33

33

Как известно любому нормальному, здоровому, невротичному читателю, одно из главных наслаждений в жизни — это мечтания. После тщательного изучения своих собственных фантазий и фантазий сотен проходивших Жребий-терапию учеников, я отметил, что наши мечты в любой момент времени работают или как блокировка, или как стимул для исполнения нами различных ролей. Более того, я открыл, что с детства до смерти обычный человек примерно раз в четыре года меняет цели своих мечтаний и что эти изменения складываются в удивительно предсказуемую модель. Поскольку все мечты в известном смысле связаны с властью, я хотел бы скромно предложить, чтобы эти феномены получили название «Модель мужской власти по Райнхарту».

Мечтания начинаются где-то в первое десятилетие жизни, обычно в возрасте восьми или десяти лет. В этом возрасте мальчик неизбежно представляет себя в понятиях всесилия. Обычно он быстрее летящей пули, мощнее, чем локомотив, и может перепрыгивать здания одним прыжком. Он становится Чингисханом четвертого класса, Аттилой-Варваром местного торгового центра, генералом Джорджем Паттоном[101] местного отделения новичков-скаутов № 216. Его родителей чрезвычайно изобретательно замучивают до смерти: например, их жарят, как зефир, над громадным костром, подцепив на острые копья. Иногда ребенок появляется вовремя и успевает спасти своих родителей; иногда — а на самом деле чаще всего — он появляется слишком поздно, стирает злодеев с лица земли и сосредоточивает воображение на себе: как он вышагивает среди огромной торжественной похоронной процессии, залитой слезами. Процессия атакована врагом, и вот он прыгает со своим мечом…

К возрасту тринадцати лет место действия обычно перемещается на стадион «Янки»[102], где мальчик, играя за безнадежных «Янки», при занятых базах, двух аутах и отставании команды на три пробежки в последней половине девятого иннинга в седьмой игре Мировой серии[103], умудряется выбить 495-футовый удар из самой высокой части ограждения в правую центральную зону, и, совершив фантастический молниеносный пробег по базам и невозможный слайд вперед головой, касается «дома»[104] длинным нестриженым ногтем левого мизинца. В декабре, в конце четвертой четверти и с проигрышем в пять очков, он перехватывает передачу и пробегает 109 ярдов, пронеся на спине до линии четырнадцать человек: одиннадцать игроков противника, одного бестолкового судью и двух болельщиков, которые уже спешат его поздравить. Весной, когда до победы в матче остается две секунды, он в прыжке, одной рукой совершает победный удар с фаул-линии[105], его собственной фаул-линии.

В мире спорта девушки отсутствуют, но к возрасту шестнадцати-семнадцати лет приступ бейсбола уступает место другим приступам, и теперь единственные перехваченные передачи — это женщины. Мальчик стал мужчиной, а мужчина — верховным главнокомандующим гарема. Здесь события выходят за пределы самого необузданного воображения, чьего угодно — но не мальчика, который мечтает. Женщина, беспомощно задыхаясь, бросает свое обнаженное тело на героя, а тот, бесстрастно дымя корсиканской сигаретой, вкусно потягивая редкое вино из штата Нью-Йорк и ведя свой «астон-мартин» на скорости 165 миль в час по заброшенной дороге в Альпах, ухитряется подарить девушке самое волнующее любовное переживание в жизни. Если мужчина в возрасте семнадцати лет иногда еще раз становится Аттилой-Варваром, так это чтобы согнать вместе покоренных римских женщин и, крутя свой меч и ус, выбрать из них штук пятнадцать-шестнадцать на ночь. Если он еще раз делает победный тачдаун, так это чтобы эффектно прийти на выпускной бал, сильно хромая и оставляя за собой кровавый след на полу, как протекающая автоцистерна, и смотреть, как девушки при виде него тают и превращаются в тягучий сироп.

Но к возрасту двадцати одного года наш мужчина либо помолвлен, либо женат, либо пресыщен; мир, которым он хочет править, — это новый мир: он стал Хорэйшио Алджером[106]. С непреклонной решимостью и поразительной прозорливостью он выходит на фондовую биржу с пятьюдесятью шестью долларами, шесть месяцев с холодной бесстрастностью покупает и продает, после чего выходит из игры, кладя в карман крутую сумму в 4 862 927,33 доллара. Когда правление «Дженерал моторс» в панике в связи с угрозой разоружения, он невозмутимо представляет свое изобретение — недорогой реактивный спортивный автомобиль, имеющий форму баллистической ракеты «Поларис» и пробегающий пятьдесят миль на галлон ракетного топлива. Три недели — и он на обложках «Тайм», «Форчун» и «Саксесс»!

