Глава 8 Компульсивное накопительство

Оглядываясь назад, Бонни Грабовски приходит к выводу, что проблемы начались, когда ее муж Глен впервые принес домой с работы пустые картонные коробки. Маленькие, большие, средние — удобные вместилища для всякой всячины: журналов, до которых у нее не дошли руки, газетных вырезок об удивительных местах, которые она надеялась когда-нибудь посетить, детских игрушек, дорогой посуды, использовавшейся лишь по особым случаям. Несмотря на всю обыденность, их содержимое за десятилетия приобрело значимость, которую сама Бонни далеко не сразу смогла осмыслить.

Ее семейная жизнь была непростой. У Бонни было четверо сыновей, одна дочь и семь выкидышей, в том числе в Рождество, когда она потеряла девочку. Глен, ее возлюбленный со студенческих времен, служил в ВМФ, воевал в 1970-х гг. во Вьетнаме, и впоследствии его долгие годы преследовали ужасные воспоминания. В кошмарах вьетконговские снайперы обстреливали его взвод из замаскированных укрытий, мины-ловушки взрывались под ногами солдат, пробиравшихся узкими тропами сквозь джунгли, и бойцы противника в черных штанах и рубахах, выскакивавшие из зловонных зарослей, вонзали ножи в его товарищей. Бонни всегда знала, когда разум спящего Глена одолевали подобные образы, — он вертелся, пока не находил ее рядом, а найдя… пытался задушить.

Бонни и Глен жили в восточной части Кливленда, вблизи от ее родных мест. Когда дети пошли в начальную школу, брак, доставлявший мало радости и множество тягот, превратился для нее в ловушку. «Помню, я думала, что не хочу больше жить», — признается она. Довериться было некому, и она посвятила всю себя детям: «Собственные дела я отложила. Думала, прочитаю эту книгу как-нибудь потом. И когда-нибудь снова начну вязать».

Коробки заполнялись. Мотки шерсти, спицы и книги оказались лишь началом. Бонни хранила ткани на скатерти и одежду для детей и все необходимое для перетяжки мягкой мебели. Собирала гофрированную и цветную бумагу, картон и опилки для оформления карнавальных платформ к параду детской бейсбольной лиги и все необходимое, чтобы ее мальчики стали скаутами-«орлятами» (походные печки и палатки, деревянные шесты, топорики, многотомные хроники о том, как отличился каждый, и многое другое). Коробки заполнялись на глазах, но Глен постоянно приносил новые, которые тоже вскоре чем-то заполнялись. Так всё и продолжалось.

Семья жила в маленьком доме с тремя спальнями и одной ванной: гостиная три на три метра, кухня два с половиной на три. На первом этаже вообще не было кладовки, на втором имелась всего одна, в общей спальне четырех сыновей. Родителям набивать комоды и гардеробы было нечем — они старались как можно меньше тратить на одежду. В детстве «отчаянная аккуратистка», теперь Бонни сваливала шмотки на стулья или в бесконечно множившиеся коробки Глена. «Но тогда я еще это контролировала», — уверяет она.

Когда дети выросли и разъехались, Бонни начала одолевать тревога, ощущение, что жизнь «идет к концу». Глен то терял работу, то снова находил, и Бонни, когда он работал, запасала туалетную бумагу, арахисовое масло и другие товары длительного хранения — на всякий случай. Сначала все это помещалось в шкафы, но затем «вещи стали громоздиться кучами», явственно удивляется Бонни, сама не понимая, как ситуация могла настолько выйти из-под контроля и стать катастрофической.

Бакалеей дело не ограничивалось. «Я люблю информацию, — рассказывает Бонни, — и всегда собирала газеты за неделю. Но когда кипа уже есть, легче ее просто наращивать». Почта и другие бумаги заполняли пакет за пакетом, поскольку она не могла решиться их разобрать и отделить важные от бросовых, и «очень скоро» сложилась ситуация, когда «сегодняшние громоздились поверх вчерашних, и становилось все хуже и хуже». А Глен каждый день приносил домой очередные две или три коробки. «Он никогда ничего больше мне не дарил, — поведала мне Бонни. — Это были его подарки. Поэтому я их хранила». В 2012 г. Глена убил сердечный приступ.

Однажды Бонни огляделась и поняла, что ее дом похож на крысиную нору: узкие проходы пронизывали кипы барахла в человеческий рост.

