4. Природа зигзага: возможности

4. Природа зигзага: возможности

Не менее загадочно другое: обычные, гетеросексуальные люди нередко вдруг начинают ощущать сексуальную тягу к собственному полу. Иногда это мимолетное чувство, порожденное долгим отсутствием женщин и юношеской красотой, как в «Кавказском пленном» Маканина (настоящем шедевре 1994 г., «Новый мир»). Матерый солдат Рубахин ведет сквозь горы плененного горца. Когда устроились соснуть,

«…пленный юноша медленно склонил свою голову вправо, на плечо Рубахину. Ничего особенного: так и растягивают свой недолгий сон солдаты, привалившись друг к другу. Но вот тепло тела, а с ним и ток чувственности (тоже отдельными волнами) стали пробиваться, перетекая волна за волной через прислоненное плечо юноши в плечо Рубахина. Да нет же. Парень спит. Парень просто спит, подумал Рубахин, гоня наваждение. И тут же напрягся и весь одеревенел, такой силы заряд тепла и неожиданной нежности пробился в эту минуту ему в плечо; в притихшую душу. Рубахин замер. И юноша, услышав или угадав его настороженность, тоже чутко замер. Еще минута и их касание лишилось чувственности. Они просто сидели рядом».

Через короткое время наваждение вернулось. «Пленный качнулся, чуть удобнее разместив голову на его плече. И почти тут же стал вновь ощущаться ток податливого и призывного тепла.

Рубахин расслышал теперь тихую дрожь юноши, как же так… что ж это такое? взбаламученно соображал он. И вновь весь он затаился, сдерживаясь (и уже боясь, что ответная дрожь его выдаст). Но дрожь это только дрожь, можно пережить. Более же всего Рубахин страшился, что вот сейчас голова юноши тихо к нему повернется (все движения его были тихие и ощутимо вкрадчивые, вместе с тем как бы и ничего не значащие, чуть шевельнулся человек в дреме, ну и что?..) повернется к нему именно что лицом, почти касаясь, после чего он неизбежно услышит юное дыхание и близость губ. Миг нарастал. Рубахин тоже испытал минуту слабости…» Но обстановка не располагала к продолжению. Через несколько часов в минуту острой военной опасности Рубахин, действуя инстинктивно, придушил юношу, чтобы тот не выдал притаившихся солдат своим.

В других условиях такое чувство, неожиданно поразившее вполне гетеросексуальных людей, перерастает в страсть, которая преследует их, пока не найдет удовлетворения.

Этакий загул, зигзаг. После этого странная тяга исчезает бесследно. Впрочем, нет, не бесследно: эти люди уже не бросят камень в голубого.

Один из американских романов-бестселлеров последнего времени рисует именно такую ситуацию. Автор, Майкл Чейбон, — очень молодой писатель и внешне очень привлекательный человек, а роман «Питсбургские тайны» явно автобиографичен: у героя и автора совпадают возраст, национальность, родной город и некоторые прочие вещи. Интимные детали столь прозаичны и в своей нестандартности столь неожиданны, что в них наверняка просвечивает личный опыт. Рассказ ведется от первого лица.

После вечеринки приятель пригласил героя отправится в дискотеку. «Окей», — ответил тот. «Но это голубое диско,» — предупредил друг. «А!» И герой вспоминает:

«В школе у меня был, собственно, период, когда я тревожился, сознавая возможность, что мог бы стать и голубым, мучительный, продолжавшийся шесть месяцев пик лет безлюбовности и отсутствия девушек. Ночами я лежал в постели и трезво уяснял себе, что я голубой и уж лучше с этим примириться. Раздевалка превратилась в место мучений, которое кишело обнаженными мужскими гениталиями, и они, казалось, подшучивают надо мной, потому что я не позволял себе бросать беглые взгляды, хоть на доли секунды, — чтобы это казалось случайным, но на деле, как я понимал, это было горьким симптомом моей извращенности. Поскольку, как у всякого типичного четырнадцатилетнего, похоть прямо рвалась из меня, я перебирал в памяти ряд знакомых юношей и пытался сосредоточить на ком-то из них свои сладострастные помыслы, надеясь таким путем найти отдушину для своей похотливости, пусть даже она и останется извращенной и тайной и осуждена на провал. Без всякого исключения мои попытки вызывали во мне только смятение и отвращение».

Этот период внутреннего кризиса прошел с появлением связи с девушкой, затем с другой, третьей и т. д. Но по временам появление на горизонте привлекательного мужчины вносило колебание в этот фундамент гетеросексуальности, и тогда ненадолго рассказчик погружался в размышление, какому повороту судьбы он обязан своим решением не быть гомосексуалом.

В ответ на откровенный вызов приятеля им на мгновение овладел испуг. И тотчас улетучился. Он ответил:

«Пожалуй, нет. Я гетеросексуал, Артур. Я предпочитаю девчат». Однако он заверил Артура, что они остаются друзьями.

Много дней спустя они отправились в бассейн. Там, на открытом солнце герой бросал короткие взгляды на Артура, «как он лежал вытянувшись, с закрытыми глазами, блестящими ресницами и почти без одежды. Он никогда еще не представал моему взору в таком обилии, так много его обнаженной кожи, и мне казалось, что я еще никогда прежде не рассматривал мужское тело таким взглядом, каким теперь всматривался в Артура — но скрытно и нервно, полуприкрытыми глазами.

Мне пришло в голову, приходит в голову, что не хватит слов, чтобы описать его тело, ибо такие слова как бедро, грудь, пупок, соски, эротически-женственны и не подходят здесь. Хотя бы то, что все упомянутые части тела были у него покрыты густыми светлыми волосами, которые у пояса плавок и на груди Артура переходили в рыжеватые. Мне пришло на ум, что, глядя на него, я пытаюсь выявить, как диафрагмой фотоаппарата, его волосы, мускулы, очертания члена между бедер, мокрую щетину на щеках. Для меня ничего не менялось. Я смотрел на него. Он был мокрым от пота; живот был плоским; на тыльной стороне его длинной влажной руки росли волосы. И я смотрел также на место между его ног, на его особенный — гладкий, как бы лысый — желвак, который проступал под блестящим голубым нейлоном. Всего страннее, однако, была его кожа, и от нее отвести взгляд было тяжелее всего; она была повсюду испещрена маленькими тенями, из-за чего казалась гладкой и в то же время грубой, как замша или тонкий песок; и она была туго натянута на его кости и мускулы — так туго, что, казалось, никогда не поддастся под моей рукой, в отличие от женской кожи.