Но следующие два года он получает скромную зарплату служащего в «Пирс, Перкинс и Пуф» и расстроен несправедливостью и лицемерием этого мира — мира, в котором некоторые становятся звездами спорта, джеймсами бондами и миллионерами, а он нет. Он — морально потрясен. В своих мечтах он создает мир заново, исправляя все несправедливости, уничтожая страдание, перераспределяя богатство и женщин, кладя конец всем войнам. Он становится реинкарнацией Гаутамы Будды, Иисуса Христа и Хью Хефнера. Плохие правительства падают, порочные церкви рушатся, законы пересматриваются, а Истина, начертанная нашим героем на ксерокопированных каменных табличках, являет себя миру. Все счастливы.

Кроме нашего героя, чей доход продолжает быть скромным.

В возрасте двадцати пяти лет он достигает первой вершины Модели мужской власти по Райнхарту: мечты об исправлении мира. К двадцати восьми или девяти годам начинается регрессия. Жена напоминает ему, что мир так и остался неисправленным, что другие мужчины зарабатывают… и так далее. Он возвращается к своим мечтам об успехе. Только теперь они более скромные, более ограниченные. Теперь он управляет всего-навсего компанией «Пирс, Перкинс и Пуф», а не «Дженерал моторс». Теперь его выигрыш на фондовой бирже — всего-навсего тысяча долларов, а не четыре миллиона. Наступил средний возраст. Он же — трупное окоченение.

Регрессия продолжается: за три или четыре года он снова вступает в должность управляющего гаремом, но гарем уже не тот. Он населен референтками, секретаршами, а по особенно хорошим дням — знаменитой кинозвездой. Джейн Фонда во время пикетирования «Пирс, Перкинс и Пуф» бросает на него один лишь взгляд и затягивает его в коммуну, где… но это кажется далеким от реальности, и он возвращается к завоеванию маленькой телефонистки Мэгги Блемиш.

В тридцать семь он вдруг уходит из «Пирс, Перкинс и Пуф» к «Нью-йоркским гигантам»[107]. Перспектива пробежать 109 ярдов или тащить на спине четырнадцать человек уже не кажется таким праздником, как в тринадцать, поэтому в «Гигантах» он — главный тренер. Хоть его команда шесть сезонов кряду оказывалась в самом хвосте и игроки в ней всё так же бестолковы, наш мужчина вводит новую схему с тремя бегущими квотербеками, разделенными тридцатью ярдами, и центровым, который может передать мяч любому из них, и «Гиганты» выигрывают четырнадцать игр подряд. В середине сезона он становится главным тренером «Нью-йоркских рейнджеров»[108], и благодаря революционному выведению шестерых игроков на линию нападения… — но дальше понятно.

В сорок один модель завершена; мужчина, отказавшись от шести позиций главного тренера, опять мечтает о покорении мира. Накопленная горечь лет берет свое, он становится таким же быстрым, как летящая пуля, таким же мощным, как локомотив, и может перепрыгивать здания тремя мощными толчками. Он становится генералом Кертисом Лимеем[109], бомбардирует Китай и отправляет его в каменный век. Он становится Спиро Агню[110] и решительно ставит черных, хиппи и либералов на место. Его жену и детей пытают до смерти как-то чрезвычайно изобретательно: их жарят, как зефир, над костром, подцепив на заточенные колья. Иногда он успевает появиться вовремя, чтобы спасти детей, а иногда даже жену. Но чаще всего он появляется слишком поздно. Огромная торжественная похоронная процессия, посреди которой вышагивает он, весь в слезах, атакована врагом, и, снова бросаясь в бой со своим тактическим ядерным оружием…

Модель мужской власти по Райнхарту теперь должна быть вам ясна. В процессе Жребий-терапии мы можем с огромной точностью предсказывать роли, которые больше всего захочется играть ученику мужского пола, проверив его возраст и соотнеся ее с нашей моделью. Конечно, случаются вариации: некоторые люди взрослеют поздно, а другие — правда, немногие — развиваются не по годам рано. Эрик Кеннон, например, всего-то в девятнадцать уже спасал мир, а я всего-то в тридцать пять снова, как в восемь лет, занимаюсь его разрушением…