За входной дверью грозили обвалом десять огромных пластиковых пакетов с почтой. Многие письма пришли после смерти Глена, и ей не хватало душевных сил их прочесть. Кухню и коридоры от пола до потолка заполняли пакеты, набитые тарелками для бойскаутских мероприятий, журнальными вырезками, книгами, мелкой бытовой техникой, зонтами… Она и сама толком не знала, чем именно. В спальни невозможно было зайти из-за коробок с одеждой, книгами и игрушками. Бонни не могла спать в своей постели, также заваленной вещами.

У нее рука не поднималась выбросить старую одежду детей — все это могло пригодиться менее благополучной семье. Пробираться между мешками барахла и кипами бумаг было не легче, чем Геркулесу вручную вычистить Авгиевы конюшни, но при мысли о том, чтобы выбросить вещи, не проверив и не рассортировав, ее охватывала мучительная тревога. Заметка о миссии морпехов в Ираке, в которой участвовал младший сын, и сообщение о смерти матери в местной газете — все это там! Где-то там…

Бонни не в силах была расстаться с детскими игрушками, особенно с бесчисленными наборами конструкторов лего, оставшимися от младшего сына. Он строил из них замечательные замки! И разве можно выбросить деревянные комплекты для игры в железную дорогу, или запасные тостеры, или микроволновки? «Мы покупали не для того, чтобы выбрасывать, — объясняет Бонни. — Я не шопоголик. Мне никогда не нравилось ходить по магазинам. Все это нам было когда-то нужно, вещи просто скопились за годы. А при взгляде на детскую одежку возникают светлые воспоминания. Не знаю, в чем тут дело, просто чувствую, что привязана к этим вещам».

Как и многие другие люди, страдающие патологическим накопительством, Бонни испытывает радость исключительно от того, что хранит принадлежащие ей вещи и видит их вокруг себя, но не от их использования. Поскольку ее вещи пребывают в потустороннем мире почти безграничных перспектив и радужных воспоминаний, ей не приходится смотреть в лицо фактам, что часть старого оборудования бесполезна, что статьи из газет не способны изменить жизнь и что ей никогда больше не придется оформлять платформу для парада бойскаутов. Смысл накопительства — в возможном в противовес реальному, перед которым ставится заслон.

Во время нашего разговора Бонни оглядывает громоздящиеся вокруг кипы хлама и вдруг понимает еще кое-что. Многие коробки в этих башнях до потолка пусты. Она не может себя заставить выставить их на тротуар в дни, когда приезжает мусорная машина, разве что под угрозой городских властей признать дом непригодным для проживания. «Это единственное, что мне приносил муж», — шепчет она.

Я уговариваю Бонни найти способ расчистить дом хотя бы настолько, чтобы инспектор дал добро. Она обводит руками подборки газетных и журнальных статей о здоровье, садоводстве и местах отдыха, фотографии красивых комнат и оконного убранства, рассортированные по темам, каждая в отдельной подписанной коробке. «Думаю, моя проблема в том, что я много мечтаю, — говорит она, наконец. — Я воображала, как мы будем хорошо жить, как поедем в отпуск, или у меня появится прекрасный сад или милая комната, как в журналах. Но муж всегда зарабатывал немного, и ничего из этого не вышло. Вместо того чтобы иметь вещи, о которых я мечтала, или ездить в отпуск, я привязалась к кусочкам бумаги. Бумага — все, что у меня сегодня есть».

• • •

Безусловно, накопительство имеет много общего с коллекционированием, подобно тому как слабая компульсия является тенью серьезного ОКР. Объяснения Бонни, почему она не может выбросить вещи, напоминающие о лучших временах, перекликаются с рассказом бывшего профессора Гарвардской школы права Алана Дершовица о том, что он чувствовал, продавая в 2016 г. коллекцию иудаики, которую собирал почти полвека. «У меня сердце разрывалось, когда пришлось все это продать, — сказал он. — Мне хочется чувствовать свою связь с прошлым».

Тем не менее коллекционирование считается занятием достойным и даже вызывает симпатии. Нил Альберт, удалившийся от дел адвокат, собрал четыре с лишним тысячи миниатюрных книг, отпечатанных по всем правилам, но не более трех дюймов в высоту. Есть и экземпляры величиной с зуб и даже с рисовое зерно. Часть коллекции он держит в «коттедже» наверху своего многоквартирного дома в Верхнем Ист-Сайде на Манхэттене, остальное — в двадцати ящиках в хранилище. Впрочем, его трофеи имеют крохотные размеры, а сам он живет в просторной квартире и отличается организованностью.