Вдруг он приподнялся, оперся на локоть, с раскрасневшимся лицом и глазами, как вода в мерцающем бассейне, и поймал меня за тем, как я рассматриваю его кожу. Я был так испуган, что меня осенила идея, на которой я себе все лето запрещал останавливаться: я влюблен в Артура Лекомта. Я жажду его.

«Да?» — сказал он и слегка улыбнулся. «А, ничего…»

Как то разругавшись в пух и прах со своей возлюбленной Флокс, герой романа позвонил Артуру, разбудил его, и Артур сказал, чтобы он приезжал немедленно. Тот отправился к нему. «Артур сочувственно улыбнулся, увидев меня, и радостно протянул мне руку. Я обнял его и крепко прижал к себе. Лицо его было загорелым и только что со сна, в левом глазу еще висела маленькая сонная крупинка. Он купил себе флакончик Христиана Диора, пахнущий лимоном. Я был так рад его видеть.

«Бедненький, — сказал он, — у тебя плачевный вид». «Так я себя и чувствую. Обними меня еще раз». «У тебя, видно, был тяжелый день?» «Я сбит с толку, Артур. Можно ли сегодня…?» «Ну, конечно».

Совсем другим он не был. Он только что ел сливу, подумал я. Он слегка отодвинул меня от себя, но держал меня крепко. «Хорошо ли ты владеешь собой?» «Сказать это точно, не могу. Не знаю».

«Ну, время покажет, — сказал он. Он ущипнул меня за ухо. — Давай испробуем все возможности».

«Можно ли помедленнее?»

«Нет», — сказал он, и был прав. Мы делали это очень быстро, в теткиной кровати. Начав с проникающих поцелуев, пробежали все извращенные и чужие, но доверительные станции на старом пути к единению, которое у меня всегда угрожающе стояло перед глазами, черное и насильственное и улыбчивое, более извращенное и доверительное, чем всё другое. Потом, приблизительно через десять или пятнадцать минут после моего прибытия в дом, когда правая ладонь у меня была полна его твердой набухшей плотью, а моя левая покоилась на его животе, мною овладело чувство, что наша черная цель воздействует не столь уж угрожающе. Сердце у меня остановилось и в то же время было полно желания, я был исчерпан и до последнего момента наслаждался этим. Было странно и ошеломляюще чувствовать себя в порядке исключения слабейшим. «Вот, — сказал я. — Прямо теперь». «Ты уверен?»

«Да. Пожалуйста. Всё в порядке. Я пойду на это сейчас или никогда».

«Нам нужно что-нибудь для смазки».

«Поторопись».

Он вылез из кровати, побегал по спальне, рассыпая везде газеты, порылся в ящиках шкафов и исчез в ванной. Я слышал, как открылась и закрылась дверца аптечки. Он выскользнул голым через дверь спальной, и я услышал, как он сбежал по лестнице вниз, спотыкаясь от спешки. Я лежал на скомканных простынях и одеяле и смотрел на стрелку будильника, не думая о времени. Бока у меня болели, потому что я так быстро дышал и испытывал только неодолимое желание быть оттраханным. Стрелки двигались, старая расшатанная решетка на окне скрипела, я услышал шаги Артура на лестнице. Он вернулся в спальню, хватая воздух, но улыбаясь и неся бутыль кукурузного масла.

«Что-то для смазки, — сказал я, и мой смех был как сверкающий пузырь на луже смолы. — Ну давай».

«Погоди, я совсем запыхался, дай мне минуту передышать, поцелуй меня».

Было ужасно больно, а масло казалось холодным и странным, но когда он сказал, что уже всё, я не хотел, чтобы он прекратил; я просил его продолжать, и он делал всё, что в его силах, а потом я начал плакать. Он держал меня в объятиях, я перестал плакать, мы смеялись над звуком, который, как он сказал, был исторгнут из меня, и наши лица были отделены лишь несколькими сантиметрами, как вдруг он расширил глаза и сел, а потом снова склонился, чтобы лучше рассмотреть меня.

«У тебя кровь из носа», — сказал он.

Он встал, подошел к высоким окнам спальни, раздвинул занавеси и открыл окна. Поток воздуха и позднее солнце ворвались в комнату через литую железную решетку, и ряд тонких теней пал на пол. На моей наволочке была кровь. Когда я встал, чтобы взять полотенце для носа, Артур стянул окровавленную наволочку и пошел с ней к окну. Когда я вернулся, он стоял у подоконника и улыбался чудесной новости, которую он показывал всей окрестности».

С тех пор они стали спать вместе. Артур великолепно варил, в холодильнике всегда были продукты. «И каждую свободную минуту мы ложились в постель. Я не считал себя голубым; как правило, я себя не считал никем. Но в течение всего дня, начиная с того, как я утром продирал глаза, и до последней затемненной секунды сознания, когда я чувствовал на своем плече успокаивающееся дыхание Артура, я был всегда нервным, полным энергии, и всегда в страхе. Город был опять новым, и новые опасности поджидали везде, а когда я ходил по улицам, но быстро и не видя лиц прохожих, как шпион на службе похоти и счастья; я хранил тайну глубоко внутри себя, но она всегда готова была сорваться с языка».

Когда снова возобновилась связь с Флокс и они лежали в постели, она, всё время подозревавшая истинную подоплеку дружбы с Артуром, сказала, что хотела бы, чтобы вместо того, чтобы отдаваться, она могла оттрахать его. Но он поймал себя на том, что пытается повернуть ее в то положение, которое сам занимал с Артуром. «Можно?» — спросил я. — «А ты хотел бы?» — «Так можно?» — «Да, — сказала она. — Давай же. Теперь». Я пошел к ее неубранному туалетному столику, достал тюбик холодного вазелина и всё подготовил. Артур показал мне очень точно, как делать подготовку, но непосредственно, после того, как я вторгся в это тугое и узкое, неправдоподобно скучное отверстие, мужество оставило меня, потому что я попросту ничего, что ожидал, не получил; это было ни то, ни сё, в лучшем случае и то и другое, но это было слишком сбивающее с толку, чтобы мне понять это, и я сказал: «Всё вместе было ошибкой».

