5.1. Свой — чужой
5.1. Свой — чужой
Жизнь, естественно, не ограничивается взаимоотношениями внутри группы. Животные, живущие группами или стадами, поддерживая взаимный контакт, различают «своих» и «чужих» по внешнему виду, запаху, голосовым сигналам и так далее. У волков, например, все члены стаи лично знакомы между собой. У крыс этого знакомства нет, если группа велика. Но живут они как бы сильно разросшимися семейными кланами и всех чужаков беспощадно уничтожают, распознавая по запаху.
Так же по запаху распознают чужих рабочие особи муравьев. Между разными муравейниками одного и того же вида возможны «войны», о чем мы расскажем позже (глава 7).
У обезьян, как и у людей, чужих узнают в первую очередь по внешнему виду.
У людей издревле слова «чужак» и «враг» были чаще всего синонимами. Чужака распознавали и по внешним этническим признакам, и по языку, и по одежде, когда она появилась. В малых группах решающую роль играло личное знакомство. Общность этнических признаков и языка отнюдь не гарантировала безопасности.
С тех отдаленных времен, как уже говорилось, мы унаследовали неодолимое стремление делить всех окружающих на «своих» и более или менее «чужих». Чем дальше отстоит от нас человек по разным признакам, в частности, этническим, тем в большей степени он воспринимается как «чужой», часто вызывая подсознательное побуждение к агрессии и страх.
Известно, что когда не умеющие говорить грудные дети поднимают крик при виде чужого, особенно их пугают люди с чуждым этническим типом. Если родители блондины, ребенка сильнее пугают темноволосые. Эта совершенно инстинктивная форма поведения не оставляет сомнений: у наших пращуров при встрече с людьми чужого рода не было принято щадить даже детей.
А одно из убедительных подтверждений можно найти, например, в Ветхом Завете. Помните, что творили завоеватели в ханаанских городах? Царя Саула постигла жестокая кара только за то, что он пощадил детей и женщин в одном завоеванном ханаанском городе!
Античная историческая литература изобилует примерами геноцида. Не только людям древнего Востока, но и создателям западной цивилизации грекам и римлянам была неведома жалость к жителям завоеванных городов. В Трое воспетые Гомером победители ахейцы не щадили никого. В завоеванном Карфагене тысячелетием позже (146 год до нашей эры) победители римляне вели себя ничуть не лучше. Геноцид оставался нормой поведения.
Отнюдь не гуманнее вели себя и христиане. Одного из норвежских конунгов уже после появления христианства в Скандинавии (XI век) прозвали «детолюбивым» за то, что он, в отличие от всех прочих, не разрешал убивать детей в захваченных вражеских селениях. Во время крестовых походов или межконфессиональных конфликтов убивали кого попало. Чего стоит одна Варфоломеевская ночь (24 августа 1572 года).
Для многих по сей день психологическая загадка: почему христианство, став даже государственной религией в Римской империи и позже во всех возникших после ее распада европейских странах, не сделало людей ни на йоту менее кровожадными? Изменились только поводы для взаимного истребления. Этническую вражду отчасти заменили религиозная и политическая нетерпимость, классовая борьба.
Эти первозданные инстинкты так или иначе трансформировались в современном поли-этническом обществе. В повседневной жизни в роли «своих» выступают то соседи и сослуживцы, независимо от этнической принадлежности, то политические единомышленники либо единоверцы, то собутыльники (противопоставляемые непьющим), то болельщики за любимую спортивную команду, а иной раз даже товарищи по больничной палате, попутчики, едущие с нами в одном купе. Все, выходит, зависит от обстоятельств.
Но и от инстинктов, к сожалению, никуда не убежишь. Чувство этнической вражды, намертво, казалось бы, подавленное культурой и воспитанием, вдруг просыпается в состоянии стресса или алкогольного опьянения, когда контроль сознания над подсознательными эмоциональными импульсами сильно ослаблен. То же происходит под влиянием негативных эмоций, повышающих общую агрессивность. Начинаются подсознательные поиски врага — объекта вымещения злобы — и «под руку» подвертываются инородцы.
К. Лоренц рассматривает идеологическую вражду как своего рода извращения первозданной этнической ненависти, плохо контролируемой разумом. В основе — все то же извечное деление «свой — чужой». Так ли это на самом деле? Вопрос в достаточной степени спорный. Однако приходится признать следующий неутешительный факт. Этническая вражда в самой примитивной «зоологической» форме отходит на второй план только там, где ее как бы замещают другие, с виду более «благопристойные» предлоги для взаимной ненависти: религиозная, политическая и классовая нетерпимость.
Стоит идеологическим раздорам на какое-то время угаснуть, как это произошло в странах, где кончилось противостояние «коммунистической правительство — антикоммунистическая оппозиция», и тотчас этническая вражда вспыхивает с новой силой. Выскакивает как чертик из табакерки. Последствия — межэтнические войны на Кавказе, в Югославии, Молдове, повсеместное в Европе усиление шовинистических настроений, несмотря на объединение. На Западе они явно усилились после окончания холодной войны Восток — Запад.
Страшно констатировать такой факт, не зная, что можно противопоставить слепому инстинкту, кроме самопознания.
Инстинктивное стремление людей объединяться в группы, сцементированные чувством ненависти к общему врагу, в принципе неважно какому, конечно, нельзя преодолеть добрыми советами. Природу человека переделать невозможно. На это требуются тысячелетия. Выход — переориентация, поиск отвлекающих стимулов и «заменителей». Об этом мы еще подумаем и поговорим (см. в главе 7.).