Художник по театральным и телевизионным декорациям Юджин Ли коллекционирует самые разные предметы: пишущие машинки, пульверизаторы в стиле ар-деко, трости, которые выставляет в плетеной корзине, шведские бюро, картины и силуэтные изображения с блошиных рынков, сотнями покрывающие стены почти целиком, словно редкие марки — страницы альбома. Его жена Брук собирает медные глобусы, сделанные после 1900 г.: две сотни экземпляров от нескольких сантиметров до тридцати сантиметров в диаметре теснятся на полках по стенам гостиной. Все это множество предметов создает впечатление музейного запасника, и их георгианского стиля особняк в Провиденсе (Род-Айленд) — безусловно, далеко не такой захламленный, как жилища патологических накопителей, — ломится от вещей. «Мы не сумасшедшие», — заявила Брук в интервью New York Times в 2014 г.

• • •

Патологическое накопительство, однако, идет дальше коллекционирования в ряде важных аспектов. Компульсивная потребность приобретать и хранить собственность, порой живую (накопительство домашних животных — отдельный вариант ада на земле), заставляет больного окружать себя несоизмеримо большим количеством вещей, чем человеку нужно, чем он в состоянии использовать или хотя бы запомнить. Такие люди не способны перестать покупать вещи или просто позволять им появляться в их жизни и не могут избавиться от своего имущества, даже когда оно переполняет дом и перекрывает двери, вынуждая домочадцев пробираться внутрь через окно. Обычно накопители не знают, чем владеют, многократно покупают такие же или похожие вещи и не обязательно ими пользуются. Им нужно просто знать, что у них есть эти вещи. Многие стыдятся своего поведения. Но не все. Некоторым патологическим накопителям удовлетворение компульсивной потребности в приобретении и сбережении — даже в таких огромных количествах, что в доме остаются лишь узкие тропки в массе барахла, — дарит чувство умиротворения, избавляя от невыносимой тревоги. Чаще всего копят сумки, книги, документы, газеты и старую одежду.

Накопительство — это не банальная бесхозяйственность, обычно являющаяся следствием хронической неорганизованности или наплевательского отношения к состоянию собственного жилища. Безалаберный человек охотно принимает чужую помощь в наведении чистоты и избавлении от хлама. Страдающий компульсивным накопительством, напротив, скорее позволит отнять одну за другой собственные конечности, чем сделает выбор между пунктом сбора вторсырья, мусорным баком и секонд-хендом.

Таких компульсивных накопителей, как Бонни — рискующих лишиться домов или оказаться вне пределов досягаемости спасателей в случае пожара или другого бедствия, — довольно много. Настолько много, что по всем США создаются специальные группы, призванные помочь им расчистить свое жилье, чтобы оно хотя бы стало пригодным для обитания (с точки зрения властей). Финансируемые правительством или действующие на добровольных началах, эти группы обычно состоят из социальных работников, психотерапевтов, пожарных и представителей учреждений, помогающих престарелым (последние особенно склонны к накопительству). Первая такая группа была организована в Фэрфаксе (штат Виргиния) в 1989 г. К 2007 г. их стало пять, а к 2016-му уже двадцать семь в одном только Массачусетсе и более сотни по всем США (примеру которых последовали Канада, Британия и Австралия).

Сколько именно человек подвержены патологическому накопительству — вопрос дискуссионный. Повторное национальное исследование коморбидной патологии 2008 г., в ходе которого около 10 000 совершеннолетних отвечали на вопросы о своем психическом здоровье, установило, что у 14% в определенный период жизни наблюдались симптомы патологического накопительства. Однако аналогичный европейский опрос выявил проявление этих симптомов на протяжении всей жизни только у 2,6% респондентов. Эксперты, с которыми я обсуждала эту проблему, сошлись на том, что самая реалистичная оценка содержится, по-видимому, в эпидемиологическом исследовании расстройств личности Медицинской школы Джонса Хопкинса за 2008 г.: 5,3% населения в любой момент времени. Ученые опросили 735 человек с целью выяснить, отвечают ли они критериям компульсивного накопительства. Пример вопроса: «Находите ли вы почти невозможным выбросить вышедшие из строя или бесполезные вещи? Приведите несколько примеров. Является ли это проблемой для вас или для других людей?»