«Нет, это не ошибка, — возразила она. — Крепче, ах! Крепче. Помедленнее, милый». Когда, исчерпанные, мы опали на постель, Флокс сказала, что было больно и очень хорошо, но пугает, каким иногда может быть секс, и я сказал, что я это знаю».

(Chabon 1988: 39–40,161–163, 214–316, 264–265)

Так что гомосексуальный опыт не прошел бесследно. Чем-то, так сказать, обогатил палитру и сознание. Впрочем, по ряду признаков, здесь гомосексуальные склонности были всё-таки заложены с самого начала, и зигзаг в сторону гомосексуального поведения можно рассматривать как проявление бисексуальности. Кроме того, это всё-таки всего лишь литература, пусть даже очень реалистичная и правдоподобная.

Что ж, вот документальные материалы, и в них никакой предшествующей склонности к гомосексуальному поведению не видно. Бисексуальность здесь можно предполагать разве что суммарно — как вывод из суммы поведения, в котором основа-то — гетеросексуальная.

Дерик Джармен рассказывает про «одну из своих самых возбуждающих ночей». Он тогда не имел квартиры и жил в квартире, которую ему сдавал приятель Карл, возле театра Шейфсбери. Сойдя с автобуса возле ювелирного магазина, он увидел молодого, очень сексуального парня, который разглядывал витрину. Тот подловил взгляд Джармена и агрессивно окрысился на него: «Какого черта ты на меня уставился?» Джармен не хотел ввязываться в драку, так что перешел улицу и направился домой. Вдруг сзади раздался резкий свист. Оглянувшись, Джармен увидел что тот парень подзывает его. Интерес превозмог колебания, и Джармен подошел к нему, сохраняя на всякий случай дистанцию. Тот сказал: «У тебя какие-то проблемы? Ты что, голубой?» — «Ну, голубой». — «Можно с тобой поговорить?» — «Ладно, только я не настроен драться, так что если тебе это и надо, то привяжись к кому-нибудь другому». «Нет, нет, мне надо поговорить».

Джармен шел с ним рядом, раздумывая, пригласить ли его в квартиру, можно ли ему доверять. Остановились у магазина с мягким порно, поглядели на витрину. Тот спросил: «У тебя есть журналы или что-то вроде?» «Ну, есть». Это были не его журналы, а Карла. Карл был зациклен на футболистах и регбистах, и у него была целая полка с порножурналами вдоль стен. «Я, — вставляет Джармен, — никогда не коллекционировал журналы. Я люблю смотреть их, но для меня это никогда не замена настоящего секса». Дальше события развивались так:

«Я пригласил его в спальню и бросил ему стопку журналов для голубых, а сам пошел в кухню делать кофе. Когда я вернулся, он был весь погружен в журналы. Даже не пригубив кофе, он скинул свои штаны. Я трахал его по всей комнате, и он спустил на журналы.

Когда всё было кончено, он сказал: «Я никогда этого не делал раньше». Он рассказал мне, что работает помощником водопроводчика и пишет стихи. Он был положительно красив. <…> Но когда я дал ему адрес и номер телефона и сказал, что хочу почитать его стихи, я знал, что никогда его не увижу».

(Jarman 1992: 55)

Из интервью Стива Зилэнда с американскими солдатами-геями. Джон в плохом настроении: только что распрощался со своим товарищем по комнате Стивом Эткинсом. Тот сказал ему: «Ты лучший сожитель, который когда-нибудь у меня был. Ты больше, чем сожитель». Джон признался, что любит его.

3: Он натурал? (т. е. не гомосексуал? — Л. К.)

Дж: Натурал, и очень близкий мне человек. <…> Я был очень привязан к нему и изумлен им. У него красивые глаза, волосы, тело. Худощавый, но отлично скроенный. <…> Темноволосый, подтянутый. Брови соединены в одну. <…> Зеленоватые глаза <…>

3: Было ли в комнате сексуальное напряжение?

Дж: Нет, это было как если… Знаешь… Я обычно дрочился. Иногда ночью я делал себе разрядку. И вот вдруг я слышу, он делает то же самое. Было темно, через полчаса я говорю: Теперь давай спать». Потом я пошел дальше, и начал. Меня обуяла такая похоть. Я всё еще скрывал. Потом он начал, и это было в самом деле здорово. И мы делали это долгое время так. Потом я перестал скрывать».

Джон начал обычные походы гомосексуала в город, его прятель подозревал, о чем идет речь, хотя разговоров на эту тему не было. Однажды в пивном баре две негритянки спросили их, не геи ли они. Они засмеялись и в шутку стали разыгрывать из себя геев.

Джон продолжает: «Позже этой ночью мы ушли и вернулись в свою комнату. Он лежал в трусах на своей кровати, а я лежал у зеленого кресла. Вот тогда я и начал говорить — начал говорить обо всем. А он как — знаешь, когда говоришь и бормочешь и начинаешь засыпать. Вот тогда я и начал его ласкать. Медленно.

3: Где?

Дж: По разным местам. Я дотрагивался и внизу, где его член. У него стоял. И он проснулся — «О, о, ты что делаешь?» — «А, ничего». Потом я разговаривал, продолжал беседу, и стал делать это снова — а он не делал ничего. Тогда я убрал свою руку, лизнул палец и тронул влажным пальцем кончик его члена. Тут он пробудился и спрашивает: «Зачем ты делаешь это?» А я просто ответил, знаешь, я сказал ему, что я не гей. То есть я-то гей, но что я не гей. Что я не имел женщины, не имел и мужчины. Что было ложью. Это не было ложью относительно женщины, но относительно мужчины было. Конечно. И. я сказал:

«Право, я и не знаю, чего я хочу». И он пытался помочь мне прояснить мои мысли. Он сказал, единственный путь для тебя узнать это — пойти и испробовать. Побыть либо с мужчиной, либо с женщиной, увидишь, что тебе понравится. И я сказал: «Ну да». И я спросил его, дрочился ли он раньше перед другим парнем. Он сказал: нет. А я сказал: «Ладно, а ты хотел бы?» Он говорит: «Если… если…» Он дал мне понять правильно. Он имел в виду: «если» я думаю, что это поможет мне принять мое решение. И я сказал: «Ну!» И он спустил свои трусы, а я вынул свой, и тут мы приступили к этому. Только мастурбация. Я пытался дотронуться до него, но он не хотел этого, вовсе.

