7.3 Оно, Я и психоаналитики

7.3 Оно, Я и психоаналитики

Накануне 1914 г. в англо- и немецкоязычном мире быстро рос интерес к психоанализу. Фрейд расширил круг своих тем, включив в него проблемы культуры и цивилизации, и начал писать о распространении нервных болезней, Леонардо да Винчи, антропологии примитивных табу и т. д. Психоаналитики объединились в движение, и Юнг по настоянию Фрейда в 1910 г. стал первым президентом Международной психоаналитической ассоциации. За этим немедленно последовал раскол: Адлер в 1911 г., а Юнг в

г. пошли своими путями. Эти болезненные для Фрейда события, в которых он видел «отступничество», привели к образованию «комитета» — узкого кружка последователей, каждому из которых Фрейд подарил кольцо с интальей (выгравированным на камне изображением). Затем пришла война, и Фрейд, верный австриец, чьи два сына были в армии, замкнулся в себе. Он также впервые прочел лекции под названием «Введение в психоанализ», в которых изложил свои идеи в форме учебного курса для взрослых.

Война, хотя давно ожидаемая, а для многих и желанная, разрушала не только человеческие тела, но и чувства. Многие наблюдатели описывали войну и последовавшие за ней революционные восстания как бунт животного, инстинктивного и иррационального, срывающий внешний лоск эволюционного прогресса и цивилизации. Такие речи резонировали с христианскими представлениями о первородном грехе. Ответом Фрейда стало выдержанное в мрачных тонах впечатляющее изображение выпущенного на волю бессознательного. Он дал более точную формулировку тому, что называл инстинктами, и охарактеризовал соотношение их с культурой — источником сознательных нравственных ценностей и достижений цивилизации. По мнению Фрейда, за сохранение цивилизации индивидам приходится платить отсутствием личного счастья и чувствами вины и тревоги. Его главный приверженец в Великобритании Эрнст Джонс (Ernest Jones, 1879–1958) писал: «как хорошо факты самой войны согласуются со взглядами Фрейда на человеческое сознание, под поверхностью которого заключены огромные взрывоопасные силы, плохо поддающиеся контролю и по природе своей конфликтующие со стандартами цивилизации» [цит. по: 95, с. 251]. Результаты размышлений Фрейда были изложены в книгах «По ту сторону принципа удовольствия» (Jenseits des Lustprinzips, 1920), «Групповая психология и анализ Я» (Massenpsychologie und Ich-Analyse, 1921) и «Я и Оно» (Das Ich und das Es», 1923).

Эти небольшие работы проясняли структурную теорию психики. Фрейд описал Оно — инстинкты, или движущие силы психики — как полностью бессознательное. В отличие от него ^состоит

из сознательной и бессознательной частей и возникает как непрочное и всегда напряженное взаимодействие между инстинктами и миром, в котором человеку приходится жить. Суровые реалии и ценности этого обширного мира, которые навязываются ребенку через посредство его родителей, формируют Сверх-Я индивида, и это утилизует энергию инстинктов и обращает ее против Я. Когда Я поддается давлению Сверх-Я, возникает чувство вины, часто деструктивное, но приводящее также к сублимации, или перенаправлению энергии, что является источником творческой силы. Фрейд видел в инстинктах и их вытеснении как причину развития неврозов и тревоги, так и ресурс энергии, необходимой для существования общества и ценностей цивилизации. Человеческое Я, в изображении Фрейда, черпает силу из перенаправленных инстинктов.

Читатели Фрейда, в 1920-е гг. уже многочисленные, находили в его работах богатые возможности для понимания того, что происходит, когда цивилизация рушится и миром правят иррациональные силы. Близкие Фрейду аналитики развивали схожие темы. Поль Федерн (Paul Federn, 1871–1950), который в связи с болезнью Фрейда в 1920-е гг. стал исполнять обязанности главы Венского психоаналитического общества, объяснял политические перевороты в Центральной Европе 1918–1919 гг. с помощью понятия «безотцовское общество». Он предлагал позитивное описание сообщества братьев, которое сбросило власть старых предводителей.

