6.1 Статус психологии как естественной Науки

6.1 Статус психологии как естественной Науки

Сейчас, когда психология присутствует во всех сферах человеческой жизни, существование такой науки ни у кого не вызывает удивления. Однако в прошлом психологам пришлось потратить много усилий, чтобы придать своей дисциплине черты естественной науки. Они это делали потому, что значение и ценность их деятельности для них определялись ее научностью. В предшествующих главах уже представлены важные вехи на этом пути: исследования физиологии нервной системы, возникновение эволюционной теории и функционализма, работы Вундта и ранняя история экспериментальной психологии, наконец, исследования интеллектуальных способностей с помощью математических методов. Именно в надежде создать подлинную науку ученые в конце XIX в. заговорили о «новой психологии». В этой главе мы продолжим рассматривать историю того, как психология пыталась стать естественной наукой.

Это не прямолинейная история: стремление достичь статуса науки не объединило психологию. Возможно даже, что произошло обратное. Объединению противодействовали мощные факторы: во- первых, отсутствие согласия по поводу того, что понимать под наукой. Наука может включать в себя разные виды знания; это философский вопрос. Во-вторых, объединение оказывалось маловероятным просто в силу масштабов, которые приняли занятия психологов в XX в., и их разнообразия. В-третьих, предмет интереса психологов был столь многолик — как в концептуальном, так и в эмпирическом плане (например сознание, поведение, организмы, язык, бессознательное, личность и общество, информационные системы), — что трудно было найти не только общую теорию, но и общий язык. Наконец, далеко не очевидно, что единство присуще другим дисциплинам — например, физике. Хотя некоторые ученые считают, что единство науке необходимо и она должна его достичь, примеров тому не так много, как видится отдельным психологам. Зигмунд Кох (Sigmund Koch, 1917–1996), американский психолог и соредактор сборника «Век психологии как науки» (A Century of Psychology as Science, 1985), писал: «Ничто столь громадное, как сфера функционирования всех организмов (не говоря уж о людях), не может быть предметом единой научной дисциплины. Ставя целью теоретическую интеграцию, нужно учесть, что ни одна крупная отрасль знания, включая физику, никогда не достигала такого состояния. Если детально рассмотреть столетнюю историю развития психологии, то станет очевидной тенденция к теоретической и предметной раздробленности (и нарастающему обособлению «специализаций»), а не к интеграции» [111, с. 92–93].

Тем не менее психологи неоднократно претендовали на основание единой объективной науки. Эти притязания вовсе не ограничивались бихевиоризмом в США, с которым их связывали многие англоязычные авторы. Их можно найти у немецких авторов, утверждавших, что существуют методы, которые позволяют объективно описывать сознание (а феноменологи, к тому же, думали, что объективное исследование разума служит фундаментом для науки вообще). Попытки создать объективную психологию в большинстве своем заключались в следовании образцу естественных наук, в частности рассмотрении предмета психологии — психики, — по аналогии с физическим объектом и использовании жесткой причинно-следственной модели объяснения, примерно такой, как в механике. Напротив, европейские феноменологи утверждали, что любое знание должно начинаться с описания сознания, его наличного бытия; некоторые считали, что это и есть способ сделать из психологии объективную науку. Наконец, третья группа исследователей — в частности дифференциальные психологи, о которых шла речь в предыдущей главе, — обращали на заявления феноменологов и бихевиористов очень мало внимания. Для них дисциплину делали научной не ее предмет или характер его объяснения, а измерение и количественные показатели.

Каждый раздел этой главы посвящен какой-то одной из попыток психологии (мы рассмотрим наиболее значительные) добиться статуса науки. Речь пойдет о трех направлениях, наметившихся в XX в.: бихевиоризме, поборником которого был интересный, но подчас склонный к крайностям, психолог Уотсон; необихевиоризме 1930— 1940-х гг., представители которого утверждали, что опираются на философию науки, логический позитивизм и опе- рационализм; гештальтпсихологии, появившейся в Германии перед Первой мировой войной и процветавшей там в 1920-е гг.

Этим трем направлениям предшествовала экспериментальная психология сознания, опиравшаяся на самоотчет, уже обсуждавшаяся выше (особенно в связи с Вундтом). Кроме того, бок о бок с ними продолжал существовать еще более ранний претендент на звание науки о психике — физиологическая психология. Это направление, в котором ключ к объективности видели в том, чтобы рассматривать психику как производную от процессов, происходящих в нервной системе, основывалось на солидной и весьма престижной естественной науке — физиологии. Однако изучение мозга как органа мышления могло поставить под сомнение независимость психологии как отдельной предметной области, так как, по мнению некоторых ученых, став объективной, психология превратится в физиологию. Это серьезно беспокоило целое поколение психологов, которые в конце XIX в. пытались узаконить свои исследования как отдельную университетскую дисциплину. Для этого им нужно было показать, что у них есть объективные методы, отличающиеся от методов физиологии. Поэтому для них такой важностью обладали и эксперименты с содержаниями сознания, и тесты психологических способностей — и те, и другие фиксировали такие предметные области и методы, которыми владели только психологи. Наконец, в этой главе есть части, посвященные парапсихологии — или, как ее еще называли, психическим исследованиям, — и феноменологии. Парапсихология включена на том основании, что была областью на границе психологии, вызывающей большой интерес у публики. Попытки психологов определить пределы возможностей своей науки могут также многое рассказать о том, что понимается под научной объективностью. В свою очередь феноменологическая психология включена потому, что предлагала определение объективности, сильно отличавшееся от естественно-научного.

