9.1. «Страшно аж жуть»
9.1. «Страшно аж жуть»
(«образ врага» в животном мире и человеческом обществе)
На обложке этой книги (которая так и не была издана) — офорт Франсиско Гойи «Сон разума рождает чудовищ». Человек прикорнул, сидя за столом, и тотчас над ним возник сонм омерзительных ночных гадин: сов и летучих мышей. Возле ног пристроилась жуткая черная кошка. Хотя на рисунке отсутствуют жабы, они там тоже были бы кстати. Но, стоп: а почему все эти безобидные для человека существа — «мерзкие», «жуткие»? Они же ведь, скорей, полезны и не совсем понятно, почему кажутся нам необычайно уродливыми? Чем они провинились перед людьми? Что их всех объединяет? Ответить несложно. Все это ночные животные.
У нас, людей, как и у наших дочеловеческих предков, глаза приспособлены к дневному освещению. Мы дневные существа, беззащитные в темноте. Поэтому инстинкт побуждает нас ночью спать, ограничивать свою подвижность, а с нею и риск встречи с ночными хищниками, укрываться на время сна в убежищах и сбиваться в группы, а также просыпаться и настороженно вслушиваться в разного рода ночные шумы и шорохи, которые не сулили нашим предкам ничего хорошего.
По той же причине нам жутко при виде большой норы. «Кто в ней сидит? Не выскочит ли отсюда ночью хозяин норы, чтобы накинуться на нас?» Такое же ощущение безотчетной жути пробуждают темные овраги, ямы, колодцы, лесная чаща. Даже маленькие норки вызывают вполне оправданный страх. Ведь ночью из них могут потихонечку вылезти мерзкие грызуны, ядовитые змеи, тарантулы или скорпионы. Даже днем нора небезопасна: а вдруг это вход в подземное осиное гнездо?
Вполне заслуженно ненависть и страх вызывают наши подпольные соседи-крысы. Это, по-видимому, тоже инстинктивное отвращение, как и сам по себе страх темноты, ночных шорохов, нор, чувство ужаса, внушаемое ночным волчьим воем, пребыванием ночью вблизи могил, кладбища — жилища мертвых, рядом с мертвецами.
Помните, что мы рассказывали о «митгарде» и «утгарде» древних германцев? Напомним: у древнего человека по ночам враждебная чужая территория, днем помещаемая за горизонт, «подступала» вплотную к воротам дома, а через норы могла «проникнуть» и внутрь жилища со всеми ее чудищами и враждебными силами.
Инстинктивно опасливое отношение человека к любым подпольным или подземным существам, подземелью — «царству мертвых», по-видимому, лежит в основе настороженной реакции на все, что ассоциируется с подпольем, включая сюда и подпольные политические организации. «Подпольщики» звучит нехорошо. Скорее всего, это слово и его аналоги на разных языках («унтергрунд» — нем., «андерграунд» — англ. и так далее) придумали не сами заговорщики-революционеры, а те, кто с ними боролся, ловцы человеков. Известный наш правозащитник генерал П. Григоренко как-то, когда наша пресса обвиняла всех диссидентов в подпольной подрывной деятельности по заданию ЦРУ, написал статью: «В подполье живут только крысы».
У многих людей безотчетное чувство отвращения и ужаса возникает при виде змей, даже неядовитых, их сброшенной кожи, выползков, а также самых разных змееподобных живых существ и предметов: ящериц, крупных извивающихся червей извитых веревок и так далее. Иногда это отвращение принимает явно патологический характер.
Психиатры называют такой патологический страх пресмыкающихся животных — герпетофобией. В основе его, по-видимому, лежит механизм врожденного, не связанного с научением, узнавания — наследство, полученное нами от обезьян. У них наблюдается точно такой же врожденный страх, и тоже он не у всех индивидов одинаково выражен.
Герпетофобия нашла отражение в фольклоре народов всех рас и континентов. В чьих только мифах, былинах, сказках не фигурируют фантастические пресмыкающиеся чудища вроде древнегреческой Лернейской гидры, древнеанглийского Беовульфа, скандинавского Фуфнира, нашего Змея Горыныча. На китайских и японских ширмах или вазах, стенах атцекских храмов и древневавилонских барельефах, в носовой части гребных древнеисландских судов — повсюду можно видеть изображения драконов, каких-то очень крупных покрытых чешуей четвероногих животных. Какое живое существо послужило прообразом? Загадка. Ведь динозавры, вполне годящиеся на эту роль, вымерли за, приблизительно, семьдесят миллионов лет до появления на земле человека. Может быть, разгадка в том, что, кроме змей, очень опасен для наших предков, живших в тропических странах, был и крокодил? Этот хищник кое-где и сейчас нападает на людей.