Изучение Фрейдом инстинктивных сил привело его к поразительному выводу относительно их природы: они одновременно включают жизнеутверждающий источник сексуального либидо — Эрос, и деструктивный, отрицающий жизнь, источник смерти — Танатос (это слово в конце 1920-х гг. иногда использовали последователи Фрейда). Четыре фактора позволяют пролить свет на это измерение работы Фрейда, которое читатели — и в то время, и позже — считали противоречащим интуиции и спорным. Во-первых, война и революционные события дали Фрейду и его современникам представление о подлинных масштабах человеческой способности к варварству и жестокости. Во-вторых, Фрейд, признавая существование принципа удовольствия, рассматривал его как выражение естественного стремления восстановить равновесие. Он считал, что окончательное равновесие — это состояние смерти: «целью всякой жизни является смерть» [29, с. 405]. В-третьих, Фрейда ставила в тупик устойчивость некоторых заболеваний — таких как навязчивые идеи; даже когда они приносили вред, человеку нелегко было с ними расстаться. Он надеялся объяснить такую склонность человека к саморазрушению с помощью расширенной концепции инстинктов. В-четвертых, сам Фрейд столкнулся лицом к лицу со смертью: он потерял горячо любимую дочь Софию и внука, он боялся за сыновей, которые были на фронте, и за себя, стареющего и страдающего от рака.

В своих книгах Фрейд проникал в сущность и науки, и мифа — и результат многим наблюдателям напоминал религию. Сам он, однако, — особенно в «Будущем одной иллюзии» (Die Zukunft einer Illusion, 1927) — настаивал на том, что религия выдает желаемое за действительное и по сути своей инфантильна. В книге «Неудовлетворенность культурой» (Das Unbehagen in der Kultur, 1930) Фрейд описывал хрупкость цивилизации, которой, как он считал, всегда угрожают вытесненные и подавленные силы, но только благодаря этому непрочному балансу она и существует. У нас есть жестокий выбор: либо быть цивилизованными и несчастными, либо идти к саморазрушению. Единственную надежду Фрейд возлагал на разум — способность к построению систематического, объективного знания, т. е. науки, которая позволяет нам улучшать или, по крайней мере, понимать наше состояние. Через просвещение, поучительным вкладом в которое, по мнению Фрейда, был сам психоанализ, человек приобретает достоинство и овладевает средствами уменьшения страданий, причиняемых невежеством, глупостью и предрассудками. В достопамятном наставлении воображаемому пациенту, с помощью которого Фрейд описывал цель терапии, говорится: «Если нам удастся превратить Ваше истерическое страдание в обычное отсутствие счастья, Вы увидите, что многого достигли» [80, с. 305].

У такого взгляда на жизнь был личный аспект. В 1923 г. Фрейда прооперировали по поводу рака челюсти, после чего ему пришлось жить с протезом и ежедневной болью. Он отказался от обезболивающих средств и продолжал курить сигары, приняв сознательное решение сохранить свой живой ум, чтобы даже перед лицом смерти продолжать достойное дело просвещения. После 1933 г. Фрейд пережил уничтожение в Германии своих книг, его работы поносили как еврейскую науку, но он отказался эмигрировать. После аншлюса (насильственного присоединения Австрии к Германии в 1938 г.) он все-таки покинул Вену (его друзья заплатили нацистам большой выкуп) и прибыл в качестве эмигранта в Лондон, чтобы прожить там последний год своей жизни. Сам Фрейд о феномене фашизма много не писал, но другие авторы нашли в его трудах слова для характеристики политики безумия и ненависти.

Фрейд был глубоко почитаемым основателем мощного и многообразного движения, начавшего жить собственной жизнью. Задачами первостепенной важности для участников этого движения было углубление терапевтического процесса и обучение будущих аналитиков. По традиции, восходящей к деятельности лекарей- гипнотизеров, которых посещал в Нанси Фрейд, психоаналитическая терапия включала в себя психологические взаимоотношения между терапевтом и пациентом. Фрейдистский аналитик стремился стать объектом эмоций (не важно, любви или ненависти), источником которых является подавленное бессознательное, а затем перенаправить эти эмоции на более подходящего человека или занятие. Это ложилось тяжким бременем на психоаналитика, от которого требовалось оставаться объективным и бесстрастным, в то время как к нему испытывают сильные чувства. Обучение, таким образом, включало этап анализа будущего психоаналитика, чтобы вооружить его объективным пониманием себя, а значит, сделать его отстраненным и непредубежденным в отношениях с клиентом. Считалось, что самоанализ Фрейда — уникальный героический поступок — положил этому начало. Далее, до того как появились формализованные процедуры обучения, Фрейд анализировал своего ребенка — младшую дочь Анну, что, учитывая его собственные идеи о природе вытеснения, было удивительным решением.