Вопрос о том, является ли психология наукой, был настолько животрепещущим, что иногда приводил к кризису идентичности: психологи с завистью смотрели на физиков, химиков или физиологов. Они стремились к объективности, присущей естественным наукам, и боялись, что не обладают ею. То, что они изучали, слишком часто выглядело либо субъективным — как, например, душевные переживания, либо не поддающимся измерению — как, например, личная идентичность и сознательная целенаправленная активность. Ученые-физики, казалось, были в более выгодном положении: объекты, которые они изучали, были внешними по отношению к исследователю и им не была присуща самодетер- минация. К концу XIX в. естественные науки добились интеллектуального лидерства в научном мире и значительного общественного статуса, и их авторитет затмевал взоры психологов. Вследствие этого новые психологи взяли на вооружение экспериментальный метод и, позднее, интеллектуальные тесты как средства достижения объективности, характерной для естественных наук. Однако эти методы и методики сильно влияли, во-первых, на выбор темы исследования и, во-вторых, на содержание получаемых знаний. Методы не были нейтральными. Некоторые феномены — например, восприятие, память, движение — могли быть подвергнуты экспериментальному исследованию, а некоторые нет. Вундт, например, вывел мышление и язык за пределы эксперимента, хотя и не сомневался, что их изучение должно стать частью психологической науки. Но позже, особенно в США, из-за того, что эксперимент считали необходимым условием превращения психологии в точную науку, из сферы рассмотрения исключали проблемы, не поддающиеся экспериментальному изучению. Иногда психологи сосредоточивались на теме научения, что на практике означало экспериментальное изучение поведения крыс, — и почти полностью исключали из исследовании мышление, язык или воображение человека. Психология была своеобразной наукой, поскольку определялась своими методами в большей степени, чем предметом своего исследования. Критики сомневались, что только методы при отсутствии связного и рационально обоснованного содержания могут быть достаточными для построения научной дисциплины. Однако мы должны признавать как историческую реальность, что психология была озабочена прежде всего своей методологией, и отмечать, когда эта озабоченность, даже привнося некую строгость в исследование, вела к исключению из рассмотрения тех или иных тем.

Ученые XIX в., от Конта до Гальтона, противопоставляли состояние знания о физической природе и состояние знания о человеческой природе и обществе. Оглядываясь назад, они видели научную революцию, преобразившую знание о физической природе в XVII в. и продолжавшую свое победное шествие в сфере знания о биологической природе в XIX в. Они были готовы продолжать это движение и завершить революцию человеческой мысли, создав точные науки о человеке. Вооруженные научным методом, они верили, что путь к самопознанию преграждает только вековое невежество, вросшее в язык, традиции общества и консервативные институты. Перед ними открывались захватывающие перспективы: после столетий интеллектуальных скитаний и материальных страданий человечество встало, наконец, на истинный путь науки. Это было вдохновляющее и грандиозное видение. На практике создание объективной науки было делом прозаическим, оно требовало продолжительного экспериментального исследования, скрупулезного наблюдения и количественного анализа. В повседневной жизни это означало экспериментальную работу, тестирование, публикацию и согласование результатов, организацию институциональной поддержки, теоретическую и практическую подготовку исследователей. Всего этого было более чем достаточно, чтобы изначально маленькое сообщество психологов было загружено работой. Многие психологи считали, что нужно идти вперед, догонять естественные науки, а не размышлять непрерывно над фундаментальными проблемами. Эта установка на то, что можно сделать, хорошо сочеталась с базовыми ценностями американской культуры. Два наиболее известных бихевиориста, Уотсон и Скиннер, гордились своей способностью делать что-то своими руками.

Попытка сделать психологию естественной наукой опиралась на предположение о том, что у нее есть предмет, наблюдаемый, измеряемый и познаваемый так, как познаются физические объекты. Психологи отрицали любые оговорки, что человек в каком-то смысле не физический объект или что его особенности скорее качественны, нежели количественны. Подобные оговорки ставили все предприятие под удар. Европейские направления — геш- тальтпсихологця и феноменологическая психология — пытались разрешить этот вопрос с помощью философских споров о природе научного знания. В противоположность им бихевиористы и многие физиологические психологи поддерживали точку зрения о том, что люди и в самом деле являются физическими объектами, и поэтому верили, что нет никаких внутренних препятствий для интеграции психологии в естественно-научное видение мира. Стремление понять и измерить человека как физический объект имело последствия для психологии как предметной области и для житейских представлений людей о себе и других. В современном мире оно имеет огромное значение, и я вернусь к этому в заключительной главе.