Следует отметить, что дракон не везде мерзкое чудище. В странах Юго-Восточной Азии и в доколумбовой Южной Америке люди монгольской расы питали, скорее, почтение и симпатию к драконам и другим пресмыкающимся, выдуманным и реальным. В цивилизациях доколумбовой Америки, ацтекской, майя и др., извитые тела змей и других пресмыкающихся — основной компонент орнамента, в котором у индейцев, в отличие от народов Старого Света, почти отсутствуют растительные элементы: изображения листьев, цветов и плодов.
И страх, вызываемый видом крупных пауков тоже, по-видимому, врожденный. Они вызывают нередко неодолимое гадливое чувство даже у зоологов — еще одно подтверждение того, что «инстинкт слеп».
Наконец, с помощью моделей-муляжей доказано: не только обезьян (см.4.8), но и человеческих детей без всякого предварительного изучения пугают вид леопарда сбоку (даже просто темные пятна на желтоватом фоне!) и в анфас (маска большой желтой кошки), а также парящие над головой дневные хищные птицы — орлы и ястребы.
Последнее особенно интересно. Что плохого могли сделать эти птицы даже нашим обезьяноподобным пращурам? Ведь мы по причине большого размера, разве что во младенчестве можем стать их добычей. (Греческий миф: Зевс в обличье орла похитил младенца Ганимеда.)
Полагают, однако, что инстинкт «орлобоязни» достался нам по наследству от еще более дальних предков — мелких древолазающих обезьян, за которыми хищные птицы, действительно, охотятся. Есть же в Африке даже орел-обезьяноед. Итак, кроме змей, ночных существ и всяких мохнатых пауковидных тварей, инстинктивный страх нам внушают еще крупные кошки и дневные хищные птицы, когда парят над нами.
В то же время, как отмечает В. Р. Дольник, эти дневные хищники да, пожалуй, и крупные змеи вызывают у нас невольное чувство восхищения, кажутся красивыми, в отличие от вызывающих омерзение ночных и подпольных существ. В чем же причина?
Ночного врага не видно, а только слышно в период его ночной активности. Создаваемые им шумы мобилизуют не зрение, а слух. Вид же при встрече днем, когда преимущество на нашей стороне, вызывает инстинктивное желание убить, пристукнуть мерзкую гадину.
Иное дело дневной опасный враг. Тут уж инстинкт подсказывает: «Гляди в оба, внимательно наблюдай и берегись!» Биологический смысл такой подсказки вполне понятен.
От этой специфики отношения к дневным врагам, как полагает В.Р. Дольник, — их обожествление у многих народов Старого и Нового света, да и у австралийских аборигенов (крокодилы, змеи). Чуть ни повсеместно в древних «языческих» храмах, на щитах воинов, монетах, в виде тотемов, гербов, богов — змеи, львы, леопарды, орлы… (смотри также 4.8, 4.11) Древнеегипетские сфинксы. Грифон, мистическое животное древних эллинов, совмещающее признаки разных исконных врагов наших дальних предков: голова орла, туловище льва и змеиная чешуя.
В ряду приведенных примеров больше всего поражает, да и вызывает невольное сомнение сам эффект врожденного зрительного узнавания. Как оно могла развиться? Противники эволюции часто приводят разные его примеры, в том числе герпетофобию как свидетельство неэволюционного происхождения человеческой психики.
Мы эту критику не принимаем, так как не видим принципиальной разницы между морфологическими и поведенческими признаками. Те и другие могут в равной мере эволюционировать в результате неопределенной изменчивости и естественного отбора. В, частности, учитывая громадный объем нашей наследственной информации, почему бы не предположить, что какие-то мутации могут изменять эмоциональное отношение ко вполне определенному классу зрительных образов?
Так, не исключено, что при тех или иных мутациях у животного или человека появляется реакция испуга на обобщенные внешние признаки змей и прочих, преимущественно, крупных пресмыкающихся животных. Мутант с этой реакцией, завидев издалека змею или крокодила, старался держаться от них подальше, что увеличивало его шансы на выживание по сравнению с прочими индивидами.