3: Он смотрел на тебя, когда вы этим занимались?

Дж: Да, мы оба глядели друг на друга всё это время. На наши лица и на наши члены. Это было здорово. Он кончил быстро.

3: Что было потом?

Дж: Он сказал мне, чтобы никогда никому. Чтобы это было между нами. И тогда я скорчился на кровати, в головах, и начал говорить. Я спросил его: «Ты будешь чувствовать иначе, если я решу, что я гей?» Он ответил: «Нет, я всегда подозревал, что ты что-то вроде этого. Я просто ждал, что ты это сам скажешь!» И после этого наша дружба стала поистине хорошей».

(Zeeland 1993: 61–64)

В другом интервью корабельный кок Джек, гей, рассказал Зилэнду о своих приключениях с «натуралом» Майклом, который достался ему соседом по каюте.

В отпуске Майкл гостил у Джека дома, и спать пришлось в одной кровати. «Мы были оба выпивши, и руки стали резвыми, и не успели мы что-либо понять, как это произошло». Джек отсосал Майклу. После этого Майкл сказал: «Не могу поверить, что я на это пошел». Но через некоторое время Джек получил новое назначение и нового соседа, тоже «натурала». Когда Джек справлял свой девятнадцатый день рождения, Крэг и он отмечали это в номере отеля. Крэг мылся в душе, стали баловаться. Крэг плеснул в Джека мыльной пеной, тот бросился под душ промывать глаза. Крэг «начал совать свой член в меня и тереть им мою задницу». Был секс, после чего Крэг с ума сходил. «Не могу поверить, что я это сделал». Но их подобные приключения продолжались несколько лет. «У него была девушка. Но каждый раз, когда мы заходили в порт, мы снимали на вечер номер в отеле и баловались сексом. Но он всегда… Он никогда… Он говорил, что он натурал. <…> Он говорил, что он не гей, но он сосал член. Но он не давал мне трахать себя, никогда, ни разу. Он всегда был сверху в этой ситуации. И он никогда не целовался. Ни разу. <…> И мы всегда баловались так только когда были выпивши. Однажды ночью мы проделали это четыре раза». Крэг даже говаривал: «Да-а, мы знатно проводили время». Тогда Джек признался, что он гей. А ты? «Нет, — ответил Крэг.- Ты единственный мужчина, с которым я когда-либо ложился в постель. Ты единственный, с кем я когда-либо буду это делать».

(Zeeland 1995: 235–236.- полужирный шрифт мой. — Л. К.)

Еще в одном интервью матрос Кевин рассказывает Зилэнду о том, как его товарищи Эерон и Рэй переспали в отеле, и Рэй делал минет Эерону.

3: Но Эерон натурал, он натурал?

К: Эерон любит женщин, он спит с женщинами, ему хорошо с женщинами, и он женат и всё такое. <…> Но я думаю, когда клевый парень проходит, он также захочет поиметь с ним сношения. И я думаю, причина в том, что он в согласии с самим собой. Если он поимеет сношение с мужчиной, то это потому, что ему так хочется. Это не потому, что он гомосексуален. Это потому, что там славный парень, славная личность. Это ради личности, а не ради секса.

3: Как ты думаешь: он особенный в этом отношении?

К: Не думаю, что он какой-то особенный. Я знаю немало людей, как он. Разные мои друзья говаривали, что это не сексуальный акт важен, а человек».

Тут не дружеские отношения используются ради сексуального приключения, а секс для того, чтобы завязать дружбу. «Ты встречаешь кого-то, вы спите с ним, и дружба начата». Кевин признался, что и сам как-то имел секс с Эероном.

(Zeeland 1995: 222–224)

Не без колебаний я помещаю далее примеры из книги Ларса Эйнера о сексе в американском студенческом общежитии. В предисловии и в разделе об интернатах я уже писал о недоверии к этой книге в целом как к документальному источнику. Однако если даже считать ее художественной гомоэротикой, то психологические совпадения с только что приведенными документальными интервью Зилэнда побуждают использовать ее ввиду детальности психологического рисунка.

Рассказывает Уоллис, парень вполне гетеросексуальный.

«Не думаю, что мы были с Рэем близкими друзьями в школе. Там была кодла около дюжины пацанов, к которой мы оба принадлежали. <…> В этой кодле не было ничего сексуального. Я не считал Рэя своим лучшим другом, а если он и делал какие-то особые подходы, чтобы стачковаться со мной, я этого не замечал.

Потом я поступил в университет и прибыл в общежитие. Я даже не знал, что там окажется Рэй. Университет-то большой. Когда я увидел, что Рэй живет через зал от меня, он естественно оказался моим лучшим другом в колледже просто потому, что был единственным, кого я знал и раньше. <…>

Думаю, что Рэй выискивал меня в общежитии. Я не замечал. Я просто был рад видеть его. Он заходил ко мне в комнату и садился за стол. И я был за столом. Он был всегда, когда у меня бывала свободная минутка. <…> Это начинало надоедать моему соседу по комнате. Однажды вечером мой сосед готовился к экзамену и попросил нас уйти».

Рэй предложил выпить. «Теперь, вспоминая это, знаешь, я бы должен был о чем-то догадаться. Рэй очень много говорил о сексе. Но черт возьми, все парни только и говорят, что о сексе. Рэй задавал много вопросов, вроде того, насколько большим должен быть член, что значит слишком много дрочиться, сколько спермы надо, чтобы было нормально, как часто у парня встает — вот такой сорт разговора».