Впрочем, наибольшие разногласия вызывал вопрос о том, предполагает ли обучение психоанализу наличие медицинского образования. Фрейд не считал его необходимым, и действительно, многие из его ранних и ближайших сторонников, включая Анну Фрейд, не были медиками. Это создало ему много проблем в отношениях с медицинским сообществом, от которого Фрейд ожидал признания. Как ранее месмеризм, а позднее клиническая психология, психоанализ поднял больной вопрос о правомочности немедицинских методов лечения. В США, чтобы открыть практику, психоаналитик должен был иметь медицинский диплом, поэтому когда берлинский аналитик Отто Фенихель (Otto Fenichel, 1898–1946), будучи уже в зрелом возрасте, эмигрировал в США, ему пришлось стать студентом-медиком. Споры по поводу организационных и учебных вопросов оказались неотделимы от теоретических диспутов. Вопреки утверждению Фрейда о том, что им полностью заложены основы новой науки, фундаментальные противоречия продолжали всплывать на поверхность, что нередко сопровождалось сильнейшими эмоциями, которые изумляли сторонних наблюдателей и давали повод для повторения расхожего клише: психоанализ — это религия. Споры в основном были сосредоточены на терапии и обучении — областях, в которых неформальные приемы Фрейда, эффективные в руках блестящего одиночки, представлялись неадекватными задаче создания массовой профессии.

Период между войнами был необычайно творческим для психоанализа, хотя конечный результат оказался не таким, какого желал Фрейд: его последователи изменили его взгляды, и это привело, уже после Второй мировой войны, к появлению множества разновидностей психотерапии, в которых аналитические идеи использовались, так сказать, в разбавленном виде. Врач Карл Абрахам (Karl Abraham, 1877–1925), член фрейдовского комитета, способный организатор, превратил Берлин во второй после Вены центр подготовки аналитиков. Уже к 1920 г. Абрахам и его коллеги открыли поликлинику как центр, объединивший лечение и исследования. В 1920-х гг. некоторые венские и венгерские аналитики переехали в Берлин; в 1929 г. преподавала там и Анна Фрейд. В Берлине практиковали Карен Хорни (Karen Horney, 1885–1952), Дойч и Кляйн, хотя Кляйн уехала в Лондон в 1926 г., протестуя против негибкости методов, используемых ее берлинскими коллегами. В то же время многие еще продолжали ездить в Вену в надежде на обучение у самого Мастера.

Война обратила внимание Фрейда и его последователей на социальные и политические условия взросления людей. В Берлине и Вене молодые, иногда радикальные аналитики чувствовали, что присутствие более консервативного старшего поколения стесняет их. Радикальные аналитики открыли серьезную политическую дискуссию, связав психологическое вытеснение и страдания отдельной личности с условиями труда, навязываемыми капитализмом; они намеревались сделать анализ доступным и для тех, кто не может за него заплатить. Особенно бурным стал демарш Вильгельма Райха (Wilhelm Reich, 1897–1957), несмотря на свою молодость занимавшего весомое положение на учебных семинарах для аналитиков в Вене на протяжении 1920-х гг.; он обратился к анализу как к технике сексуального раскрепощения. Райх доказывал, что интересы капиталистов буквально въедаются в тела рабочих, что можно понять по их сгорбленным позам и подавленным личностям; рабочие чувствуют вину при мысли о телесном удовольствии и поэтому соглашающихся на убогие материальные условия. «Структура характера — это кристаллизация социологического процесса определенной эпохи», — заключал Райх [цит. по: 94, с. 137]. Он открыл в рабочих районах Вены и позднее Берлина клиники-консультации с целью вернуть рабочим их сексуальные желания, а через них и стремление самим распоряжаться своей жизнью.

Еще раньше близкий коллега Фрейда Шандор Ференци (Sandor Ferenczi, 1873–1933) занимал университетский пост в Будапеште в краткий период правления коммунистов в 1919 г. В 1920-е гг. терапевтическая практика Ференци вызывала растущее беспокойство других психоаналитиков, так как он подверг сомнению табу на выражение аналитиком каких-либо эмоций по отношению к человеку на кушетке. Большинство аналитиков думали, что нейтральность — способ защитить объективность и пристойность, а следовательно, краеугольный камень общественной репутации психоаналитика. Ференци, напротив, призывал психоаналитика к такому контакту с пациентом, который опасно напоминал эмоциональную вовлеченность. Райх и Ференци, каждый по-своему, расшатывали и без того неустойчивое равновесие между стремлением психоаналитиков к науке, с одной стороны, и к спасению и освобождению — с другой.

