он иногда готовил еду и делал домашнюю утварь из частей их тел. Ему поставили диагноз хронической шизофрении и поместили в больницу для психически ненормальных преступников. Серийных убийц с диагнозом «психопатия» труднее всего защищать в суде, потому что они кажутся нормальными людьми. В отличие от тех, кто обнаруживает сильную умственную отсталость и кому не хватает понимания либо причин, либо следствий своих действий, психопаты полностью отдают отчет в собственных действиях. Психолог Роберт Хэйр в «Списке психопатических черт» определяет набор эмоциональных и социальных симптомов этого расстройства. В этот список включены следующие определения: бойкий, поверхностный, эгоцентричный, претенциозный, импульсивный, безответственный, лживый, склонный к манипуляциям, бессовестный[244].
В основе всех этих симптомов лежит более фундаментальный дефицит — нарушение способности, которая большинству нормальных людей обеспечивает соразмерное восприятие другого человека. Как считают многие клиницисты, у психопатов нет этого соразмерного ощущения, потому что они испытывают недостаток способности к эмпатии. Большинство из нас намеренно не раздавят муравья или бабочку, не станут пинать кота и не ударят ребенка. Причина в том, что мы имеем определенное чувство, которое позволяет нам понять, на что это похоже — быть другим живым существом. Мы можем представить себе, каково это — оказаться на его месте. Эмпатия, или сочувствие, — фундаментальное связующее звено в нашем этическом поведении. Это звено отсутствует в сознании психопата. Доказательство того, что оно отсутствовало всегда, поступает из исследований, выполненных продольным (лонгитюдным) методом. В этих исследованиях прослеживались этапы развития отдельных психопатов, начиная с их раннего детства. По данным клиницистов, психопаты на протяжении всего прослеживаемого периода отличались повышенной агрессивностью. Будучи детьми, они нередко набрасывались на своих или на соседских домашних животных. Описания возрастных особенностей психопатов дают основание предполагать, что, по крайней мере, некоторые индивидуумы имеют врожденную склонность к этому расстройству. Однако, как указывает герой комикса Кэлвин, некоторые жизненные ситуации могут обеспечить больше провоцирующих стимулов, подталкивая индивидуумов или с одной, или с другой стороны к психопатическому срыву.
Несколько исследований также подтверждают, что психопаты не в состоянии различить моральные и социальные нарушения. Моральные нарушения возникают, когда действия индивидуума непосредственно ущемляют права и благосостояние других людей. Кража денег из шляпы, куда собирает милостыню слепец, нарушает его право сохранить то, что он заработал. Ударить плачущего ребенка — значит совершить насилие над ребенком, нарушающее его благополучие. Социальные нарушения, напротив, возникают, когда действия индивидуума не соответствуют типичным или нормативным вариантам поведения, которые диктуются социальными правилами. Это может быть, например, отказ ходить на работу в галстуке или разговор на уроке в классе. Психопаты не в состоянии принять во внимание благополучие жертвы и имеют тенденцию рассматривать моральные и социальные нарушения как одно и то же. В результате они часто заявляют, что допустимо нарушать права и благополучие жертвы, пока лица, наделенные властными полномочиями, не реагируют. Они утверждают, например, что допустимо для одного ребенка оттолкнуть другого, чтобы забраться на качели — при условии, если учитель говорит, что все в порядке. Вспомните, что даже маленькие дети понимают эти различия.
Когнитивный невролог Джеймс Блэр предлагает более определенный диагноз. Он считает, что все дефекты психопата можно свести в одну проблему, а именно: неспособность опознавать признаки подчинения. Следовательно, им не хватает достаточного контроля над агрессией[245].
Здоровые взрослые люди имеют механизм, который контролирует агрессию. Этот механизм действует на основе опознания признаков, связанных с переживанием бедствия; таких, например, как печальное выражение лица или звуки, свидетельствующие об испуге, страхе, насилии. Как только такие признаки опознаны, включается мозговая система, которая оценивает состояние другого существа. Выводы этой системы используются для того, чтобы в дальнейшем координировать действие с эмоциями (особенно сочувствием и симпатией), которые выполняют регулирующую и направляющую функцию. У психопатов эта контролирующая система повреждена. В результате недостаток регулирующего влияния эмоций приводит к стиранию границ между моральными и мелкими социальными нарушениями. В конечном счете это способствует возникновению у психопатов ощущения вседозволенности. У обычного человека признаки чужого бедствия, наряду с состраданием, нередко вызывают отчуждение и даже отвращение. Эти чувства могут служить дополнительным основанием, чтобы затормозить агрессивную установку.
