Глава 1 . ЛЮБОВЬ И БЛАГОДАРНОСТЬ

Глава 1 . ЛЮБОВЬ И БЛАГОДАРНОСТЬ

Я теперь вспоминаю, когда мы с женой брали в семью первых приемных детей, то как-то бессознательно рассчи­тывали на воздаяние, то есть на ответную любовь и благо­дарность за то, что мы для них делаем.

Мы так устроены: делаем добро, отчасти решая свои собственные внутренние проблемы. Ну и что же в этом плохого? Плохо то, что наши надежды, как правило, не сбываются. И к этому надо быть готовыми.

В романе Б. Акунина «Азазель» рассказывается о ко­варной преступнице, которая набирала детей-сирот, за­ботилась о них, давала образование. И они, навеки при­вязанные к ней чувством любви и благодарности, были го­товы совершить любое преступление. Очень интересный сюжетный ход, талантливо найденный и исполненный.

Но в подобный поворот событий поверить может только человек, чей ОБРАЗ МИРА отражает не реальных детей, а романтическое представление о них.

«Это же очевидно, — скажет такой человек, — дети-сироты подарят любовь и благодарность тому, кто заменил им родную маму».

Но нельзя подарить то, чего не имеешь. Вам-то, конеч­но, кажется, что, раз вы кормите, поите и говорите ласко­вые слова, ребенок просто обязан сделать вывод о вашей любви, увидеть богатство вашей натуры, принять ваш взгляд на мир. ЭТО ЖЕ ОЧЕВИДНО!

Но это очевидно в вашей системе координат.

Одно из главных открытий, которое поджидает вас в общении с приемным ребенком, состоит в том, что он во­все не стремится испытывать благодарность вам за все, что вы для него сделали. Для ребенка, выросшего в дет­ском доме, очевидно другое. Ему необходима гарантия, что страшный опыт детства не повторится. Взрослея, он будет думать, прежде всего, о собственной безопасности и сытости.

Или еще одна очевидная мысль об отдаче долга.

Кто способен мыслить о долгах, пока не преодолел страх остаться снова голодным, покинутым всеми, ненуж­ным и преданным даже самыми близкими? Так голодный думает о хлебе, а не о том человеке, чья рука протянула горбушку.

Но и о хлебе насущном приемные дети думают как-то по-своему! Дети, взятые нами из детских домов, отказыва­ются от любой еды, кроме макарон и картошки. Нам хо­чется их побаловать, так сказать, расширить кругозор. А мальчишка шести лет упирается невидящими глазами в скатерть и не чувствует ни аппетитного запаха, ни сердеч­ной заботы.

Попробуй жареной рыбки?

Не хочу.

А салат с грецкими орехами и черносливом?

Нет.

Ну, хоть морковку свежую съешь?

Морковь буду.

И бесполезно заставлять. Мы пытались: и уговаривали, и принуждали. Думали, один раз попробует, потом сам за­хочет. Под нажимом иногда съедался какой-нибудь дели­катес, но видимого удовольствия не приносил. И на следу­ющий день приходилось снова заставлять. Но нельзя же

постоянно заставлять. Так и радость от еды совсем пропа­дет. Иногда требовалось около двух лет, чтобы ребенок научился наслаждаться вкусом крабового салатика или банана.

Что это? Отсутствие любознательности? Нет же, она просто не смогла развиться за ненадобностью. Поэтому, даже в новых условиях приемной семьи, все непривычное и незнакомое вызывает страх и отторжение. А знакомое, даже очень соблазнительное, тоже вызывает страх. При­выкнешь, а у тебя потом отберут — это еще одна боль.

Этого приемные дети никогда не скажут вслух. Это тоже понятно — они не привыкли, что их кто-нибудь услышит. У нас были ребята, которые в свои шесть-семь лет отказы­вались даже от хорошо знакомых им конфет. Они словно боялись привыкать к хорошему, опасаясь попасть на крю­чок привязанности страшного и притягательного мира взрослых.