Сам Уиллис знал о сексе в основном от других парней, хотя и не задавал вопросы, а просто держал ушки на макушке. Но ничего странного в этих вопросах он не видел. Теперь, по прошествии времени, Уиллис понимает, что отвечая на вопросы Рэя о том, как обычно поступает «парень» или «некоторые парни», он в сущности рассказывал о себе. «Некоторые парни дрочат два-три раза в день». Я не знал, сколько дрочат «некоторые парни», я знал сколько дрочу я. А он мог понять это и вычислить меня.

Уиллис был уже изрядно пьян, когда наступила пауза в разговоре. Рэй выглядел очень серьезным. Он что-то имел на уме, и даже полупьяным Уиллис это заметил. Он спросил Рэя, в чем дело. Рэй подлил другу виски и настоял, чтобы тот выпил до дна. Потом долго упрашивал, не отвергнуть его и не возненавидеть, если то, что он скажет будет ужасным. Уиллис обещал. Он подозревал, что Рэй присвоил двадцать долларов, забытых им в комнате и решил простить их другу. Но Рэй выпил стопку сам и выпалил: «Я уверился, что я гомик, и во всяком случае больше всего на свете я хочу отсосать твой член».

«Я откинулся на стуле и раза четыре сказал «Ах, мать твою…» Я не был взбешен, я был только изумлен. Я не собирался давать ему сосать мой член, но кроме этого у меня не было никаких мыслей. <…> «Ах, чёрт возьми, Рэй, — сказал я, — мой член даже не встанет для этого». <…> Он сказал, что это уж его дело. Дай попытаться. Ну, не получится, так не получится. <…> Я сказал ему: всё, что угодно, я сделаю всё для друга, но не это.

Он на это: ладно, дай хоть посмотреть на него. Просто дать ему посмотреть на мой член. Я сказал: «Чёрт побери…, Рэй, ты же видел его сотни раз в душе». Да, он видел. Тут мне припомнилось, что несколько раз, когда мы вместе были в душе, у него стоял. Как я об этом не подумал раньше? Нет, я не стану показывать ему свой член. Что угодно другое.

Он попросил меня снять рубашку. Снять рубашку и напрячь мускулы. <…> Наконец, я сказал «Окей. Я не против показывать кому угодно свои мускулы». <…> Чёрт, я считаю, если это делает его счастливым, почему нет? Я стянул рубашку и бросил ее на пол. Он протянул руку к моей груди, как-то машинообразно, но остановился не дотронувшись. Потом я заметил, что другая его рука под столом. Ах, он дрочил! Давно ли он так? На лице его было выражение пафоса.

Но я узнал его, это выражение. Ну, я ведь бывал на свиданках, которые проходили вроде этой. Я был сверху, никогда не хватался ниже пояса. Так вот как я выглядел. Боже, это уродливо. Вот так и я выглядел — как дрочась и прося прикосновения. Знаешь, что я подумал? В эту долю секунды я понял: эй, я был там, где он сейчас. Я понимаю эту логику, о чем он сейчас думает. Он знает, что не может получить то, что ему на деле нужно, об этом даже нет вопроса. Но он так обуян похотью, <…> и почему я, чёрт возьми, не могу что-то сделать для него, знаешь, хоть немного?

Всё это было в этом выражении на его лице и ты не многого достиг в своей жизни, если не имел хоть пару раз это глупое патетическое выражение на своем лице. Кто настолько тупой, чтобы не быть тронутым в этот момент, понимаешь, — оно жаркое и мучительное, бесстыдное и патетическое.

Я напряг свои мускулы и положил его руку себе на бицепс. Он сжал его. «Это всё, что может произойти, — сказал я. — Можешь ты кончить то, что делаешь, как можно быстрее?» Я зажмурил глаза. <…> Он пробежал рукой по моей груди и сжимал моё плечо, все тверже. Он простонал: «О, господи!» Я понял, что он кончил. Его рука ослабела.

Я встал так резко, что стул, на котором я сидел, упал. Тут я выскочил из комнаты, и через зал в уборную. Я обнял ближайший стульчак, и меня вырвало. <…> Рэй стоял позади меня некоторое время. Потом он пытался вытереть мое лицо туалетной бумагой. Я оттолкнул его. Когда меня перестало тошнить, я увидел, что он плачет. Он говорил: «Это всё виновато виски, правда? Скажи мне, что это всё виски». Я сказал: «Да, я тоже так думаю».

Рэй не приходил несколько дней. Постепенно всё отошло, хотя и не забылось. Как-то Уоллис зашел в душ, когда Рэй был там. «Он был один. Я помешал ему дрочить. Я сунул голову под душ, а когда я высунул ее, чтобы глотнуть воздуха, Рэй действительно дрочил. Его левая рука была прижата к животу между пупком и лобком и он надраивал свой член с большой скоростью. Головка его члена была такая красная, что могла бы светить в темноте, и я был уверен, что он вот-вот кончит. Я уставился на него. Я надеялся, что он поторопится, а если нет, то по крайней мере сообразит, как он выглядит и, что еще важнее, как на него посмотрят, если кто-нибудь зайдет. Я также глазел на него потому что был ошеломлен тем, как парень выглядит в этом состоянии. Я никогда не имел секс без того, чтобы по крайней мере разок не отключиться на короткое просветление, в котором я интересовался, как я выгляжу, не подобно ли этому. Нельзя было сказать, было ли его выражение удовольствием или агонией. Спина его была согнута, таз и плечи вперед, было нечто обезьянье в том, как он стоял. И что еще хуже, он никак не мог кончить».

Уоллис испугался, что кто-нибудь зайдет. «Значит, ладно, решил я, я пойду на это, а позже я дам понять, четко, что это никогда не повторится. Но важно, чтобы это кончилось быстро, пока никто не зашел <…>». Наконец, я наклонился к нему и прошептал ему в ухо: «Ты можешь дотронуться до моего члена, если это даст тебе кончить». Я был убежден, что он не собирается останавливаться, или, если он остановится, то состояние его члена будет столь же обвинительным для того, кто зайдет, как и его отчаянная дрочка. «Даю тебе десять секунд».

