ТЕЛЕВЕДУЩИЙ ЛЕВ НОВОЖЖЁНОВ
ТЕЛЕВЕДУЩИЙ ЛЕВ НОВОЖЖЁНОВ
Представьте, что меня нет рядом и попробуйте поговорить сами с собой.
А нет. Потому, что разговаривать самому с собой — это, в общем, патология. Любой человек разговаривает сам собой от старости лет. Пожилые люди вообще часто разговаривают сами с собой. И я здесь не исключение.
(Наложение защиты интеллектуализацией на защиту отрицанием).
Что вы сейчас чувствуете?
Отвечать на вопрос типа: Что чувствуете там? Черт его знает, я даже не знаю.
(Защита отрицанием).
А вы вообще научились этому или вы до сих пор не умеете это делать. Вы вообще умеете выражать свои чувства? Иногда зрелые люди так и не научаются этому. Увы!
Вы вообще-то разговариваете с человеком по профессии, который литератор и журналист. А чем, проще говоря, занимается литератор или журналист, как не выражением своих чувств.
Хорошо… Представьтесь пожалуйста… но войдя в роль другого человека, который говорит о вас. (Пауза.)
Моей внучке полтора года. Она для себя открывает этот мир и начинает называть вещи своими именами, это стул, это стол. Я говорю ей, а она говорит мне. Это стул, стол, машина — пи-пи. Папа, мама. Я тычу в грудь и говорю: «Кто я? — Спрашиваю — кто я?» Она смотрит на меня и говорит: «Ты пуговица!!!» Пуговица потому что я тыкаю пальцем в свою рубашку. Я понял. Я пуговица. Просто я — пуговица на жилетке у Господа Бога.
Как философично, маленький ребенок, а уже философ.
Да
Дети нас зеркалят и благодаря этому перевоспитывают нас, а нам кажется, что мы их учим.
Ну, правильно. Они наше зеркало, на нас похожи. Поэтому отвечая на ваш вопрос: Кто я?
Я вам отвечаю. Я пуговица. И это еще не так плохо, чем прореха или дырка.
Конечно, волнительно, когда дети выписывают нам приговор своей маленькой репликой.
(Мне часто приходится видеть в своем кабинете, как переживают родители, когда их дети «рисуют» родителей, своё место, отношения и т. п.)
Да, да можно и так сказать.
(В дальнейшем я попытаюсь глубже раскрыть феномен пуговицы в моём пациенте.)
А теперь, попробуем выразить себя с помощью диалога с неодушевлёнными объектами. Например, телевидением.
Ты молодое. Ещё не совсем понятное, что же ты есть.
(Мой пациент, по-видимому, с телевидением находится в диалоге как Паниковский с Балагановым «кто ты такой, а кто ты такой»).
Половина людей в тебе (на телевидении) занимаются выяснением, что кто ты есть. Для чего ты телевидение нужно? Зачем? Как с тобой обращаться? Как тобой пользоваться? Какие у тебя законы? Как ты воздействуешь на человека? Как ты воздействуешь на человека вне себя и внутри себя? И мы видим эти попытки и иногда они выглядят не очень удачно. И мы за это людей часто упрекаем? Тех, которые на телевидении, дескать не соображают, что они делают. Часто люди, которые упрекали нас, попадая на это самое телевидение, выглядят так же не очень хорошо, жалким способом.
(Мой пациент, по-видимому, до сих пор носит в себе психотравмы, нанесённые оценками дилетантов и обывателей, но научился уже воспринимать их философично.)
И всё-таки, какие ещё вопросы вы задали бы телевидению или что бы вы ему сказали?
Кто же ты? Ты лишило меня скуки, ты заполняешь все пустоты. Человеку свойственно бояться скуки и одиночества и сегодня, как только я ощущаю приближение одиночества, я могу включить тебя и сразу же пустота заполниться неизвестно чем. Это очень большой соблазн. Дело в том, что скука это очень важная вещь, потому что человек должен все-таки иногда время от времени оставаться с самим собой наедине. Ты (телевидение) никак не нагружаешь интеллект. Благодаря тебе имеет место интеллектуальная гиподимания. Мозг разтренировывается вообще, окончательно. Человек уже не способен вообще не на какие усилия и вот это вредоносное влияние от тебя телевидение.