Данное исследование позволило составить представление о демографических характеристиках патологических накопителей. Накопительство почти в два раза чаще наблюдается у мужчин (5,6%), чем у женщин (2,6%), хотя согласно другому исследованию среди обращающихся за медицинской помощью преобладают женщины. Это заставляет предположить, что мужчины неохотнее признают свою тягу к накопительству или менее склонны усматривать в ней проблему. Фактором риска, по-видимому, является вдовство. Распространенность заболевания увеличивается с возрастом: в возрастной группе 34–44 лет больны 2,3%, а среди лиц старше 55 лет — уже 6,2%. Этому способствуют, по меньшей мере, три фактора. Во-первых, с течением времени хлам порождает все больше хлама, и для того, чтобы от него избавиться, нужно больше усилий. Во-вторых, по мере старения воспоминания зачастую становятся все более ценными для нас, памятные записи — жизненно важными. Более спорным представляется третье объяснение, согласно которому ослабление когнитивной функции, в той или иной форме сопровождающее процесс старения, повышает риск развития этой проблемы.

До 80% людей с синдромом патологического накопительства являются также компульсивными покупателями, но остальные подобны Бонни. Они покупают не больше вещей, чем любой из нас. Они попросту никогда ничего не выбрасывают: ни единой записки, ни журнала или газеты, ни даже упаковочной тары, пакетов, оберточной бумаги и емкостей, поступающих в дом в ходе удовлетворения повседневных нужд.

СМИ эксплуатируют тему патологического накопительства со времен документальных сериалов «Барахольщики»[46] и «В плену ненужных вещей»[47]. Начав собирать материал и опрашивать людей при работе над этой книгой, я установила в Google оповещение на поисковое слово «накопительство». Не самый разумный мой шаг! Я узнала о несчастной женщине из Коннектикута, погибшей в июне 2014 г., когда пол ее дома провалился под тяжестью «почты, свертков, бутылок, множества бумаг, газет, журналов и прочего», как сообщил репортерам сержант полиции. Хлам «громоздился до потолка в большинстве комнат». Властям пришлось прорезать отверстие в стене одноэтажного дома и ковшом экскаватора вычерпать часть мусора, чтобы войти.

Годом раньше в Сент-Поле (Миннесота) пожарные сделали все возможное, чтобы проникнуть внутрь горящего дома и спасти его владельца, — даже расширили оконные и дверные проемы бензопилой, — но обнаружили его уже мертвым в окружении гор из вещей, высившихся, по словам пожарного эксперта-криминалиста, «от пола до потолка». Книги, коробки из-под хлопьев, безделушки… В апреле 2016 г. тело шестидесятивосьмилетней Элис Ли, пропавшей двумя месяцами ранее, было обнаружено под кучей одежды, одеял и мусора в спальне дома в Нью-Милфорде (Нью-Джерси), где она жила. Домовладелец как раз получил судебное разрешение на выселение Ли из-за многомесячной просрочки арендной платы. «Ее тело мумифицировалось, а трупный запах перебивала вонь мусора и оставшихся без присмотра кошек», — сообщил шеф полиции на местном новостном сайте.

Ужасы этих крайностей мешают увидеть ключевую особенность накопительства. Как и за любой другой компульсией, проявления которой зачастую очень далеки от диагноза «обсессивно-компульсивное расстройство», за накопительством стоят побуждения, свойственные большинству из нас. Прежде всего — склонность хранить предметы, имеющие для нас сентиментальный смысл, значительно превосходящий их объективную, реальную ценность. Дершовиц следующим образом объяснил свое компульсивное коллекционирование иудаики — таких вещей, как конфискованное нацистами блюдо для трапезы на иудейскую Пасху, фронтиспис Торы с китайской иероглификой и многое другое со всех концов света: «Я старался купить как можно больше, чтобы спасти эти предметы. Каждый значим для меня»[48]. Если вы считаете, что вам это не свойственно, поройтесь в картонных коробках в своей кладовой, в сейфе или в других местах, где храните «ценности», и наверняка найдете, что выбросить: диплом вашего колледжа (зачем он вам, если в учебных заведениях имеются данные о выпускниках!), приглашение на свадьбу, табель успеваемости вашего ребенка, картонные спички из ресторана, где у вас с супругом было первое свидание (мой случай), фотография со свадьбы ваших родителей, спортивные награды — ваши или детей, люлька вашего первенца (и снова мой случай). Утратив привязанность к такого рода предметам, мы в каком-то смысле перестанем быть людьми. Понимание крайнего проявления этой склонности — патологического накопительства — проливает свет на общее свойство человеческой природы.