Является ли «теория объектных связей» подлинной психодинамической наукой?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

 Является ли «теория объектных связей» подлинной психодинамической наукой?

В каких терминах можем мы строить психодинамическую науку? Я испытываю большую симпатию к точке зрения Хоума, что некоторые метапсихологические утверждения в буквальном смысле этого слова ничего не значат, как, например, когда Ганна Сегал говорит нам, что «младенец проецирует инстинкт смерти на грудь». Такое необычное утверждение обусловлено как небрежным использованием слов (если у младенца и есть инстинкт смерти, он определенно не может его проецировать куда-либо еще), так и приводящим к путанице смешением психодинамических и биологических понятий. «Проекция» является психодинамическим понятием, а «инстинкт» — биологическим. Инстинкт не может быть проецирован. Кроме того, хотя Фрейд говорил о том, что «инстинкты являются нашей мифологией» и при первом введении этого термина говорил об «инстинкте смерти» как о спекуляции, он, и определенно Кляйн и Сегал впоследствии, относились к данной концепции просто как к неоспоримому факту. Заслуживающая доверия теория не может быть создана таким образом.

Такое смешение психодинамических и биологических концепций, вероятно, косвенным образом проясняется в утверждении Фоулкса (1965) о групповой терапии, высказанном на шестом психотерапевтическом конгрессе. Он сказал: «Психоанализ — это биологическая теория, которая крайне неохотно изменялась в социальную теорию под давлением психотерапии. Групповая терапия не является психоанализом».

Первое его высказывание, по-моему, абсолютно справедливо. Психотерапия — это проблема социальной, личной связи. Это очевидно для групповой терапии, но не менее справедливо и в индивидуальном анализе. Таким образом, психоанализ, который зародился в результате поиска метода и теоретической основы для психотерапии, в конечном счете, в своей первоначальной форме, не обеспечил ни того ни другого. Психоанализ начался как биологическая теория, т.е. как стадия в отходе Фрейда от неврологии, и с очень большой неохотой менялся, опасаясь обвинений в ненаучности. Но, тем не менее, он менялся под давлением психотерапии, которая нуждается в теории личных и социальных связей. Огромная разница между разделяемой Фрейдом до 1920 г. биологической стадией и начавшейся с 1920 г. более полной психодинамической стадией объясняется теорией суперэго, которая не имела ничего общего с биологией, а являлась чисто психодинамической концепцией. То, что Фоулкс называет «давлением психотерапии», это отношение к людям как к личностям, для описания которых требуется теория, выходящая за пределы физиологии и биологии к высочайшему уровню абстракции, где мы изучаем уникального индивида не только в проявлениях его незрелости и болезни, но также в проявлениях его зрелости и здоровья. В первый период своей деятельности Фрейд боролся за преодоление границ физиологии и пришел к психобиологии. В свой второй период он начал борьбу за преодоление границ психобиологии и двигался в направлении создания последовательной психодинамической теории персональных объектных связей. С введенной им концепции суперэго мы начинаем видеть не организм, в котором доминируют влечения, а эго, которое, помимо других своих различных свойств, обладает и влечениями, формирующимися в нечто целое в матрице человеческих взаимодействий. Однако бремя биологии и построенной на ней метапсихологии оказалось тяжелым, и результат этого виден в трудах Мелани Кляйн. Она уверенно продвигалась к развитой теории объектных связей, одновременно все теснее придерживаясь метапсихологической теории инстинктов, давшей нам злополучный инстинкт смерти, конституционально обусловленную зависть и так далее. Тем не менее, это направление развития требовало переоценки термина «эго», как чего-то большего, чем просто осуществляющего контроль аппарата. В работе Фэйрберна, а теперь и в работе Винникотта, эго становится тем, чем оно является на самом деле, — термином, обозначающим «Я», ядро персональной самости, сущность «всего бытия».

