Экзистенциальный прыжок в сейчас

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Экзистенциальный прыжок в сейчас

Эта паника диалектики обычно обесцвечивается и сменяется тюрьмой «метажизни», как я ее называю. Существеннейшая проблема психотерапии, а также непреодолимая трудность, против которой каждый из нас ведет бесконечную борьбу, — фрагментированность жизни человека: либо мы напряженно думаем о кошмарах и удачах прошлого, либо озабочены кошмарами и удачами будущего. И мы не живем, а просто с помощью левого полушария мозга без конца думаем о жизни. Метажизнь похожа на метаобщение, заражающее всех психотерапевтов. Мы живем в такой среде, где разговаривают о разговорах, часто ничего не говоря. И если мы не позаботимся о себе, эти процессы (или антипроцессы) заразят всю нашу жизнь и любое общение. Студенты, изучающие психотерапию, часто жалуются: «Получается так, что, придя на свидание, я всегда оказываюсь в конце концов психотерапевтом, а не парнем, и удивляюсь, как же так получилось!»

Еще хуже, когда это взаимно. Если я не могу быть твоим терапевтом, то превращаюсь в твоего пациента; либо я хочу обсудить твои проблемы, либо переворачиваю ситуацию на 180 градусов и говорю: «Скажи мне, в чем же мои проблемы?» Была такая старая шутка: встречаются два психиатра на улице, и один другому говорит: «Ты поживаешь хорошо, а как мои дела?»

Мы загрязняем наш мир. Не только носим в себе эту болезнь, но и распространяем ее. Заражаем этим, к сожалению, наших пациентов. Что еще ужаснее — почти все браки в Америке являются двусторонней псевдотерапией. Он лечит ее от навязчивости, а она его — от алкоголизма. Так первые пять лет (а обычно десять) своего брака они все время пытаются стать более совершенными психотерапевтами и более совершенными пациентами, потом, наконец, достигают терапевтического тупика и обращаются к посторонней помощи. Так что, когда к вам приходят супруги, это не терапия, это супервизорство. Они желают научиться, как стать более совершенными психотерапевтами или более совершенными пациентами, или же и тем, и другим.

Отсюда следует вывод: основная цель любой психотерапии — помочь отбросить прошлое, хорошее оно или плохое, и отбросить хорошее или плохое будущее, чтобы просто быть. Быть — значит развивать свою уникальность, свою способность быть живым, всем тем, кто ты есть, здесь и сейчас. Так обычно человек меняет свой стиль жизни после мощного эмоционального переживания. Это явление похоже на «эмоциональный коррективный опыт» (термин Франца Александера) и на «обращение» (древний религиозный термин); как бы там ни было, это особый феномен, всегда волнующий, когда сталкиваешься с ним.

Иногда я встречаю пациентов, с которыми «это» произошло. Их язык меняется драматически: они начинают говорить в настоящем времени. Одна моя пациентка, мать двух дочек, больных анорексией, и жена специалиста по системному анализу, недавно сказала мне: «Я позвонила дочери, чтобы сказать о назначенной на сегодня встрече, потом — вам, и вы были недовольны. Тогда я позвонила ей снова, зная, если что-то изменилось, то застану ее, а если все остается по-прежнему, ее не будет дома». В жизненный процесс пациентки удивительным образом пришло «сейчас», настоящее время. Как бы ни поворачивались обстоятельства, она заранее готова не суетясь их принять. Интересно не то, что женщина стала такой, а то, как сильно она была этим удивлена. Настоящее — вовсе не обычное место нашего обитания.

Такой экзистенциальный прыжок совершает хронический алкоголик, внезапно решившийся измениться, что совсем не похоже на его обычные пустые обещания. Это полная перемена жизни — не только поведения, но и восприятия. Хотя и у таких историй бывают неожиданные последствия. Много лет назад я лечил пару, и жена, страдающая хроническим алкоголизмом уже лет десять-пятнадцать, совершила экзистенциальный прыжок. Это настолько бросалось в глаза — и мне, и ее мужу, — что в ближайшие выходные, абсолютно не понимая, почему это происходит, он запил и загулял на четыре дня. Человек, не пивший в течение десяти лет. Как будто подобная роль была такой необходимой принадлежностью семьи, что он на неделю присвоил себе паттерн поведения жены, к своему собственному ужасу и ее изумлению. К счастью, это у него прошло.