Что дает изучение мозга для понимания механизмов этих эмоциональных влияний и их нарушений при психопатии? В одном из последних исследований, которое было проведено когнитивным неврологом Танией Сингер с использованием метода визуализации мозга, участвовали гетеросексуальные пары с подтвержденными взаимными романтическими чувствами. Цель исследования — установить области мозга, обеспечивающие сопереживание. Каждому испытуемому прикрепляли электроды, через которые затем наносили удар электрическим током двух интенсивностей — либо умеренный, либо достаточно сильный. Для изучения мозговой активности женщину помещали в сканирующий аппарат. Сканирование ее мозга проводили в двух условиях: когда она сама подвергалась ударам электрическим током и когда мужчина подвергался такому же воздействию, причем женщина могла видеть только руку мужчины и лампочки индикатора, указывающие, какого рода он получал удар — умеренный или относительно сильный. При этом экспериментатор регистрировал изображения мозговой активности женщины. Когда женщина сама получала удары электрического тока, показания сканера позволили выделить три критические области мозговой активации: область, отвечающую за физическое переживание боли в руке, получившей воздействие (соматосенсорная кора); область, вовлеченную в регулирование эмоции (передняя часть островка — insula), и область, вовлеченную в разрешение конфликта (передняя цингулярная кора). Последние две структуры — островок и передняя цингулярная кора — входят также в состав системы зеркальных нейронов, упоминавшейся ранее. Когда женщина наблюдала за тем, как наносились удары током ее мужу, у нее активировались те же зоны, но если (в порядке опыта) экспериментатор быстро убирал из поля зрения женщины руку ее мужа, соматосенсорные зоны коры переставали реагировать, в то время как передняя часть островка и передняя цингулярная кора были активны. Активация в этих двух областях была выражена наиболее сильно у женщин, которые отличались более высокой степенью сопереживания — зеркальным отражением эмоций.
Если мозг здорового человека обнаруживает отчетливые признаки активации при переживании сочувствия, что можно сказать в том же аспекте относительно мозга психопата?[246]
При условии, что предполагаемый дефект связан с нарушением эмоциональной обработки, можно было бы ожидать, что повреждена мозговая система, которая обеспечивает эмоции и пути, соединяющие эмоциональные центры мозга с центрами, ответственными за принятие решения и действие. Хотя между экспертами в этой области все еще существует немало разногласий относительно фактических психологических и анатомических дефектов, связанных с психопатией, по ряду вопросов имеются согласованные позиции.
В отличие от нормальных испытуемых, психопаты обнаруживают сниженную активацию областей мозга, вовлеченных в обеспечение внимания и эмоциональную обработку. При выполнении задач, отличающихся разнообразием, они часто показывают низкий результат, видимо потому, что с готовностью отвлекаются или им не хватает регуляторного участия эмоций. Адриан Рэйн, психолог, который долго изучал особенности функционирования мозга убийц, сообщает, что есть различия в размере гиппокампа между эффективными и неэффективными психопатами. Эффективный в данном контексте означает «совершивший фактическое убийство жертвы»; неэффективные психопаты были арестованы перед убийством жертвы. Исследования, выполненные с участием животных и людей, предоставляют достаточно доказательств того, что гиппокамп играет центральную роль в регулировании агрессии. В более ранних работах было показано, что индивидуумы с разными диагнозами, включавшими аномальное агрессивное поведение, имели асимметрию в размере гиппокампа: правый больше, чем левый. Исследования Рэйна показывают, что неэффективные психопаты отличались увеличенной правосторонней частью гиппокампа по сравнению с гиппокампом эффективных психопатов и контрольной группой нормальных испытуемых. Имея в виду наличие тесной связи между гиппокампом и префронтальной корой, можно утверждать, что эти анатомические асимметрии указывают на необходимость координации между механизмами, обеспечивающими тормозные процессы, с одной стороны, и принятие решения — с другой. Неэффективные психопаты, по-видимому, недооценивают ситуацию и, таким образом, с большей вероятностью рискуют быть пойманными. Единственное возражение здесь состоит в том, что асимметрия гиппокампа не является признаком, специфическим только для психопатии. Это означает, что отсутствует необходимая причинная связь между анатомическими особенностями и психическим расстройством.