(По-видимому, мой пациент всё-таки ещё способен на какие-то усилия.)
По сути дела вы говорите о себе, о своих страданиях на телевидении? Не так ли?
Я говорю только о себе. Конечно. А точнее сказать я говорю от себя.
Телевидение заняло в вашей судьбе особое место? Не так ли?
Ну конечно… Я на телевидение попал чисто случайно. Я никогда не мечтал работать на телевидение. Но так сложились обстоятельства жизненные, профессиональные, что я на нем оказался. Вот, телевидение кроме всего прочего это конечно деньги, по сравнению с газетой, например. Довольно большие и от этого соблазна очень трудно удержаться. Но я, как работник телевидения некогда на пытался корчить из себя какого—то другого человека, чем того, которым я являюсь. И на протяжении 90–х годов это было возможно, после 90-х это перестало быть возможным.
(В дальнейшем, я попытаюсь выяснить не страдает ли мой пациент посттеленаркотическими депрессиями в связи с лишением его дозы теленаркотика (НТВ), то есть телеэфира, хотя я знаю, что он перешёл на слабый «теленаркотик» НТВ-МИР.)
Есть такое явление как телеэфиромания? Например, увольняют какого-нибудь телеведущего, которого подсадили на телеэфир, а у него потом депрессия. А надо было ссаживать с телеиглы постепенно.
Безусловно. Депрессия, это естественно. У летчика тоже депрессия, когда его списывают, у моряка, когда его списывают на берег, и у инженера добросовестно заработанный депрессняк..
(Защита интеллектуализацией.)
Это не совсем так. Эйфория от мании величия — это нечто иное…
Я вам отвечу на это. На телевидение и, так же как и на сцене и в кино работает много людей, которые на самом деле ничего из себя не представляют. На телевидении вообще публичная деятельность даёт ощущение потрясающей востребованности. Ощущение такое, что ты жутко нужен людям. Хотя на самом деле ты на хрен не нужен, но ощущение такое твое. И когда тебя лишают такого, то у тебя возникает пустота, вакуум, ты не знаешь, куда себя деть, понимаете. Ты вчера ещё был кем—то, а сегодня ты вообще никто и ты — пустое место. Но бывает, что на телеэкране появляются люди, которые действительно из себя, что — то представляют. Но мы знаем истории, когда там великие актеров там какую-нибудь Раневскую или Марецкую или каких то ещё не занимали много лет. Они действительно, что—то из себя представляли. Если ты профессиональный журналист, то ты найдешь себе применение не это, так другое. Но, как и всякие утверждения, мои утверждения они тоже не на 100 % справедливы, потому что бывают такие эпохи, периоды жизни, когда остаются делают не востребованными многие. Ну, такие были 30-е. Там времена репрессии. Писатели Булгаков или Платонов.
Телеэфиромания — это феномен иллюзии величия, при котором при небольших затратах человек получает полёт в телеэфире, полёт души над душами других. Это сродни с наркотиком.
Безусловно, люди определенного склада ума, способностей, определенные форматы становятся очень не нужными, ненужными своему времени и здесь начинаются трагедии.
(Я почувствовал, что мой пациент будет всегда нужен другим, потому, что очень нужен себе).
Ведь наркотик не только телевидение, но возможность публиковаться, возможность публикации это ведь тоже. Бывает, какой-нибудь талантливый писатель никому не нужен. Но я не знаю вот где — то я вижусь со способными людьми, они должны сломать себя, чтоб остаться в профессии или им говорят «Спасибо не надо», что делать? А есть люди, которые ради эфира будут читать речитативы они раз и поменялись. Вот нужны люди практичные они из кожи вон лезут, чтоб быть такими, какими нужно.
Вы не жалеете, что за это время можно было сотворить нечто существенное, а телевидение заняло и отняло столько времени?
Я не понимаю, что такое? Нечто существенное это что?
Например, как писатель в это время вы могли бы сидеть за письменным столом и жить в каком—то большом произведении.
Да вы абсолютно правы. Телевидение на многое мне раскрыло глаза. Если бы я не работал на телевидение, я бы был другим человеком. Я думаю, что более инфантильным, чем тем, чем я сейчас являюсь.
Оно раскрыло глаза со своими возможностями или оно дало возможность стать публичным человеком?