Он потянулся к моей промежности. Я не могу себе представить, что мой член чувствовал что-нибудь — холодная мертвая плоть в его руке, а рука его была как пять ломтиков холодного скользкого мяса, скрученных вместе. Я не последний кого возбуждает вид чьего-либо стоячего члена, но право вялый член это самая несексуальная вещь на земле. К счастью, Рэй видел это иначе. За пять секунд его член начал содрогаться. Я вероятно иногда выстреливал лучше, чем он, но на меня произвело впечатление видеть, как много спермы выскочило из его члена и главным образом как много ее текло. Он взглянул на меня, и я прикрыл глаза, чтобы не видеть того, что, как я думал, будет его замешательством.

Когда я открыл глаза, он стоял выпрямившись и улыбался. Всё казалось вернулось к норме, разве что он всё еще держал мой член и начал гладить его. Мой член не был тверд, он всё это время не стоял, но он начал превращаться из висячего в наклонный. Я вытянул его из слабой хватки Рэя и сказал: «Окей, у тебя всё». У меня был явное чувство отвращения, но и странное удовлетворение тем, как Рэй реагировал на прикосновение к моему вялому члену. Рэй повернулся смыть сперму с живота и члена. На сей раз я не чувствовал тошноты.

Но было нечто худшее. Он повернулся и начал намыливать свою задницу. Я почувствовал укол в своем члене, когда я увидел его задницу. Я никогда не чувствовал этого когда-либо от вида мужской задницы, но попочка Рэя была такой гладкой и белой и имела такую форму. У парней обычно плохие зады — ты это заметил? В девяти из десяти случаев, парень-то сложен отлично, а зад паршивый, вислый. Если бы у Рэя был волосатый и прыщавый зад со слоями бесформенного жира, я совершенно уверен, я бы никогда не почувствовал этого укола. На каком-то уровне я сознавал, что мог бы поиметь его задницу, как только захотел бы. Но я не мог себе позволить так думать. Я повернул свой душ на самый холод и ступил под него».

Позже в этот день они имели серьезный разговор. Уоллис предупредил Рэя, что он едва удержался от того, чтобы набить ему физиономию и что порвет с ним, если это повторится. Рэй выслушал и сказал, что не может с собой совладать. Он не может удержаться от желания сосать его член. Но попытается. На это Уоллис: «Какого хрена ты хочешь сосать большой и волосатый член парня?» И пояснил, что ведь сперма может попасть в рот. Ведь не хочешь же ты, чтобы сперма оказалась у тебя во рту! А Рэй: «Я хочу, чтобы твоя сперма была у меня во рту». Уоллис: «Ах, мать твою, парень. Меня вырвет снова. Боже, как ты можешь говорить такую лабуду?» А он: «Я люблю тебя и хочу этого». Он объяснил, что парни ведь целуют у девушки между ног, наверное и Уоллис тоже, так это то же самое. Он не хочет члена любого парня и спермы любого, хотя он мог бы найти немало желающих. Уоллис осознал: «Он хочет получить мой член и мою сперму». Уоллис признал, что девушки сосали ему член, но то девушки. Это разница. Почему, спрашивал Рэй, в чем разница? «Рот есть рот». И так далее. Оба остались на своем.

Много дней спустя Уоллис случайно подсмотрел, как дрочит его сосед по комнате, весьма непримечательный Брайан. «Когда он кончил, мой член стоял. Пойми меня правильно, у меня даже мысли не было дотронуться до него. На я должен был признать перед самим собой, что в этом что-то есть, когда парень дрочит, пусть даже такое ничтожество, как Брайан, скучный до смерти. Ладно, если этот парень мог возбудить меня подобным образом, меня, который не интересуется мужчинами, а Брайаном меньше всего, то может быть я смогу понять, как Рэй получает возбуждение от моего тела».

Уоллис тут же занялся мастурбацией и сам наблюдал за своим телом. «Дрочу и гляжу на свое тело. Почему бы кому-то и не хотеть сосать мой член? Я держу его чистым. Это большой член, твердый член, настоящий мужской член, я не знаю, какой член больше заслуживает отсоса. Черт возьми, я бы и сам отсосал его, если бы мог. <…> Что мне повредит, если Рэй посмотрит на меня иногда? <…> Что повредит, если он посмотрит иногда, как я дрочу?» Может, думал Уоллис, это побудит его лучше представлять о себе, податься в гимнастический зал, стать более мужчиной. Может, это поможет ему избавиться от комплекса гомика? Меня-то это не сделает гомиком. Даже если я по временам имел бы с ним секс.

Кульминация наступила, когда Уоллис поссорился со своей возлюбленной. Расстроенный и рассерженный, и, что главное, сексуально голодный, он постучал в комнату Рэя и позвал его выпить. Сам пошел в тот затемненный зал, где они когда-то выпивали, снял рубашку и повесил ее на стул. Вошедший Рэй ничего не замечал. Уоллис отклонился на спинку стула, сцепил руки над головой и напряг мускулы. Рэй взглянул, и у него отвисла челюсть. «Эй, Рэй, не хочешь ли потрогать мои мускулы?» Через секунду Рэй был рядом, гладя бицепсы и грудь Уоллиса. Ему пришлось только прерваться на секунду, чтобы поправить свой член в штанах, потому что у него встал немедленно. Но он не заметил стояка в штанах Уоллиса. Он лизал бицепсы Уоллиса, его соски и живот. Потом остановился и, сняв свою рубашку, прижался голой грудью к Уэллису. Тот спросил: «Рэй, ты всё еще хочешь сосать мой член?» «О да, очень». «Так соси его сейчас, проклятье, если хочешь когда либо сосать его». «Рэй погладил выпуклость, содержавшую мой твердый член, и пробежал пальцами по моему телу. А я: «Соси его, парень. Ты можешь и не дождаться другого шанса». В какие-нибудь десять секунд он стянул с меня штаны. Затем он наложил свой рот на мой член.

Не знаю, почему я ожидал, что это будет другим, чем если девушка. Не знаю, что мне представлялось было бы другим в совании моего члена в мужской рот. <…> Это было великолепно, в основном потому что он хотел этого и он сосал так, что чувствовалось, что он хотел. А я: «Ну же, соси его, сладкий мой, в нем большой груз спермы с твоим именем на нем».

