Эмпатия и способность быть уязвимым

Нас призывают открывать самые глубокие чувства и потребности, и поэтому иногда нам бывает сложно использовать ННО при самовыражении. Однако выражать себя становится легче, когда мы проявляем эмпатию к другим, потому что мы соприкасаемся с их человеческой природой и осознаём общие для нас ценности.

Чем больше эмпатии мы проявляем к другой стороне, тем в большей безопасности мы себя чувствуем.

Чем больше мы контактируем с чувствами и потребностями по ту сторону слов, тем меньше боимся открываться другим людям. В ситуациях, когда мы меньше всего хотим проявлять уязвимость, мы часто стремимся сохранить «крутость», потому что боимся утратить авторитет или контроль.

Однажды я показал свою уязвимость нескольким членам уличной банды в Кливленде, признав испытываемую боль и потребность в более уважительном отношении. «Вы только посмотрите! – воскликнул один из них. – Ему больно. Какой ужас!» При этих словах его друзья залились смехом. Здесь я мог интерпретировать их реакцию как выражение превосходства надо мной (вариант 2: обвинить других) или проявить понимание к чувствам и потребностям, лежащим в основе этого поведения (вариант 4: осознать чувства и потребности других).

Но если у меня ощущение, что меня унижают и пользуются моей слабостью, я могу почувствовать себя слишком задетым, разгневанным или напуганным, чтобы быть способным проявить эмпатию. В такой момент мне может понадобиться физическая дистанция, чтобы получить немного эмпатии от себя самого или из надежного источника. Узнав, какие потребности спровоцировали во мне столь сильную реакцию и получив достаточно эмпатии, я могу вернуться и проявить эмпатию к другой стороне. В ситуациях, причиняющих страдание, я советую сначала получить эмпатию, необходимую для того, чтобы оставить позади занимающие нашу голову мысли, и признать наши глубинные потребности.

Услышав слова члена банды («Вы только посмотрите! Ему больно. Какой ужас!») и последовавший за ними смех, я почувствовал, что он и его друзья раздражены и не желают, чтобы их делали объектами манипуляций или навязывали им чувство вины. Возможно, в прошлом они негативно реагировали на людей, которые выражали неодобрение словами «мне больно». Я не высказал эту догадку вслух, поэтому никак не мог узнать, правильна ли она. Но простое перенесение внимания на это не дало мне принять их слова на свой счет или разозлиться. Вместо того чтобы осуждать их за насмешки и неуважительное отношение, я сосредоточился на том, чтобы услышать проблемы и потребности, лежащие в основе их поведения.

– Да ну, – взорвался один из них. – Полный идиотизм! Представь себе, что приходят люди из другой банды и у них есть стволы, а у тебя нет. И ты предлагаешь просто говорить с ними? Чушь собачья!

Все снова засмеялись, и снова я направил свое внимание на их чувства и потребности:

– Кажется, вам надоели поучения относительно всего, что не касается подобных ситуаций?

– Ага. Пожил бы ты в этом райончике – понял бы, что это все чушь собачья.

– И вам нужно убедиться, что человек, пытающийся вас чему-то научить, разбирается в том, какая тут ситуация?

– Да, черт возьми. Некоторые из этих парней башку тебе снесут, прежде чем ты успеешь рот открыть!

– И вам нужно убедиться, что человек, пытающийся что-то вам рассказывать, понимает, насколько здесь опасно?

Я продолжал слушать их таким образом, иногда облекая услышанное в слова, а иногда нет. Это продолжалось сорок пять минут, а потом я ощутил изменения: они почувствовали, что я действительно понимаю их. Куратор программы заметил перемену и спросил их: «Что вы думаете об этом человеке?» Джентльмен, от которого мне больше всего досталось, ответил: «Он самый лучший лектор из всех, кто у нас был».

Мы «многое говорим», слушая чувства и потребности других.

Пораженный куратор обернулся ко мне и прошептал: «Вы ведь ничего не сказали!» На самом деле я многое сказал, продемонстрировав, что любой направленный ими в мою сторону выпад можно перевести на общий для всех людей язык чувств и потребностей.