Всё вместе. Телевидение изнутри как опыт, как общение с людьми, и определенное признание которое работает нас самоутверждение, на уверенность в себя там и прочее. И есть негативный опыт. Люди на телевидении больше видны. Работа на телевидении в прямом эфире — это всё равно, что на войне побывать. На войне ведь люди виднее, поэтому это важный такой психологический опыт. Не говоря о том, что я встречался с массой людей с которыми я бы никогда не встретился, никогда б не поговорил и не увидел бы их, но в довольно в таком обнаженном состоянии. Когда ты сидишь в прямом эфире ты видишь человека ещё лучше
Война — это пограничная ситуация, в которой человек проявляет в свою суть. Становится голым.
Нет, но правильно. Нет, я про это и говорю, я то же был, но дело в том постольку, поскольку я был не только ведущим, я ещё был создателем программ, продюсером, редактором, администратором и кем угодно. Это всё равно что солдаты на войне. Это как быть командиром каким—то. А командир в деле должен доказать. Командир он или просто или всё- таки не имеет право на то, чтобы звать людей на пулеметные взводы. В этом смысле, конечно, это было интересный жизненный опыт. Если человек не командовал взводом, фигурально выражаясь, он не может себе представить, что такое отвечать за других людей и вообще приказывать. И это другой объем в жизни.
(В дальнейшем, я почувствую, что мой пациент, скорее всего, был военным священником или психологом. То есть, старался всегда занимать мудрую и прозрачную позицию на линии фронта телевидения).
В то же время — это испытание на так называемое воздействие со стороны вышестоящих, толерантность и умение несмотря на давление сверху, несмотря на унижение, сохранять в себе уважение к себе?
Правильно. Телевидение это такая война, это некая зона, где очень трудно оставаться самим собой в принципе. Там масса влияний, масса столкновений, ушибов, ссадин, каких—то вещей, которые лепят постоянный выбор. Выбор поступать так или иначе, идти на компромисс или как его избежать? Вообще как сохраниться как человек?
У меня сложилось такое впечатление, что темы, которые вы затрагивали по телевидению, были индифферентны, безобидны к политическим аспектам нашей жизни. Не так ли?
Я сейчас, без ложной скромности признаюсь, что я сейчас перечитываю Чехова. Знаете, я говорю не для того, чтобы покрасоваться перед вами или чтоб читатели воскликнули, дескать вот какой человек хороший. Чехов ведь тоже не политичный писатель, правда, ведь? Вы со мной согласны? Это не Салтыков — Щедрин, Некрасов. Это даже не Лев Николаевич Толстой, который там философию проповедовал свою. Тем более не Достоевский. Вы правы в том, что я не работал политических передачах, я не вёл итоговые политические передачи, я не говорил про кремль, я не говорил про те факты, кто с кем там борется.
А знаете, почему вы не говорили? Потому, что вы гуру, мудрец и человек который понимает, держит мудрость, зная, что, оценивая политиков мудрость можно потерять. Не так ли?
Ну, не только поэтому. Во-первых, я никогда не рвался к этому. Во- вторых, мне это, вообщем, и не позволяли. В третьих, я делал социальные ориентированные передачи. Социально- ориентированная телепрограмма “Времечко”. Она говорила о проблемах людей. Меня даже упрекали, что это программа о протекающей крыше. Если вспомнить начало 90-х. О том, что там, у людей нет квартиры. Крыша обвалилась. Ну, мы сегодня видим на этот счет к чему это всё пришло. И в принципе за большой политикой стоят именно эти проблемы, а не какие—то там глобальные, какой министр там с кем встретился.
Ну, вы не сделали передачу про то, у кого конкретно какая крыша в политике протекает?…
Шахтеры стучали касками, но потом—то на улицу вышли пенсионеры. Вслед за ними все эти несогласные, согласные, безгласные и т. д. и т. д. Понимаете, так что по большому счету и когда я делал там другие передачи «Туши свет», то это была политическая передача в прямом смысле этого слова. Так ну была программа «Старый телевизор» которая как я её была беседой с артистами, художниками, писателями. Она как компас показывала, где мы сейчас находимся. Я пытался помочь людям сориентироваться во времени. Я никогда не говорил о передачи «Ах, как жаль, что прошло славное, чудесное советское время с замечательными фильмами, дешевой колбасой, где все мы были братьями, все республики», я просто говорил с людьми знаковыми, стараясь объяснить, почему они знаковые, почему они такие. Я не старался уйти от конфликта, во всяком случае, вы знаете, я не делал его надуманным этот конфликт. Это сейчас есть дискуссионные передачи, где суть дискуссии совершенно мне не понятна. Вернее мне понятна, но мне не интересен смысл этой дискуссии, потому что это абсолютная фальсификация дискуссии.