Если вернуться к нашим трем персонажам — моральным созданиям Канта, Юма и Ролза, — можно задаться вопросом, чем обусловлен психический дефект, характеризующий психопатов: их неспособностью к сознательным рассуждениям, эмоциональными нарушениями, искажениями в грамматике действия или некоторой комбинацией перечисленных факторов? Как уже говорилось, согласно наиболее принятому представлению, психопаты страдают от эмоционального дефицита. По этой причине у них стираются различия между социальными правилами и требованиями морали, отсюда — большая вероятность их морально недостойного поведения. Но есть две альтернативные интерпретации, об одной из них немного говорилось выше. Хотя психопаты имеют явный эмоциональный дефицит, их неспособность различать моральные и социальные соглашения может быть следствием невозможности связать эмоции с общими представлениями о характере действий, насколько правильными они являются. Социальные соглашения, как правило, не затрагивают эмоциональную сферу. В отличие от них, моральные соглашения — и особенно их нарушения — несут мощную эмоциональную нагрузку. Мы, безусловно, должны понять, почему возникла эта неравнозначность эмоционального вклада и как она развивается? Однако наблюдения недвусмысленно показывают, что психопаты, как правило, не способны к типичным ответным реакциям на стимулы, вызывающие у здоровых людей отвращение, будучи не в состоянии объединить этот вид эмоциональной информации с пониманием того, почему некоторые действия нравственно неправильны и чем они отличаются от просто плохого поведения.
Например, когда ребенок падает, разбивает себе колено и плачет — это крик о помощи, вызванный несчастьем. Случай плохой, но его, конечно, нельзя считать неправильным или наказуемым.
Факт, что люди способны связать разные виды социальных нарушений с различными эмоциями, предполагает тесный контакт между интуитивными принципами, лежащими в основе морального суждения, и нашими эмоциональными ответами. Это утверждение возвращает нас к созданиям Ролза и Юма. Главное различие между социальными соглашениями и моральными правилами — степень серьезности нарушения. Когда кто-то нарушает моральное правило, это воспринимается как весьма серьезный проступок. Нарушения в области повседневных социальных норм в большинстве случаев вызывают относительно сдержанную или эмоционально нейтральную реакцию. Например, в некоторых культурах, если человек во время еды ставит локти на стол, это воспринимается как признак плохого воспитания, но, конечно, не как действие, побуждающее к страстному протесту[247].
Сказанное предполагает, что моральные правила состоят из двух компонентов: предписывающей теории, или совокупности знаний о том, что следует делать, и скрепляющего эти знания блока эмоций. Недавняя теоретическая и эмпирическая работа философа Шона Николза посвящена анализу этих представлений, охватывая современные исследования и давая новую жизнь сентиментальным идеям Юма. Первостепенное значение автор придает анализу клинического материала, полученного при изучении психопатии, который он использует для обсуждения различных теорий, посвященных механизмам функционирования психики.
Николз подчеркивает, что одним только эмоциональным дефектом невозможно объяснить ущербность психопата, так же как трудно понять различия между нормами повседневной жизни и моральными правилами. В нашей повседневной жизни мы переживаем множество событий, которые вызывают отвращение или являются показателями бедствия, но по тем или иным причинам им невозможно дать моральную оценку. Как упоминалось выше, когда ребенок падает и разбивает колено, хотя это и несчастье, он не сделал ничего плохого. Когда мы видим жертву автомобильной аварии, мы, как правило, испытываем огорчение и беспокойство, но не обвиняем водителя, если только он не пьян. Наше сознание определяет падение ребенка и аварию, повлекшую жертвы, как события плохие, но не неправильные. Когда экспериментаторы представляют эти сюжеты детям, те никогда не заявляют, что ребенок или жертва аварии должны быть наказаны. Из этого следует, что нечто плохое или болезненное не всегда неправильно с точки зрения морали. Следовательно, в данном контексте отсутствуют психологические компоненты, которые включены в наше восприятие и оценку того, что является неправильным и наказуемым. Повседневные нарушения могут быть неправильными с точки зрения житейских норм, но мы — и молодые, и старые в равной степени — не думаем о них как о наказуемых действиях.
Представления Николза о двух описанных выше компонентах нашей моральной психологии (которые я рассматриваю как союз между созданиями Ролза и Юма) ведут к двум предположениям. Первое: испытуемые по-разному отреагируют на эмоционально окрашенное моральное утверждение о вреде и на эмоционально нейтральное утверждение. Второе: в ситуациях, где есть нарушение некоторой нормы, которое, однако, никому не причинило вреда, вмешательство эмоции приведет к переходу от обычного проступка к моральному нарушению. Имеется достаточно доказательств в поддержку первого предсказания, а Николз провел простой эксперимент, чтобы проверить второе.
Рассмотрим следующий случай. Вы присутствуете на изысканном званом обеде; один из гостей, Боб, громко кашляет и сплевывает в свой стакан с водой. Хорошо ли поступает Боб (можно ли плевать в свой стакан с водой) ? Если это плохо, то насколько плохо? Почему плохо? Было бы лучше, если бы Боб сплюнул в свой стакан, после того как хозяин дома сделал то же самое первым?