Большинство ранних аналитиков были атеистами. Тем не менее некоторые христиане, в надежде на то, что религия как форма духовного целительства вернет себе место в обществе, обратились к Фрейду, а позднее — к Юнгу, чтобы с их помощью разобраться в психологических процессах и потребностях людей. Как до, так и после Первой мировой войны за этим стояла глубокая озабоченность некоторых протестантских пасторов тем, что церковь мало что может предложить людям в современном мире. Один из наиболее верных сторонников Фрейда в Цюрихе пастор Оскар Пфистер (Oskar Pfister, 1873–1956) верил, что у религии и психоанализа одна задача — сублимировать природные инстинкты и заставить их служить высоким целям; Пфистер поэтому ценил техники психоанализа как средство решения этой задачи. В Нидерландах сложившийся интерес пасторов к психологическим проблемам способствовал восприятию новых методов, в том числе психоанализа. Многие виды терапевтического воздействия начали процветать под именем «целительства» — слова, имеющего и материальный, и духовный смысл.

Во Франции позиции психоанализа были ненадежными. Репутация, которой пользовался Шарко при жизни, была быстро разрушена после его смерти в 1893 г., и это породило устойчивую подозрительность в отношении методов гипноза и суггестии (внушения). Его бывший протеже, невролог Жозеф Бабински (Joseph Babinski, 1857–1932), настаивал на том, что все психологические симптомы вызваны внушением или самовнушением, и могут быть таким же образом излечены. С этой точки зрения психологические симптомы — как и теория неврозов Фрейда — представляли для медицины мало интереса. Известность Жане и его медико-психологической концепции бессознательного также работала на то, чтобы исключить психоанализ из дискуссии. Во всяком случае, парижские интеллектуалы и не стремились оглядываться вокруг, с долей высокомерности изолируя себя от внешнего мира. Поэтому аналитическое сообщество, сложившееся во Франции в годы между войнами, было небольшим, хотя и активным. Интерес к истерии сохранялся и в 1920-е гг.: ее находили у солдат, страдающих травматическим неврозом, и «новых женщин», стремившихся избежать традиционных ролей. Сюрреалисты с особой выразительностью воспевали бессознательное в живописи, на сцене и в литературных произведениях, приписывая бессознательному позитивные свойства там, где благовоспитанное общество видело негативные.

Хотя Фрейд избегал активного участия в политике, она была ему небезразлична; он относился с иронией к демократии масс, считая, что масса всегда хочет лидера. Какими бы ни были его взгляды, в 1920-е гг. — как раз после провала революционного движения в Центральной Европе — его работы способствовали переоценке марксистской теории и принципа исторического детерминизма. Макс Хоркхаймер (Max Horkheimer, 1895–1973) собрал во Франкфуртском университете группу социальных теоретиков, интересующихся психоанализом, впоследствии известную как Франкфуртская школа; в нее входили Адорно и Герберт Маркузе (Herbert Marcuse, 1898–1979). Ее участники находились в контакте с социалистами-аналитиками в Берлине — такими как Зигфрид Бернфельд (Siegfried Bemfeld, 1892–1953) и Фромм. Их взгляды были сопоставимы со взглядами Райха, хотя выражались в более сдержанной форме. У Фрейда они нашли способ связать материальные условия, социальную структуру и индивидуальную психологическую идентичность. Они утверждали, что предыдущие марксисты не приняли во внимание, что разным социальным группам присуща разная психологическая конституция. Следовательно, они не поняли, как политическая власть, опосредуемая влиянием семьи и класса, воспроизводится в интернализованных установках индивида. Фрейдовская теория культуры описывала сублимацию либидо как необходимое условие цивилизованного существования. Напротив, «левые фрейдисты» утверждали, что сублимация, в чем бы она ни заключалась, — это политический процесс, который закрепляет существующие структуры власти внутри личности. Эти радикальные выводы были отодвинуты в сторону событиями 1930-х гг., но к ним снова обратились в 1960-е гг., что воплотилось в лозунге: «личное — это политическое».