Многие телеведущие создают иллюзию риска для своей жизни, иллюзию нахождения в пограничной ситуации, хотя в действительности в этой ситуации не находятся, являясь марионетками, ограниченными текстами телесуфлёра.
(Я почувствовал, что мой пациент никакого отношения не имеет с телесуфлёрщиками).
Правильно. Я могу проиллюстрировать. Те люди, сами накликали на себя то, от чего они сегодня страдают. Потому, что они занимались симуляцией абсолютной. Я помню темы тех дискуссий в 90-х годах. Это была, знаете как эпидемия. Что не ток- шоу, то обсуждается вопрос, а нужна ли нам цензура. Вы знаете, что это за вопрос? Как будто, это ещё не решили. Также можно обсуждать вопрос, а можно ли сморкаться одним пальцем или носом держать салфетку. Уже всем было понятно, что цензура не нужна, значит, от неё освободились. Но все говорили, а нужна ли нам цензура, вот она и появилась. Другой пример. Бесконечное обсуждение вопроса о том Сталин — хороший или плохой? Приходят в конце концов к выводам что замечательный. 90-е годы прошли под этим знаком, хотя мы уже вроде бы поняли, поставили на этом крест. Там был ХХ съезд партии, 91-ый год, там лагеря, мы всё уже знали про лагеря и вдруг в 90-е годы до сих пор в эфире радио выясняется что, Сталин был не такой уж плохой, а вот это он сделал хорошо. Поэтому мы страдаем, от того, что мы постоянно возвращаемся к вещам, которые уже выясненные, уже раз и навсегда. Что нацизм — это плохо, что фашизм — это отвратительно, что Сталин был диктатор. Но мы всё ещё сомневаемся, а может это не так.
Вы адаптировались к публичности или это до сих пор нагрузка?
Публичность как всякая вещь, имеет и плюсы и минусы.
Я имею в виду, когда вы выходите в общество в магазин или ещё где — то?
Ну, в магазин я сам естественно не ходил, если бывает так довольно редко в принципе. Ну, в принципе конечно люди не ценят свой дар невидимости, вот. У каждого человека есть свой дар невидимости
У вас уже его нету.
Публичная известность вас, его лишает, правда. В принципе напрочь. С этим даром лишаетесь многих преимуществ, которые имеет любой другой человек. Вы приобретаете какие—то другие преимущества. Есть такой роман «Человек невидимка» люди всегда мечтали там о шапке невидимке. Так шапка невидимка есть у каждого человека, кроме известных артистов и звезд. Вот и все что я могу про это сказать.
Но эту шапку невидимку можно в Европе одеть, в Штатах, где-нибудь в Лондоне.
Ну, правильно уехать в то место где, тебя не знают.
Точнее не узнают в лицо… Это и ответственность, ведь к вам уже стереотипно относятся с определенными требованиями и жалобами, особенно связи с программой «Времечко».
Ну, вы не имеете право выйти из себя, если вы выходите из себя, то вам говорят: «Ну, вот мы то думали, что вы другой человек». Но, а что же любой человек имеет право выйти из себя, любой человек в какие—то моменты своей жизни имеет право быть нехорошим, позволить себе нечто. А публичный человек на это не имеет право, во всяком случае. Когда Прохоров вывозит сто проституток, он имеет право на это, потому что он очень известен. Но он должен это тихо делать? Во всяком случае, публичный человек гадкие вещи должен делать тихо.
Сейчас я не вас слушать, а себя, по поводу вас. У меня такое чувство, что я вас как — то не адекватно воспринимаю вас. Всё-таки вы совсем другая личность, чем я себе нарисовал телеэкрану. Такое ощущение, что вы успокаиваете меня. Всегда очень медленно говорите. Передо мной такой спокойный, мудрый собеседник. Я бы сказал, такой медвежонок мудрый, который говорит так складно, не куда не спешит, такое удовлетворительное хроническое состояние. Я вас никогда не видел в состояние аффекта, резкости, какой—то экспрессии. Может быть, внутри у вас буря и это всё внешнее, лишь защита обратным чувством. Может это не так? Я сейчас вас адекватно воспринимаю, это так?