Трудности психоаналитической теории возникают вследствие того, что она остается слишком сильно связанной с классическими концепциями «естественной науки», в особенности с биологическими. Этого нельзя было избежать. Психоанализ возник в эру естественных наук. И лишь работа Фрейда вынудила увидеть психическую реальность в новом свете. Ничего не происходит моментально. Новые инсайты возникают после периодов замешательства, в которых переплетается старое и новое. Но Фоулкс был определенно прав, когда говорил, что давление со стороны психотерапии вынуждало теорию двигаться дальше. Это движение заметнее всего проявляется в работах Винникотта, цепью которых является создание последовательной психодинамической теории уникального индивида в его персональных связях. Именно с этой целью и связано появление «теории объектных связей».

Мы можем найти аргументацию в пользу создания такой теории при более пристальном взгляде на работу Биона. Он критикует психоаналитические теории за то, что они являются «смесью наблюдаемого материала и вытекающего из него теоретизирования». Он ищет теорию «практики психоанализа», которая является «чисто научной». Что имеется в виду под «чисто научным теоретизированием»? Абстрактные термины должны быть релевантными тому уровню реальности, на котором осуществляется теоретизирование. Создает ли Бион психодинамическую теорию личности? Его абстрагирование послужило объектом критики Caca, считавшего, что при выражении психологических переживаний в абстрактных символах мы изменяем природу данной проблемы. Тем не менее, концепции Биона подразумевают динамическое переживание индивида, процессы которого он символически описывает. Как бы ни оценивали, в конечном счете, его особую концептуальную схему, ее основа в этом отношении является здравой. Он использует символы ? и ?, чтобы избежать преждевременных оценок, так как мы не знаем многого об этих элементах. Так, он говорит о нашей способности к мыслительной деятельности, как об ?-функции, для того чтобы избежать риска преждевременного конкретного определения такой деятельности до получения адекватного знания. Все это абсолютно законно. Он постулирует ?-элементы в качестве первичных чувственных переживаний и a-функцию в качестве базисной динамической активности индивидуальной психики. При этом ?-функция в действительности воздействует на два различных набора данных: на чувственные впечатления от внешнего объективного мира и на эмоции в качестве непосредственных переживаний нашего внутреннего субъективного бытия. Эти данные являются ?-элементами, которые ?-функция перерабатывает в элементы, пригодные для мышления. Уиздом указывает на то, что эта теория требует двух уровней как для сознания, так и для понимания: примитивного сознания и понимания ?-элементов, или сырого материала опыта, а затем более развитого уровня сознания и понимания, на котором осуществляет свою работу a-функция, производя «мысли». Если ?-функция терпит неудачу, мы не можем думать, ибо у нас нет «мыслей». Здесь опять мы должны проводить различие между двумя уровнями мышления: мышления как процесса, который развивает «мысли», и мышления как процесса, который использует «мысли» — для выражения в конверсионных телесных симптомах, в сновидениях и др. Поэтому представляется, что имеют место три уровня психической активности: непосредственное переживание (чувственные данные и эмоции), выработка мыслей и отражение опыта (наука). В нашем актуальном переживании они лишь теоретически различаются, за исключением тех случаев, где патологические состояния искусственно их изолируют, ?-элементы являются отправной точкой всякого нашего переживания, ?-функция является нашим «перевариванием» такого переживания (термин Биона), а наука нашим отражением данного переживания.