Одержимость психологов методологией отражала то, что они воспринимали как отсталость своей области от естественных наук: специфическую неподатливость людей как предмета исследования и подчиненность психологии практическим нуждам, особенно потребностям образования. Но отнюдь не все исследова- ни я руководствовались формальными методами; множество работ были в высшей степени эклектичными. Частично это отражает общую особенность науки: то, что ученые, особенно в профессиональных научных изданиях, говорят о том, что они делают, и то, что они действительно делают, — это разные вещи. Но это еще не объясняет — ни исторически, ни социологически, — в каких случаях и почему психологи делают явный акцент на формальных методах. В этом смысле полезно будет сравнить «неформальную» психологию в Великобритании и «формальный» бихевиоризм в США.

Чарльз Майерс обучал студентов психофизическим экспериментам в Кембридже (Англия) в начале XX в. и использовал свой опыт во время Первой мировой войны, когда работал над акустическими методами обнаружения подводных лодок. Ранее, вместе со своим учителем Уильямом Риверсом (William Н. R. Rivers, 1864–1922) и еще одним студентом, Мак-Дугаллом (о нем будет говориться ниже в связи с социальной психологией), Майерс участвовал в антропологической экспедиции в Торресов пролив между Новой Гвинеей и Австралией. Здесь впервые, по словам организатора экспедиции Альфреда Хаддона (Alfred С. Haddon, 1855–1940), «психологи со специальной подготовкой, пользуясь адекватным оборудованием, провели наблюдения над отсталыми людьми в их собственной стране» [цит. по: 93, с. 173]. Риверс и его студенты в основном изучали сенсорное восприятие, и из-за культурного разрыва между экспериментаторами и объектом исследования полученные ими результаты не представляли большой ценности. Нам здесь важно то, что исследования Майерса и других психологов в Торресовом проливе иллюстрируют, как вырабатывалась экспериментальная техника в Великобритании: шаг за шагом, как ремесло, в соответствии с конкретными местными условиями и специфическими задачами, интеллектуальными и практическими. Те же характеристики легко обнаруживаются и в развитии институциональной структуры психологии. После войны в сфере интересов Майерса оказались инженерная психология и психология труда.

Другой британский психолог, Фредерик Бартлетт (Frederic С. Bartlett, 1886–1969), руководил лабораторией в Кембридже и развивал концепцию психологии, принципиально отличавшуюся от тех, которых придерживались Спирмен и Бёрт в Лондоне или его коллеги в Северной Америке. В основной книге Бартлетта «Запоминание. Исследование по экспериментальной и социальной психологии» (Remembering: A Study in Experimental and Social Psychology, 1932) нет ни статистики, ни поведения. Позже он писал: «Ученый-экспериментатор по природе своей и на практике оппортунистичен… Экспериментатор должен строго использовать научные методы, но его не должна волновать методология как набор общих принципов» [45, с. 132–133]. Это были самоуверенные слова человека, который на протяжении многих лет был единственным психологом, состоявшим в Лондонском Королевском Обществе. В работе Бартлетта о запоминании связывались воедино процессы восприятия, узнавания и воспроизведения с акцентом на умственных схемах и эмоциональном отношении, привносимых человеком в выполнение задания. В конечном счете Бартлетт описывал психологические процессы как социальную активность, хотя и следуя духу естественно-научного исследования, благодаря которому его дисциплина заслужила уважение в Великобритании.

Для Бартлетта было очевидно, что субъективное измерение является частью психологических процессов: «Каше именно образы появляются и когда они возникают, во многом определяется природой интересов субъекта, его активным и пристрастным отношением [к миру]. Мы столкнемся с этим снова и снова» [44, с. 38]. По его мнению, психологическое исследование делает объективным не метод, а изобретательность, с которой исследователь- экспериментатор проверяет свои гипотезы, сформулированные на основе четких вопросов. Подход Бартлетта сохранял концептуальный анализ как часть критического аппарата науки, но исключал великие проекты создания единой психологии. Сравнивать работу Бартлетта с тем, что происходило в это время в США, значит сравнивать стиль малочисленной, но блестящей британской научной элиты со стилем огромного и общедоступного профессионального сообщества за океаном. Что касается первой, то методом в ней считалось искусство, которым владели несколько исследователей, закончивших Кембридж. В последней же формальные психологические методы и прозрачные процедуры исследования ставили всех в равное положение.

Британские исследователи усомнились в том, что формализм в методах и исключение упоминаний о психике и сознании — необходимое условие научности. Бихевиористы же отбросили сомнения и перешли к формальным методам и нементалистскому языку. Оба направления, однако, предусматривали дистанцирование психологии от физиологической психологии, которая выступила с собственной концепцией превращения психологии в точную науку. Эти ее притязания имели большой резонанс. Ведь физиология в конце XIX в. обладала непререкаемым авторитетом как естественная наука; она была дисциплиной, представлявшей непосредственную практическую ценность для медицины, и в ней были впервые выработаны и применены многие экспериментальные техники, которые потом использовали первые психологи. Интеллектуальные и социальные отношения психологии с физиологией в начале XX в. были двойственными и напряженными.