Нет, но значит, я не люблю спешить — это абсолютная правда, я терпеть не могу торопиться. Вот поэтому если я куда—то еду, то я собираюсь заранее, чтоб не опоздать, чтоб не бежать, не искать в последний момент вагон. Если я иду на концерт, или в кино, то я и это стараюсь делать заранее, чтобы не вбегать в зал в поту, в испарине какой—то, выравнивая дыхание. Лучше как—то настроиться на зрелище или на разговор, какой — то, на то, что мне предстоит. Что касается того, что я на экране не машу крыльями, не кричу и произвожу успокаивающие впечатление, то это тоже так, потому что это всё—таки не от меня зависит. Ну, уж такой склад мой как личности. А то, что сейчас происходит на экране — это мода такая на людей, которые себя искусственно заводят, будоражат часто. Это бывает чисто видимость такая, потому что за этим не стоит никакого драматизма, конфликта. Просто хотят, что — то продать, впарить, всучить. Это бывало у уличных зазывал в старину на рынках, возле цирков каких—то, возле магазинов. И сейчас хотят зазвать, завлечь и что-то продать, что не всегда вообщем — то доброкачественное. Вообще, телеведущий является модератором — посредником. Бывает приходишь на передачи, где одинаковы, где ток-шоу. Особенно на ток—шоу и тебе редактор говорит: «Вам там будут что—то говорить, а вы возражайте, как-то проявляйте себя. Вы там не сидите, не ждите пока вам дадут микрофон» — и вот начинается ток—шоу и ты видишь, что возражать-то тут нечему! И нет вообще аргументов для дискуссии, для спора, а что все это задумано искусственно, и фальшиво. И неудобно подводить людей и ты начинаешь трепыхаться, а потом чувствуешь себя, что попал в глупое положение какое—то.
В начале нашей беседы я чувствовал некий дискомфорт, а сейчас он прошёл, и видимо благодаря вашей спокойно-сонливому тонусу вашего голоса. Вам бы гипнозом заниматься.
Я не знаю хорошо это или плохо, просто так получается, вот и все
Но всё-таки возвращаясь к защите обратным чувствам. А бывает такое, что вы просто внешне такой спокойный, а внутри в это время идет конфликт и как бы чем более вы спокойны, тем более это свидетельствует об усилении вашего душевного беспокойства. Всё это иллюзия невозмутимости?
На телевидении была простая задача. Приходит человек ему нужно как—то проявить себя, нужно чтобы люди его увидели с разных сторон и поняли, что это за человек. Ну, я пытаюсь решить эту задачу по-разному. Бывает иногда удачно, иногда неудачно. В принципе это и есть задача ведущего.
(Делаю умышленно паузу.)
Я чувствую, что я сам их должен себе задавать.
А я чувствую, что вы не желаете говорить в режиме свободного ассоциирования. Хорошо… Если вы увидите на улице гигантскую с 9-ти этажный дом свою фотографию или афишу, то какие чувства у вас вызовет такая фотография?
— Большие самозванцы. Ну не приемлю это. У человека должно быть ощущение самозванца. Это нормальное, здоровое чувство. Он должен ощущать. Есть пословица «Не в свои сани не садись» и т. д. и т. д. Сейчас многие сидят не в своих санях и не думают об опасениях. Но есть ещё житейские проблемы, которые приходиться решать это: деньги, квартира, машина, чем платить за то, за это, 3, 5, 10. На этой почве мы все сошли с ума, потому, что государство нам ничего не гарантирует, не достойной пенсии, не достойной медицины, не достойной защиты. Человек пытается крутиться, потому что рассчитывать ему не на кого. Но ощущения особенно на телевидении полного самозванца, любому можно сказать, а кто ты такой?
— Вообще мне это импонирует, ваша объективная оценка и трезвость восприятия себя и своего места на телевидении. Кстати говоря, это и есть мудрая позиция, у вас нет этого заноса, который есть у телеведущих. У вас изначально была философски мудрая позиция понимания своего места на телевидении и поэтому вы не суетились наверно изначально?