Подобное изменение произошло и у психопатичной женщины тридцати двух лет с восьмилетним стажем брака, которая спала со своим предыдущим терапевтом и крайне сопротивлялась перспективе супружеской терапии. Оказавшись у меня, она ушла в себя и находилась в таком подобии кататонии много месяцев, злобно возмущаясь зависимостью своего мужа от терапевта, издеваясь над его исповедями перед терапевтической командой. Наконец, через шесть или восемь месяцев, она сказала мне: «Почему вы не разговариваете со мной?» Я честно ответил: «Я вам не верю». Тут она запустила в меня чашкой кофе, целясь в лицо! В ярости я загнал ее в угол и начал пороть словами до тех пор, пока она не пришла в ужас; возможно, ее первый раз с самого детства так эмоционально изнасиловали. После чего наши отношения стали очень теплыми. И терапия пошла совсем по-другому, после нее пациентка стала жить более полноценно, по крайней мере, те два года, что находилась в моем поле зрения.

Если вы познакомитесь с несколькими людьми в нашем мире, совершившими прыжок в «сейчас», то обнаружите, что наиболее яркое в них — их личность, другими словами, способность присутствовать. Барбара Бец замечает: «Стержень динамики психотерапии — в личности психотерапевта». Я по-своему говорю об этом так: «Я знаком с несколькими людьми в этом мире, которые всего-навсего скажут: раз-два-три, и это станет для тебя значимым переживанием». Один из них Элан Грег, медицинский директор Фонда Рокфеллера. Другой — Исаак Зингер, еврейский писатель, нобелевский лауреат. И проповедник из Уэлса, которого я встретил во время учебы в колледже. Я услышал его выступление, оно произвело на меня впечатление, и я захотел с ним поговорить. Хотел поговорить о том, что делать со своей жизнью. Разговор был тихим. Когда настала пора прощаться, проповедник сказал: «Передай мои наилучшие пожелания твоему отцу». Он это сказал ни с того ни сего, а я услышал ошеломляющее утверждение ценности собственного бытия. Мы совсем не разговаривали о моем отце, но он своим таинственным способом как бы видел меня всего.

Другой опыт — моя встреча с Грегори Бейтсоном в 1939 году, когда я стажировался по психиатрии. Я написал несколько писем к различным светилам с просьбой познакомиться с ними на ежегодной встрече Американской психиатрической ассоциации. Так два или три раза я встретился с Бейтсоном. Мы шли с ним в бар отеля, заказывали какую-нибудь выпивку. С Грегори не хотелось говорить — он самовоспламенялся! Я учился у него сосредоточиваться, находиться полностью в одном конкретном месте, все вкладывать в одно направление. В этом и состоит экзистенциальный прыжок: сужать свой мир, пока не окажешься в настоящем времени.

Изменение языка, сопровождающее подобный прыжок, связано с исчезновением грамматики условных предложений, с исчезновением мифологических «я бы хотел», «должно было бы» — всяких было бы, могло бы, должно (не должно) было. Это похоже на состояние маниакального пациента, называющего до 250 предметов в кабинете; он не думает, он просто видит и называет. Человек, находящийся в «сейчас», позволяет течь своему бессознательному потоку, пересекающему мозолистое тело и общающемуся с вербальной, аналитической частью мозга. В компьютер не заложишь программу его согласия или несогласия с прошлыми умозаключениями, теориями, правилами, привитыми его родителями, культурными требованиями и т. д. Все они по-своему чудесны, если похожи на сексуальный импульс, который можно по желанию включить или выключить. Чудесно, что я могу их слушать, когда люди, находящиеся вокруг меня, их не различают.