Я начал трахать его рот. Я начал толчки. Я ударял вперед, продвигая член всё глубже в рот и глотку Рея. Он вытащил на секунду, чтобы увлажнить свои губы. Я говорю: «Это то, чего ты хотел? Это всё, что ты ожидал?» Он на это: «О, да» и его рот сомкнулся снова на моем члене. Я говорю: «Ты ведь понимаешь, если ты будешь продолжать, я выпущу сперму тебе в рот». Он кивает. Я: «Проглотишь ее?» Он снова кивает, «Я не могу поверить, ты хочешь ее, да? Ты в самом деле хочешь?» Он сосал все крепче и катал языком по головке моего члена. Его рот скользил всё время назад к верхушке члена и снова глубоко вниз к моим волосам на лобке. Он делал это снова и снова, сосал и сосал, пока сосание не втянуло его щеки к бокам моего члена.

Наконец, я больше не мог выдержать. Я схватил его голову и стал всаживать в его губы толчками, при которых моя задница сжималась. И я орал: «Соси. Я хочу чтобы ты сосал его. Я хочу спустить тебе в рот. Я спускаю сперму! Оу, черт, ты сосешь мой член, ты сосешь мой член, Рэй. Я сейчас спущу, если ты будешь так и дальше». Я хотел спустить Рэю в рот. Уже незачем было ему сосать меня дальше. Я хотел отдать ему свой груз. Я тяжело дышал и быстро толкался в его губы — и тут фейерверк ударил. Моя сперма поднялась из моих яиц, и я выстрелил ему в рот. Он принял ее. Он любил ее. Он проглотил всё.

А я думал. Я спустил Рэю в рот и мне это нравилось. Он принял ее и ему это нравилось. Он стал сосать еще сильнее. После того, как я выстрелил столько спермы ему в рот, сколько мог, он казалось высосет еще, высосет ее из моих сжавшихся яиц, и он сосал, пока не высосал всю твердость из моего члена, оставив мне между ногами только висящий кусочек счастливой плоти.»

Когда кончил и Рэй, они сидели голыми, беседовали и выпивали. В беседе Уоллис сказал: «У меня стоял, и всё такое… Ладно, Рэй. Я лишь использовал тебя, чтобы облегчить свои яйца. Я не хочу тебя обидеть». Рэй ответил: «Я знаю, ты натурал». Но он явно не вполне верил в это. Уоллис: «Ты уверен, что я натурал?» «Ну, ты называл меня сладким и малышом и прочее, и ты не начал совать его в меня пока не настал самый финиш». «Тут было что-то не так?» «Так не поступают парни, которые знают, что имеют дело с мужчиной». Но я воспринимал Рэя как мужчину. <…>

Уоллис спросил Рэя, кто у него был первый, кто его трахал. «Я не скажу этого тебе, пока ты не трахнешь меня». «А я не знаю, трахну ли я тебя вообще». Рэй рассказал Уоллису о своих долгих сексуальных фантазиях, связанных с ним. И закончил: «Я хочу, чтобы ты оттрахал меня так крепко, как только сможешь. Я хочу чувствовать, что меня берет силком жеребец». И спросил: «Есть ли шанс, что это будет сегодня ночью?». «Не знаю. Дай мне взглянуть на твою попочку снова при свете». Рэй повернулся спиной и наклонился, налегши на стол.

«Задница Рэя была столь же славной, как она выглядела в душевой. Она была гладкой. Мягкой, но не вялой. Гладкой. О, черт, она даже пахла хорошо, и это не были духи. И, с ума сойти, там был виден этот длинный мешок с низковисящими яйцами между его ляжек. Никакого способа считать, что их нет там.

Я уклонился от света и нежно разделил его ягодицы. Я обнажил его маленькую розовую дырочку. Черт, она не была грязной или особо волосатой или огрубелой или еще с какими-то отличиями, которые я думал есть у мужского очка. Я не мог придумать, почему бы мне не сунуть туда мой член. Я спросил: «Странно, ты в самом деле чистый. Ты что, знал, что это произойдет?». А он говорит, что он всегда содержит себя чисто. Он всегда надеется. <…> Он всегда держит всё наготове для меня. Всё время.

Рэй достал флакон какой-то жидкости и смазал себе проход. «Он поглядел через плечо на меня. «Я знаю, — сказал он, — ты натурал. Не твоя вина, если он у тебя не стоит».

«Ах, черт, Рэй! Помоги же мне, он стоит, как штык. Я хотел бы сунуть его в твою задницу, парень. Прости, но я собираюсь оттрахать тебя в задницу, приятель».

Он подался назад от стола, щупая позади себя пока его скользкая рука не нашла мой твердый член. Когда кончик моего члена раздвинул его полушария, он сказал: «Если ты не хочешь делать это, просто скажи». Он наклонялся, пока мой член не стал толкаться в его тесное очко. Его очко поддалось, а затем оно открылось и половина головки моего члена оказалась в нем. Он глубоко вдохнул воздух и как бы сел задом на мой член. Мы оба одновременно выдохнули «Ах, мать твою!»

Я положил свои руки на его грудь чтобы притянуть его к себе. Он вообразил, что я нащупываю нечто, чего там нет. «Жаль, — сказал он, — она плоская». Ну, она и была плоской, но его член не был. Я открыл это, когда пытался найти ручку, за что держаться, на его чреслах. <…> Я охватил ладонью его член. Помню, я думал, какой он прямой, какой твердый, каким большим ощущается в моей руке, я ведь никогда не держал прежде стоячего члена другого парня.

Он попрыгал немного на моем стержне, а потом сказал: «Пожалуйста, нагни меня на стол и трахай меня изо всех сил. Ну знаешь, с силой, как жеребец». Я и чувствовал себя жеребцом. Я чувствовал, что могу поднять его над столом на одном лишь члене. <…> Я трахал его неглубоко, потому что ощущал отверстие вокруг головки члена почти непреодолимым. Я бы трахал его так до самого конца, но он простонал: «Всунь его весь. Давай, оттрахай меня. Я хочу его чувствовать».