— Я не суетился, я в принципе не умею суетиться. Я когда стараюсь это делать, но выходит это некрасиво, невыигрышно. Я могу гордиться лишь, тем что я в принципе совсем не телевизионный человек, по природе своей. Тем не менее, делаю такие вещи, которые тем не менее были интересны людям. Мне говорили, дескать, ты идешь на телевидение, там крики, интриги сплошные, там вообще нет хороших людей и это действительно, правда, в том смысле, что телевидение огромная концентрация очень плохих людей.
— Что вас больше всего раздражает у ваших коллег?
— Я быстро понял одну вещь, что если у тебя внутри ничего нету, то оно и не появиться, потому что ты знаешь как это называется. Всё зависит от того, кто ты есть вообще. Ты вообще есть, или ты — никто и тебя звать никак. И это мне помогало. Сейчас же приходит продюсер высокопарно вещает какие—то истины, которые гроша ломаного не стоят. Вот и все. Там если вы человек творческий и если вы наполнены хоть каким—то содержанием, то вам совершенно необязательно, как ставиться все это, как устроена телевизионная камера или как провести там нарезку и все такое прочее, потому что там, на телевидении много людей, знающих все это и должны все это сделать, потому что это их обязанности. Ваша обязанность, что-то сказать гордо и уверенно. А если вам нечего сказать, то вы ничего не скажите, будет красивая студия, будет у вас там красивый пиджак и прочее, но это не заменит содержания самого.
(Судя по всему, моего пациента раздражают вышестоящие коллеги, которые недооценивают моего пациента)
— Вообще у вас пропасти между имиджем и тем, кем вы есть на самом деле нет?
— Нет, ну как есть одни зазоры. Но так сказать, что пропасти, которые нельзя перешагнуть, такого нет. Но я ещё хочу подчеркнуть для вас сегодня это совсем другое телевидение, чем-то, в котором я работал активно.
— Оно сейчас стало безличным, технологичным, безинициативным7
— Каждый день мне приходиться делать, а что же происходит, происходит со мной, со страной с другими, почему это так, а не иначе. Я не хочу сказать, что я могу ответить на все вопросы, но частично на них ответить, частично я за это отвечаю. Мы попали в определенную полосу. Понять бы что это за полоса. Мы находимся внутри фабрики дураков. И сейчас задача сделать других людей дураками. Это у них получается. Телевидение здесь играет очень важную роль. Ведь телевидение это целый цех по производству полных идиотов.
— Это самодурство такое.
— Самодурство?
— Да.
— В каком смысле самодурство?
— Сами себя же дурачим, осознавая, что дураки.
— Но дело в том, что одни осознают, а другие нет. Не осознают и охотно этому поддаются.
Вы никогда не задавали себе вопрос: «К чему я пришел?»
Я пришел к чему? Я пришел, смотря к чему, смотря в чем. Я ни к чему особенно такому не пришел. Чем бы вообще мог бы я хвастаться. Я не написал «Анну Каренину», и вы понимаете, но, что-то я сделал. Я могу ответить ситуацией, которая произошла со мной совсем недавно. Я всю жизнь задавал себе вопрос. Кто я такой? В детстве я мечтал быть путешественником, когда мне было 14 лет. Затем я хотел быть как отец журналистом. Я работал в разных газетах, больших, маленьких, разные творчествах, будь то руководителем каких то служб, главным редактором «Комсомольца», разных телевизионных компаний, руководителем групп и т. д. Я себя спрашивал, стал ли я журналистом? Да. Ну, в каком то смысле, наверное, стал. Есть журналисты круче меня, сильнее меня. Есть такая профессия — ведущий. В принципе, им может быть третий человек. И вообще, ведущий это не профессия. Это довольно временная форма деятельности. Ходить везде и предлагать себя возьмите меня в роль ведущего. Должна быть программа, которую ты должен вести, не каждый человек подходит к любой программе. Поэтому мне всегда приходилось самому придумывать программу, а потом её вести. А сегодня мне уже немало лет и я задумываюсь. Если я ни это, не то, то не третье, не четвертое, Кто же я? На этот вопрос мне ответила внучка.