Испытуемые отвечали на эти вопросы, как будто они решали моральную дилемму о физическом вреде. Их ответы содержали моральную оценку и не рассматривали поступок Боба как нарушение житейских правил. Сплевывание слюны в стакан воды на званом обеде — серьезное нарушение, которое запрещается, даже если властная фигура типа хозяина дома пытается отвергать эти никем не заявленные правила. Кроме того, когда Николз оценил степень отвращения испытуемых, используя соответствующую шкалу, оказалось, что те, кто считает подобные события действительно отвратительными, с большей вероятностью будут воспринимать их как очень серьезные моральные нарушения. Напротив, те испытуемые, кто в целом меньше был склонен морщить нос от отвращения, восприняли сплевывание как результат простого соглашения, действия, которое является допустимым, если это признает лицо, наделенное полномочиями.
Эксперименты Николза демонстрируют три вещи. Первое: нельзя считать, что психопатический дефект является единственным результатом низкой способности тормозить агрессивные установки в адрес тех, кто в беде. Действия, вызывающие отвращение, далеко не всегда воспринимаются как нарушения правил, ведущие к тяжелым последствиям. Тем не менее такие действия рассматриваются как моральные нарушения, в отличие от обычных житейских проступков. Наша способность затормаживать тенденцию к насилию, без сомнения, играет роль в наших моральных суждениях, но не помогает нам понять различие между обычными проступками и событиями, имеющими моральный аспект.
Второе: то обстоятельство, что люди судят истории об отвратительных событиях более серьезно и независимо от авторитетов, свидетельствует, что включение эмоций может изменить толкование события, переведя его из ранга обычного проступка в ранг морального нарушения. Это важно. Если возвратиться к трем моделям, которые я ввел в главе 1, мы должны отметить следующее. Эти результаты предполагают, что, по крайней мере, некоторые из наших моральных суждений, возможно только те, которые касаются норм, связанных с нанесением вреда и отвращением, могут появиться как продукт наших эмоций. Юманианское существо вносит свой существенный вклад в наши интуитивные суждения о моральных нарушениях.
Третье: эмоции не могут взять на себя всю тяжесть принятия решения, когда необходимо провести границу между обычными проступками и моральными событиями. В жизни происходит немало вредных и отвратительных событий, которые не запрещены. Анализ моральных дилемм с трамвайным вагоном показывает, что часто вредоносное действие мы определяем как допустимое, если оно не является преднамеренным и если оно ведет к «большему хорошему». Точно так же действия типа неумышленной рвоты или диареи противны, но, конечно, не запрещены. Ролзианское существо, обладающее органом морального знания и действующее с учетом причин и последствий происходящего, может объяснить эти случаи.
В итоге простые эксперименты Николза представляют удачную иллюстрацию объединения оценки действия и эмоций в управлении нашими интуитивными представлениями об обычных проступках и ситуациях, имеющих моральный аспект. В этих специфических областях оба существа — и Ролза, и Юма — также имеют свою позицию. Сегодня, однако, у нас нет полного понимания эффективности влияния эмоций на наши моральные суждения, потому что все исследования сосредоточивались исключительно на одной эмоции отвращения. Возможно, что эта эмоция занимает уникальное положение в управлении нашими интуитивными моральными представлениями. Однако независимо от роли эмоции отвращения исследование Николза открывает интересную перспективу. Возможно, что нормы приобретают особую устойчивость, когда они привязаны к сильным эмоциям. Поддержка таких норм заставляет людей чувствовать себя хорошо, в то время как их нарушения вызывают у них тяжелые чувства вины, стыда или смущения.
Изучение психопатов как чрезвычайного примера патологии показывает, что люди обладают системами, которые управляют агрессией, и иногда эти системы выходят из строя. Необходимо отметить относительно скромный успех клиницистов, которые занимались реабилитацией психопатов, выпущенных из заключения. Будучи на свободе, психопаты совершают в четыре раза больше повторных преступлений по сравнению с вышедшими из заключения лицами, страдающими другими антисоциальными личностными расстройствами. Этот факт напоминает, что проблему контроля психопатии следует решать в раннем развитии человека, когда привычка к агрессии только начинает формироваться. Такое возможно, конечно, при условии, что психопатия является излечимым заболеванием и что поведенческие или фармакологические методы лечения могут снять те проявления болезни, которые уже изучены. Если же в происхождении психопатии существенную роль играют генетические факторы, то лечение может оказаться более сложной задачей, чем предполагается многими клиницистами. Как ни странно, несмотря на возможную наследственную обусловленность психопатии, моральная компетентность психопата нередко остается сохранной. Это обстоятельство может обеспечить самый многообещающий путь к восстановлению, позволяя клиницисту работать с нравственными основами личности больного, которые не отличаются от общечеловеческих.