Наиболее резкие заявления о влиянии социальной структуры на структуру индивидуальной психики исходили от феминистских критиков Фрейда. Вопросам о женской сексуальности, в противоположность мужской, и о положении в семье ребенка женского пола тот уделил лишь ограниченное внимание и сделал это довольно поздно. Он не вышел за пределы обычных для того времени мужских рассуждений о сексуальности, приняв в качестве нормы мужчину. Женское он характеризовал через чувство неполноценности, якобы возникающее, когда девочка осознает отсутствие у нее пениса: «открытие своей кастрации является поворотным пунктом в развитии девочки» [28, с. 379]. С наступлением зрелости, заявлял он, фокус женской сексуальности перемещается к вагине и, когда женщина желает и рождает ребенка (особенно если это мальчик), она получает удовлетворение от замены того, чего у нее нет. Уже в 1920-е гг. Хорни и Дойч давали более содержательные, позитивные определения фемининности и материнства. Позднее радикальные критики следовали примеру Симоны де Бовуар (Simone de Beauvoir, 1908–1986), которая в 1949 г. писала, что для авторов мужского пола мужчина — «Субъект, он — Абсолют, она — Другой»; в этой точке зрения заключалась суть феминистской критики [3, с. 28]. Это положило начало решительному отрицанию мужского описания сексуальности по Фрейду. На этом фоне может показаться парадоксальным, что в период между двумя войнами и после практика психоанализа дала женщинам широкие возможности для участия, и что их вклад был весомым. Фрейд привлекал к себе блестящих женщин — таких как Андреас-Саломе — и получал удовольствие от их общества; впрочем, его жена Марта старалась, чтобы их теории не проникли через двери детской. Его врачебный кабинет сообщил ему много женских секретов, хотя существует мнение, что пациентки отвечали ему по-особому, как мужчине, что подкрепляло его представления о различии полов. Он был далек от ясного понимания предмета, когда говорил, что «половая жизнь взрослой женщины представляет для психологии “темный материк” — как темная, еще не изученная Африка» [77, с. 212]. Обсуждение положения женщин в обществе — не считая некоторых знатных дам — оставляло его равнодушным. И все же позднее некоторые феминистки нашли в психоаналитических работах способ объяснить женщинам, через понятие гендера, как социальная власть воспроизводится в психике и теле индивида.

Клинические исследования Фрейда привели к созданию им теории детства, и многие учителя и детские психологи считали нужным пройти обучение психоанализу или, по крайней мере, использовать его идеи. Психоанализ казался мощным средством понимания истинной природы ребенка, определения роли родительского воспитания и борьбы с иррациональным поведением проблемных детей. Поскольку Вена была очагом педагогических экспериментов, между преподаванием, психологией и анализом установились взаимосвязи. Детский анализ требовал новых техник, поскольку беседу во время сеансов, на которой было завязано все остальное, нужно было адаптировать к особенностям несовершенной, по мнению Анны Фрейд, детской речи. Анна Фрейд (Anna Freud, 1895–1982) стала авторитетом в этой области — благодаря ее уникальному личному положению и тому, что ей удалось разработать инновационные методы работы с детьми и развить теорию защит, опубликованную в книге «Я и механизмы защиты» (Das Ich und die Abwehrmechanismen, 1936). Переехав с отцом в Лондон, она продолжила работу и, в частности, заботилась о детях — жертвах немецкой блиц-атаки на Лондон (массовой бомбежки).

Когда семья Фрейда прибыла в Лондон в 1938 г., их встретило небольшое, но процветающее аналитическое сообщество во главе с Джонсом, членом комитета Фрейда. Как и в Вене, здесь были тесные связи с системами образования и охраны детства: подготовку на аналитика, к примеру, прошла Сьюзан Айзекс, возглавлявшая кафедру развития ребенка в Институте образования (см.