Тех, кому кажется, что наследуемые изменения поведения в столь тонких его нюансах как отношение к определенному зрительному образу, просто немыслимы, возможно переубедит сравнение наших зрительных реакции с обонятельными. Аромат цветов кажется нам более приятным, чем, к примеру, вонь дохлой крысы, выгребной ямы или давно нестиранного белья, вовсе не потому, что так воспринимать запахи нас учили в детском саду или в школе. Никого не удивляет, что эти реакции — врожденные. В таком случае, однако, спрашивается, с какой стати отрицают возможность появления в эволюции врожденных реакций также и на зрительные образы?
Реакции испуга, связанные с врожденным зрительным распознаванием «образа врага», описаны, помимо человека и обезьян, так же у целого ряда других животных. Вот несколько примеров.
Обнаружено, что у рыбок из рода Chromis есть врожденная реакция испуга на изображение хищника в «анфас»: большой нарисованный эллипс, длинной осью вертикально, в нем — пара крупных темных пятен — «глаза», по бокам, где положено; ниже — толстая, темная дуга краями вниз — «бульдожий рот», такой же, как и у многих хищных рыб. Прочие детали (чешуя, ноздри, жабры, плавники) — не требуются. Однако, если «рот» рисуют краями вверх или «бантиком», глазные пятна делают несоразмерно маленькими, реакция испуга отсутствует.
Аналогично, многие певчие птицы пугаются, замирают или начинают панически метаться и издают тревожные предупреждающие крики, если над ними медленно движут картонный силуэт парящего хищника, темный на светлом фоне: два «крыла», а между ними спереди ровная линия, сзади же длинный «хвост». Когда ястребы и другие дневные хищники парят, высматривая добычу на земле, шея с головой подвернуты книзу. Если тот же силуэт движут «хвостом» вперед, испуга нет. Понятно: теперь-то уже «хвост» — длинная «шея» с «головой», как у журавля, аиста, лебедя или гуся — птиц нехищных!
Певчие птицы, обнаружив днем сову, спящую где-нибудь в лесной чащобе, поднимают страшный гвалт, созывая своих соседей разного вида. Синицы и корольки в такой ситуации действуют заодно с дроздами, сойками, сороками и пеночками, а, иной раз, и с мелкими мышеядными соколами. Вся эта невиданная коалиция — птичьи «войска ООН» — старается вспугнуть и отогнать как можно дальше ненавистного ночного хищника. Реакцию возбуждает не только настоящая сова, но и ее грубая модель с парой громадных нарисованных глаз.
Галки, как мы уже рассказали, скопом, всей стаей, кидаются на человека, взявшего в руки черную меховую шапку, шелестящий черный лист копирки и тому подобное. Для них «враг-пожиратель галок» — любое живое существо, осмелившееся в их присутствии схватить нечто черное, подвижное, величиной с галку.
Еще один пример подобного же зрительного узнавания. Утки, завидев подвижную рыжую тряпку, явно пугаются и отплывают в центр пруда. Для них такой предмет — подобие лисы. Детали зрительного образа, как почти всегда в подобных случаях, совершенно неважны. Существенно только нечто главное, типичное. Чтобы вызвать реакцию в наиболее сильной степени, это главное надо преувеличить, утрировать, а прочее оставить без внимания, так и поступают карикатуристы.
Пока неизвестно, как (возможно, не по внешнему виду, а по запаху) серые крысы распознают своих конкурентов: черных крыс и мышей. Те и другие умерщвляются с помощью хирургически точного движения челюстей: прокусывают затылок. Любопытно, что некоторые гибриды серых крыс с черными, с виду почти неотличимые от черных крыс, тем не менее, все равно, умерщвляют этот вид. Другие же, напротив, с виду как серые крысы, но на серых реагируют как на врагов.
Вот кого напоминают, пожалуй, многие наши господа расисты. Впрочем, нет. Черные и серые крысы хотя бы — два разных биологических вида, как, например, Человек разумный и неандерталец. Мы же все, современные люди, — один и тот же вид.
Полагаем, что после всего, рассказанного в этом и предыдущем разделах, читатель без нашей подсказки сообразит, почему ангелов всегда рисовали с голубиными или лебедиными крыльями, а чертей — с крыльями летучей мыши? Почему Адама и Еву в раю обольстил змей и вообще змеи в легендах и сказках часто выступают в роли посланниц ада?
1. Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?
2. И сказала жена змею: плоды от дерев мы можем есть.
3. Только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте из их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть.
4. И сказал змей жене: нет не умрете.
5. Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши и вы будете как боги, знающие добро и зло…
14. И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты перед всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей…
(Ветхий завет. Кн. Бытие, Гл. 3).
Почему преисподняя находится под землей, а рай помещен нами на небо? Почему в окружении ведьм всегда фигурировали не бабочки и синички, а совы, летучие мыши, жабы и черные кошки? Почему призраки имеют привычку являться в тот момент, когда часы бьют полночь, а не полдень?
Между прочим, в исландской саге «Торстейн-Мороз по коже» призрак вылез в полночь из дырки в нужнике, а при первом же утреннем крике петуха нырнул обратно!
Чем объясняется то, что силы добра в нашем представлении всегда ассоциируются с солнечным светом, а силы зла столь часто зовут «силами тьмы»? Почему Г. Уэллс в романе «Машина времени», описывая грядущее человечество, расколовшееся на два вида: наземных, ведущих дневной образ жизни элоев и питающихся ими марлоков, этих последних изобразил подземными, ночными существами, ютящимися в глубоких шахтах, причем, в отличие от элоев, злобными и мерзкими? Почему черти на средневековых картинах так часто смахивают на инородцев: то у них утонченные черты мавра или интеллигентного еврея, то они чернокожие? На буддийских иконах из Монголии и Тибета злые духи, наоборот, белые европеоиды или, реже, негры. А у ряда негритянских племен злых духов издавна представляли белыми.
Почему в романе «Мастер и Маргарита» Воланд — мятежный дух с типичными чертами иностранца, западного европейца?
В первые послевоенные годы наши студенты распевали песню «Венецианский мавр Отелло». Там был, в частности, такой куплет (об отце Дездемоны, доже Венецианском):
Отец был парень компанейский,
Он много ел, он много пил,
Был полон мудрости житейской,
Но только мавров не любил.
А не любил он их за дело:
Ведь мавр на дьявола похож.
И притязания Отелло
Отцу — что в сердце финский нож!..
Фактически, как мы только что объяснили, все наоборот. Это как раз исчадиям ада фантазия приписывает типичные этнические признаки инородцев. В Италии XVI века после ряда войн и стычек с арабскими завоевателями и корсарами арабский этнический тип был непопулярен даже в Венеции, несмотря на ее соглашательскую политику. Шекспир об этом знал. Итак, чертям пристало иметь внешность непопулярных инородцев. Такую же внешность на современных карикатурах стараются придать враждебным политикам. Это пытаются сделать даже в тех случаях, когда прекрасно известно, что у данного политического противника нет ни малейшей примеси инородческой крови… Пойди, докажи.
И все-таки, с чертями далеко не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Например, «откуда» у чертей козлиные рога, бороды и копыта? Козлы-то ведь мало спящие по ночам, все-таки дневные животные? Это — языческое наследие. Древние греки, которым приходилось очень часто иметь дело с козами и козлами по причине популярности в Греции козьего молока и сыра, изделий из козьей шерсти, воспринимали как нечто мистическое известную стервозность козлов, их скверный нрав и гадкий запах, довольно жуткую внешность и противное блеяние.
Надо полагать, поэтому, древнегреческая народная фантазия населила леса и горные ущелья козлоногими сатирами. Сатиры то играли на свирели, то гонялись за очаровательными нимфами и творили с оными всяческие языческие непотребства. После победы христианства над язычеством сатиры не вымерли, подобно многим богам, а поменяли профессию: переквалифицировались в чертей. Подобную же эволюцию проделали и некоторые другие духи или божества древних. Так, у славян сохранились: Леший — дух лесов, Водяной, Домовой — дух очага и так далее.
В XV–XVI веках в Западной Европе издавались даже определители чертей, вроде позже появившихся (после Карла Линнея) определителей животных и растений с двойной латинской номенклатурой. «Дьяболус террестрис вульгарис» — «Черт сухопутный обыкновенный». «Дьяболус акуатикус» — «Черт водяной». «Дьяболус акуатикус гиппииформис» — «Черт водяной коневидный». Но мы, однако, в очередной раз отвлеклись. Вернемся же к современным дьяволам: политическим демагогам.