Тут я ввел всю штуку в него. «Чувствуешь?» «О, да» — отвечал он и сжал свой мускул вокруг моего члена. — Я люблю, когда твой член весь во мне». Я знал, что это правда. <…> Я выпрямился и размашисто трахал его, зная всё время, что я трахаю парня, трахаю своего друга, и что это один из лучших кусков, которые я когда-либо оторвал. <…> Его дыра подходила к моему штырю как перчатка к руке, и я думал, да, вот как я могу трахать, когда мой член оказывается там, где ему нравится.

Я слишком поздно понял, что вот-вот спущу свои сливки в его попку, хочу ли я этого или нет. «Держись, малыш» — сказал я. <…> Мои руки охватили его за грудь, и я сгорбился над ним, чтобы вертя тазом ввинтить мой штырь в него. Давление в моем члене было таким, что я чувствовал, что он может лопнуть по всей длине… <…> Ах, черт, я фонтанирую в заднепроходное отверстие парня, и это мне чертовски нравится!»

После всего Уоллис осознал, что Рэй плачет. Он тут же спросил: «Я причинил тебе боль?» Шмыгая носом, Рэй напомнил: «Знаешь, я ведь сказал тебе, что открою, кто первым оттрахал меня?» «Да». «Это был ты».

Уоллис признал, что всё это было великолепно. Но всё же пришел к выводу: «Я, вероятно, не гей. Это Рэй был геем. А я был геем только для Рэя». Он решил, что он не гомосексуален и даже не бисексуален. Он «Рэесексуален».

(Eighner 1998:181–221)

Эта возможность сосредоточиться в гомосексуальных контактах только на одном мужчине, делая только для него одного исключение, выступает и в опросах Зилэнда. Она служит для гетеросексуалов самоутешением и самооправданием в их гомосексуальных зигзагах, позволяя считать себя всё же вполне гетеросексуальными — несмотря ни на что. А может быть, так оно и есть? Если использовать терминологию конструкционизма, то в их гетеросексуальном сценарии образуется небольшой гомосексуальный антракт. Или хотя бы гомосексуальная реплика a part.

Если сопоставить ранее приведенные примеры из Эйнера (где парни ограничиваются взаимной мастурбацией) с только что приведенными, то можно лучше представить себе психологию гомосексуального зигзага.

По-видимому, возможность такого зигзага кроется в том, что для гетеросексуала нет жесткой разграниченности наслаждений. Есть шкала постепенного нарастания удовольствия от сексуальных раздражений, в которые включаются добавочные факторы, усиливающие удовольствие. Почти все мужчины знают приятное ощущение от мастурбации. Морально могут быть разные впечатления — недовольство собой, раскаяние, боязнь последствий, но физически ощущение приятное. Ощущение это несколько усиливается от совместности мастурбационных действий — как в данном случае, — ибо добавляется сочувственное, солидарное, интимное соучастие, а, возможно, и некоторый элемент эксгибиционизма и вуайеризма. Поэтому даже мужской партнер повышает сексуальное удовольствие от этих действий, хотя женщина и была бы желательнее. Разумеется, сексуальное возбуждение усиливается, если партнер привлекателен внешностью и душевными качествами — как друг. И, надо сказать, если партнером гетеросексуала оказывается гомосексуал, возбуждение обоих оказывается выше, потому что гомосексуал, естественно, более страстно реагирует на такое сближение, а это отражается на чувствах партнера, для гомосексуала же часто перспектива соблазнить новичка представляется особенно увлекательной. Следующую, очень близкую, ступеньку по лесенке к гомосексуальному приключению образует взаимная мастурбация.

Многим она ностальгически напоминает те генитальные игры, которые проводились в детстве и отрочестве. От нее уже только один шаг до объятий, «контакта всем телом» и фелляции, которые вполне гомосексуальны.

Чтобы проверить эти соображения я решил расспросить обычного парня с сугубо гетеросексуальным опытом, вполне удовлетворенного этим опытом и без всяких гомосексуальных переживаний — может ли он представить себя в ситуации гомосексуального приключения, может ли при каких-либо условиях пойти на такое приключение. Я нашел такого человека. Интервью согласился дать Мансур Г., 19-летний абитуриент, приехавший в Санкт-Петербург из Поволжья. Мансур производит впечатление умного и волевого парня. Роста выше среднего, фигура легкая и очень спортивная: сильные плечи, мускулистые руки. На широкоскулом лице (Мансур — татарин) серьезные зеленоватые глаза под густыми черными бровями вразлет. Густая длинная шевелюра. Из распахнутой рубашки выглядывает волосатая грудь. Словом, воплощенная мужественность.

«Автор. Спасибо за согласие ответить для печати на деликатные вопросы. Но отвечать нужно очень откровенно, иначе вообще нет смысла в интервью. Поэтому я обещаю ничего не печатать без твоей проверки и подписи. Кроме того, я готов поместить твое интервью под псевдонимом или под инициалами только.

Мансур. Незачем, я не против того, чтобы интервью было под моим собственным именем. Я уже как-то участвовал в социологическом опросе, было очень интересно. Помогает самому многое осмыслить.

А. Всё же оставим решение на конец беседы. Для начала расскажи, пожалуйста, о твоих детских сексуальных переживаниях.

М. А переживаний не было никаких. Я долго рос без всяких сексуальных интересов. Потом, лет с 12, когда стал ломаться голос, вдруг началось очень бурное развитие сексуальных ощущений, интерес к девочкам…

А. Мастурбация…

М. Нет, мастурбация появилась потом, только после первого сношения — как замена. Конечно, неполная замена. В общем меня стали интересовать девушки, женский пол. Играл я, гулял, проводил время — с парнями, но тянулся к девушкам, которые были старше меня. Когда повзрослел, чувствовал я себя гораздо лучше именно в женском обществе. Они мне казались намного интереснее. С мальчишками всё было грубее: мат, драки, пьянки, а девушки умнее, деликатнее, с ними всё более дружески.

А. В каком возрасте было это первое сношение, с кем, и много ли было с тех пор?

М. Первый опыт был в 16, то есть три года назад, с женщиной на несколько лет старше меня, а потом предпочитал ровесниц. Их сменилось пять.

А. Чья была инициатива?