главу 5). Существовала и независимая теория детского развития, предложенная в Лондоне Мелани Кляйн (Melanie Klein, 1882–1960), делавшей акцент на роли матери. Она пошла дальше Анны Фрейд и ее отца, начав анализировать младенцев, и использовала наблюдение за игрой для интерпретации того, как дети относятся к объектам их мира. Она решила, что анализ отношения ребенка к еде — это лучший путь к пониманию первых месяцев развития. Ее интерпретации основывались на теории о том, что младенцы в первые недели и месяцы жизни устанавливают связь между своей потребностью в еде и объектом — материнской грудью, которая удовлетворяет или не удовлетворяет эту потребность. Этот первичный контакт, утверждала она, является прототипом всех дальнейших отношений. Переживаемая на этой стадии сильная любовь или ненависть задает бессознательные модели, или образцы, которые ребенок по мере взросления проецирует на все виды взаимоотношений. «Анализ очень маленьких детей научил меня тому, что не существует никакого инстинктивного стремления, тревожащей ситуации, психического процесса, который бы не включал в себя объекты, внешние или внутренние; иными словами, объектные отношения являются центром эмоциональной жизни» [цит. по: 170, с. 48]. Во время Второй мировой войны последователи Анны Фрейд вступили в длительную и ожесточенную дискуссию о подготовке аналитиков с последователями Кляйн, и это определило будущее психоанализа в Великобритании. Итогом стало разделение на ортодоксальную школу Фрейда, коллектив Кляйн и независимую группу. Последователи Кляйн и независимые аналитики — такие как Дональд Винникотт (Donald W.Winnicott, 1896–1971) и Рональд Фэйрберн (W.Ronald D.Fairbairn, 1899–1964) — стали известны как теоретики объектных отношений. Майкл Балинт (Michael Balint, 1896–1970) и Джон Боулби (John Bowlby, 1907–1990), делавшие акцент на материнской роли, работали в Тэвистокской клинике, и поэтому психоанализ был частично интегрирован в государственную систему охраны детства. Благодаря деятельности этой клиники психоаналитические идеи широко распространились среди людей, занятых в социальном управлении, социальной работе и помогающих профессиях. Фокус теоретиков объектных отношений на материнстве и на том, как устанавливается ранняя связь между матерью и ребенком — фактически, между грудью и ребенком, привел к созданию особой теории личности и включил психоанализ в контекст возникших после войны общих надежд на то, что меры по улучшению социального обеспечения позволят построить цивилизованное общество.

Приход к власти нацистов имел тяжелые последствия для психоаналитического сообщества. Фрейд и многие его последователи были евреями, по понятиям нацистов, и поэтому психоаналитическое изображение негативных сторон человеческой натуры было легко заклеймить как «еврейскую науку». Очень многим немецким, австрийским и венгерским аналитикам пришлось эмигрировать, в основном в США; они привезли с собой интерпретацию общественной жизни с психологической точки зрения. Однако и во владениях Третьего рейха психоанализ не исчез. Двоюродный брат фельдмаршала Геринга Матиас Генрих Геринг (Matthias Heinrich Goring, 1875–1945) возглавлял Немецкий институт психологических исследований и психотерапии в Берлине, переименованный в институт Геринга, и предлагал представителям партийной элиты услуги по психологическому консультированию. В этой дикой ситуации аналитик пытался переформулировать созданные для терапии неврозов понятия так, чтобы они подошли для работы с героями, остававшимися в Берлине во время войны.

У психоанализа были последователи и в России. На протяжении двух десятилетий, предшествовавших Первой мировой войне, в России сложилось сообщество психиатров, близко знакомых с работами их коллег из Германии, Австрии, Швейцарии и Франции. Многие из этих врачей резко критиковали царский режим, связывая страдания и трудности отдельных людей с недостатками государственной власти. Их интересовали и психологические методы лечения. В этих обстоятельствах Николай Евграфович Осипов (1887–1934) и его коллеги развернули обсуждение идей Фрейда. Осипов впоследствии переписывался и встречался с Фрейдом и Юнгом. Он работал в первой амбулаторной службе для невротиков в психиатрической клинике Московского университета (с 1906 по 1911 гг.) и в 1910 г. вместе с другими молодыми терапевтами основал журнал «Психотерапия», довольно эклектичного содержания. Уже в 1909 г. психиатр Николай Алексеевич Вырубов (1869–1918) практиковал в качестве психоаналитика и проводил обучение аналитиков. Многие из этих врачей во время войны работали психиатрами в армии и приходили в ужас от отсутствия скоординированной медицинской службы. Они поэтому приветствовали новое большевистское правительство в надежде на то, что оно сможет организовать эффективную и современную медицинскую службу, предусматривающую ассигнования на психотерапию. Сам Осипов, однако, эмигрировал в Прагу и способствовал распространению психоанализа в Чехословакии. Психоаналитик Моисей Вульф (1878–1971) уехал из России в Палестину. И все же в революционной России психоанализ продолжал вызывать интерес. В начале 1920-х гг. в Москве был создан Психоаналитический институт, финансировавшийся государством, аналогов чему тогда в мире не было; его наиболее квалифицированным сотрудником был Иван Дмитриевич Ермаков (1875–1942). Молодой Лурия был секретарем Московского психоаналитического общества. В стране, где шли эксперименты по переустройству жизни, психоанализ был воспринят как один из них; казалось, он указывал на истинные, материальные потребности человека, которые в буржуазном обществе подавляются. Но он разделил судьбу почти всех новых интеллектуальных течений, уничтоженных Великим переломом — решением в 1927 г. провести индустриализацию и коллективизацию любой ценой и последовавшей за этим сталинской «культурной революцией». В отличие от психотехники, по поводу психоанализа не выходило никакого официального распоряжения. Однако легко представить себе антагонизм людей, твердо решивших изменить мир коллективными действиями, по отношению к психоанализу — буржуазному образу мышления, уделявшему внимание исключительно индивидуальным чувствам и личным проблемам.