Расскажите какое-нибудь сновидение, которое вам больше всего запомнилось.
Мне приснилось, что ко мне пришел Жванецкий, Алла Пугачева, Ротару, дикое количество звезд пришло ко мне, хотя я их не звал, не знал. Может быть, это был пророческий сон. Потому что я их, в конце концов, узнал потом. Ну, вот они ко мне приходят, а я понимаю, что у меня дома ни капли водки, некуда их посадить. Чего выпить? Главное нет, не капли. Я просыпаюсь в холодном поту. От ужаса, мне некуда их посадить. Был такой сон.
То есть этот сон по сути своей…
В руку был
Вы проснулись в холодном поту, как бы ощущая свою вину?
Но я, наверное, не в состоянии был. Ко мне, приходят гости. Не просто гости, а еще, какие уважаемые гости. А у меня, их нечем угостить (Анализ сновидения показал, что это сон о хроническом страхе быть несостоятельным. Этот страх преследует моего пациента, по-видимому, и по сей день.)
Это сон о вашей ответственности, которая всегда ощущается на телеэкране, в вашей судьбе.
Может быть. Да.
Вы не конфликтный человек?
Это как сказать.
Ну, иллюзия такая складывается благодаря тому, что вы спокойный, уровновешанный.
Скажите, кто конфликтный? Только в сравнении можно понять кто конфликтный. Кто нет. Если вы говорите про меня экранного, тогда нет, не конфликтный. Я бы не сказал что я в целом не конфликтный, я вижу конфликт, в других вещах вот. Для меня конфликт это нечто другое.
Есть ли личность оценка, которой повлияла на вашу судьбу?
Есть и не одна. Ну, это сам Булат Окуджава
Он вас оценил?
Он мне сделал комплимент.
И вы выпрямили плечи, и пошли вперед по жизни?
Ну, можно и так сказать. Хотя я и до этого шел. Но нужны ведь не только положительные или отрицательные?
Вы не страдаете, какими-нибудь профессиональными негативными привычками, стереотипами.
Это критическое отношение к тому, кто говорит что—либо.
И это, в конце концов, делает вас менее счастливым?
Ой, я думаю счастье оно в другом. Если за счастье принимать какую-то глупость, тогда делает менее счастливым.
Мысленный диалог с родителями продолжается?
Нет, безмолвно продолжается. Отца нет, но когда разговариваю с матерью я бы хотел сказать, но внутренний монолог все же идет.
Перед отцом отчитываетесь о своих достижениях?
Нет, вы правильно говорите, Всегда нам хочется быть выше родителей. Я уже об этом говорил, и даже мой отец был лысоватый и он когда смотрел на мою шевелюру, и говорил: «Когда ты тоже полысеешь?». А я все не лысел и не лысел. Я могу сказать отцу, я мысленно говорю отцу: «Вот видишь, я не полысел».
Но отец, может быть, был более невротичнее, суетливее. А вы спокойнее
Я не думаю, что я спокойненький мальчик. На самом деле я довольно неспокойный человек. Иногда темперамент спадает, иногда нет.
Бессонницей не страдаете?
Страдаю тогда, когда время путается при поездках. Ну и потому что эфиры были в разное время с 4 часов ночи до 6 утра. Были утренние эфиры, ночные эфиры. Все время приходилось по-разному строить свое время. Это болезнь министра иностранных дел.
Вы кто для себя?
Кто я?
Мне не надо прикладывать к себе прилагательное — «телеведущий». Я ЛЕВ НОВОЖЖЁНОВ и этим всё сказано.
В этих последних нотках я почувствовал диссонанс с «феноменом пуговицы» и феноменом страха быть несостоятельным, которые ранее сквозили на протяжении всего сеанса. По-видимому, феномен пуговицы — это обратная сторона медали. В психике моего пациента, по-видимому, колеблется маятник, качающийся между завышенной и заниженной сомооценкой моего пациента, позволяющим оставаться мудрым, нейтральным, прозрачным, обволакивающим собеседника покоем. На протяженни всего сеанса мне казалось, что мой пациент, как проснувшийся добрый медвежонок вот-вот зевнёт. Но этого так и не произошло. После данного сеанса я понял, что мне надо как-то научиться у моего пациента мудро зевать на всё и вся, причём так, чтобы это не мешало деятельности.