В ранней психоаналитической теории инстинктам придавалось большое значение. Разработав структурную теорию Я и Оно, Фрейд приписал движущую силу последнему. Интерес общества к психоанализу накануне и после Первой мировой войны отражал, таким образом, волнение, возбуждаемое способностью психологии обнажать в природе человека глубоко запрятанную примитивность, сексуальную активность и агрессивность доисторических предков. Быстрая популяризация психоаналитических идей была частью более широкой реакции против викторианской культуры и лицемерного отрицания на публике того, что втайне знал каждый. В пьесе, написанной в 1927 г., молоденькая девушка говорит: «Разве вы не знаете, мама, что мысли всех людей непотребно бесстыдны? Это психология». В 1917 г. статья, также вышедшая в США, была озаглавлена «Является ли обнаруженное психоанализом Я клеветой на род человеческий?» [цит. по: 51, с. 130]. Хотя Фрейд делал все возможное для того, чтобы дистанцировать свое движение от такого рода популяризации, его собственный стоический пессимизм не опровергал складывавшееся убеждение в том, что внутри человека скрывается зверь.

То, что консервативное мнение считало «непристойностью», постепенно стало уходить из психоанализа, в особенности благодаря работам эмигрировавших в США Хорни и Хайнца Хартманна (Heinz Hartmann, 1894–1970) и американского психиатра Гарри Салливана (Harry S.Sullivan, 1892–1949). Они создали так называемую эго-психологию — теорию Я как особой психической структуры со своими собственными позитивными силами. В тон американским установкам на возможность улучшения жизни они оптимистически утверждали, что в основе личности лежит способность к интеграции природных влечений с социальными требованиями и к взрослению как подлинной самореализации. Хорни выступила с серьезной критикой взглядов Фрейда на фемининность и создала положительный образ женского Я, которое отличает способность к заботе и воспитанию. Салливан, чьи теоретические разногласия с Хорни разделили американских аналитиков и повлияли на организационное развитие этой области в США, решился на работу с психотиками. В свое время Фрейд пришел к выводу, что перед психозами психоанализ бессилен, поскольку психотикам не хватает способности к речевой коммуникации, необходимой для процесса анализа. Однако Салливан предложил способы, с помощью которых терапевт может взаимодействовать даже с глубоко нарушенной психикой и искать ее интегративное ядро. Хартманн в своей книге «Эго-психология и проблема адаптации» (Ego Psychology and the Problem of Adaptation, 1939) доказывал, что существует «сфера Я, свободная от конфликта», которая отвечает за сознательные психические функции — такие как восприятие, научение и память, осуществляющие нормальную активность по адаптации Я к социальному окружению. Его взгляды стали влиятельными в том числе потому, что наводили мосты между психоанализом и академической экспериментальной психологией, изучавшей процессы научения и приспособления. Хартманн также делал акцент на социальных условиях, которые, как считали многие критики, Фрейд игнорировал. «Мы не верим, что возможно полностью объяснить поведение индивида, исходя только из его инстинктов и фантазий… Ни при каких условиях нельзя игнорировать или отрицать ту роль, которую играют экономические или социальные структуры как относительно независимые факторы» [цит. по: 94, с. 136]. Это вызвало в 1950— 1960-е гг. попытку объединить психоаналитическое понятие психических энергий с обществоведческим понятием социальных сил и создать единую теорию как основу для совершенствования человеческой жизни. Первый важный шаг сделал сам Хартманн в статье «Психоанализ как научная теория» (Psychoanalysis as a scientific theory, 1959). Психоаналитик Давид Рапапорт (David Rapaport, 1911–1960) построил естественно-научную модель психики, в которой сопоставил психические энергии с физическими, и систематически призывал к интеграции аналитических концепций с другими психологическими подходами.

Другой психоаналитик — эмигрант из Европы, Эрик Эриксон (Erik Erikson, 1902–1994), также подчеркивал существование автономного независимого Я — свободной от конфликтов зоны личности. В ее существовании он убедился, изучая, как ребенок становится самостоятельным, и каковы те условия, которые этому способствуют или мешают. Родители Эриксона были датчанами, но воспитывался он в семье немецкого педиатра еврейского происхождения. Он прошел обучение детскому анализу у Анны Фрейд, а в 1930-е гг. эмигрировал в США. Его работа о жизненном цикле, получившая широкую известность, развивала идею о существовании естественной схемы развития Эго. В книге «Детство и общество» (Childhood and Society, 1950) он популяризировал представления о психологической идентичности и подростковом кризисе идентичности. В книге защищалось мнение о том, что существует нормальная модель развития подростка, которая завершается естественным приспособлением к обществу, когда ребенок достигает зрелости. Эриксон сосредоточил свое внимание на обществе и на тех условиях, которым делают молодое Эго сильным и цельным. К тому времени, когда Эриксон опубликовал книгу «Идентичность: юность и кризис» (Identity: Youth and Crisis, 1968), между психоаналитическим и психологическим подходами к развитию уже установились тесные связи в рамках академической науки. А за ее пределами сближение психоанализа и психологии происходило благодаря стремительно растущему интересу к психотерапии. Этот род деятельности пользовался признанием как относящийся скорее к компетенции психологии, а не к сфере медицины. В то же время американские аналитики и идеи психоанализа завоевали прочные позиции в медицинской психиатрии, чего в других странах не наблюдалось, и это продолжалось до 1970-х гг.

Психоанализ приобрел значительный социальный вес в США в отношениях с научной психологией, медицинской профессией и как часть культуры индивидуальной самореализации. Аналитическая теория и практика хорошо отвечали тому, что и эксперты, и обыватели понимали под стремлением к индивидуальному развитию и приспособлению. Эго-психология, с ее представлением о естественной схеме развития Я, в ходе которого интегрируются все аспекты психики, принимала необходимость агрессии для соревнования с другими, но отвергала положение Фрейда об инстинкте смерти. Психологи оптимистически верили в то, что плохая приспособляемость легко поддается терапии. Популярная психология — несовместимая с духом работы Фрейда, но соответствовавшая идеалам американского общества, — отождествляла психоанализ со стремлением к личностному росту и поиском «истинного Я», что было фантазией о личности, независимой от культуры. Это отражало черты «поколения Я» 1970— 1980-х гг. Экономика США, особенно после 1945 г., процветала, средний класс становился богаче, и люди вкладывали деньги в психоанализ, чтобы дополнить это богатство душой. Находясь в ведении медицинской профессии, психоанализ, тем не менее, стремился давать рецепты для жизни в целом. Как довольно грубо выразился врач и аналитик Карл Меннингер (Karl Menninger, 1893–1990), «в жизни два главных дела. Одно — заниматься любовью, другое — зарабатывать деньги» [цит. по: 90, с. 310]. В книге «Война с самим собой» (Man against Himself, 1938) Меннингер признавал существование инстинкта агрессии, но писал о том, что приспособленный человек использует этот инстинкт на свое личное благо и на пользу общества.

Необычайное распространение психоаналитической культуры в США не избежало критики. Психоанализ, представители которого расселились в городах восточного и западного побережья, стал мишенью для бесконечных шуток со стороны популистски настроенных интеллектуалов из центральных районов Америки. Были также и отдельно стоящие критики — такие как Норман Браун (Norman O.Brown, 1913–2002). В книге «Жизнь против смерти: психоаналитическая теория истории» (Life against Death: The Psychoanalytic Theory of History, 1957) он нападал на эго-психологию, которая якобы упускает из виду трагедию экзистенциальной ситуации человека; он считал, что стремление к личной автономии питается инстинктом смерти. Представители Франкфуртской школы переработали свои идеи о связи между капиталистической культурой и вытеснением. Книга Маркузе «Эрос и цивилизация» (1955) в 1960-е гг. вызвала к жизни радикальную критику традиционного понимания нормального развития в психологии и психоанализе. Наконец, некоторые утверждали, что психоанализ — вовсе не естественная наука, но, тем не менее, это фундаментальная форма знания, ключевая для самопознания человека. Этот вызов бросили французские интеллектуалы, особенно Лакан, своими работами в 1960-е гг. спровоцировавший новый виток интереса к психоанализу. Однако эти идеи были частью общей дискуссии о самопознании человечества, развернувшейся в конце XX в. Но перед тем как перейти к ее обсуждению, вернемся к более ранним противоречиям внутри мира фрейдизма.