Непосредственное переживание чувственных впечатлений — это сырой материал физической науки, из которого наша а-функция строит то понимание внешнего мира, на которое мы способны. Но это не может быть моделью ментальной науки, ибо ее сырым материалом должны быть не чувственные впечатления внешнего мира, а эмоции, т.е. наши переживания самих себя как субъектов в связи с объектами. Наша ?-функция вполне может действовать менее адекватно по отношению к эмоциям, чем к чувственным впечатлениям, так что для нас более легким становится построение мыслей об объектах, чем о субъектах. Возможно, здесь лежат врожденные пределы нашей способности к мышлению, о которых говорит Бион. Одним из результатов этой ситуации является то, что трудно говорить о ментальных феноменах каким-либо другим языком, кроме метафорического. Наш язык основан главным образом на чувственном переживании. Мы применяем терминологию чувственного восприятия к психическим феноменам, когда говорим о бессознательном как о расположенном «глубоко внизу», или о шизоидной личности как о «закрытой», или об эго как «расщепленном». Однако сами пациенты описывают свои переживания таким образом, и как можно выразить это более точно для целей «первичного описания»? Именно это, несомненно, имел в виду Хоум, когда говорил, в личном сообщении, что он считает язык психологии обычным языком. В этом высказывании звучит критика Мэйера-Гросса и других исследователей, недовольных тем, что «термины в психиатрии взяты из повседневного языка» и что психическим феноменам «не хватает четкости». Однако здесь есть своя точность, если мы ищем правильную ее «разновидность»: точность выражения эмоционального, а не чувственного переживания. «Закрытость» выражает не пространственную связь, а состояние ума, замену объектной связи общением с самим собой, уход в собственную самость из-за страха внешнего мира. Создание мыслительных конструкций является более легким для физической науки, но возможно и для ментальной науки, ибо в конечном счете мы имеем дело с фактами, с фактами психического переживания и реальности.

По Биону, физическая наука является результатом гипотетической ?-функции, преобразующей наш непосредственный опыт чувственных впечатлений от объектов в мысли об объектах, которые затем развиваются через уровни грез, концепций, научных систем и, наконец, алгебраических исчислений. Но эта физическая наука является просто описанием более легкой части нашего опыта, который мы можем обдумывать и концептуализировать. Ментальная наука связана с концептуализацией более трудной части нашего опыта — нес объективным миром, а с нами самими как субъектами переживания. Она должна пониматься как ?-функция, обращающая ?-элементы нашего эмоционального переживания «самих себя в связи с другими», в мысли, которые могут быть развиты в психодинамическую науку. Таково различие между наукой об объектах, которые нам известны извне, и о субъектах, известных изнутри. Мы продвинулись дальше в первом направлении, чем во втором. Лично я считаю, что теория объектных связей, из всего того, что у нас пока что имеется, ближе всех подошла к подлинной психодинамической науке. Она еще не целиком научна, но находится на пути к этому. Мне думается, что «гуманистическое мышление» Хоума является описанием нашего непосредственного переживания самих себя на обычном повседневном языке. Если бы оно было названо «психодинамической наукой», я полагаю, что оно стало бы открыто критике Геллнера как «идеографическая наука» (1959):

«...исследование, которое утверждает, что оно знает индивидуальные вещи “в их целокупной индивидуальности”, и которое обходится без промежуточных общих терминов или концепций».

У нас должны быть общие концепции, однако полученные от исследования переживания, а не поведения. Должна появиться дополнительная стадия размышления, или мышления по поводу переживания» что и является психодинамической наукой, работающей с общими абстрактными представлениями о персональной, а не о безличной реальности.

Работа Фрейда развилась в исследование субъективной персональной жизни человека, в понимание нашего внутреннего переживания как отличного от объективного описания поведения. Влечения более не имеют первостепенного значения, и центральное место в теории теперь занимает эго, ядро персональной самости, находящееся в живых связях с другими людьми или с самим собой. Высшее достижение Фрейда состояло в выходе за пределы своих научных первоначал и в его требовании к науке перестать относиться к людям как к лабораторным образцам для исследования и манипуляций и начать видеть в них личности, чьи жизни кое-что значат как для них самих, так и для других людей; личности, которых можно реально узнать и оказать помощь лишь в том случае, если терапевт не просто диагностирует их заболевание и предпишет лечение, но сам знает и некоторым образом разделяет их опыт страдания, совместно с ними пытается его понять и предлагает им связь, в которой они могут заново открыть свою утраченную способность к доверию и любви. Аналитическая сессия и психотерапевтическая связь — это лаборатория, в которой создается психодинамическая наука, и каждый раз она связана с проблемой понимания того, что происходит здесь и сейчас между двумя людьми, как их прошлый опыт «загрязняет» их нынешнюю встречу, как это загрязнение может быть устранено и заменено реалистической зрелой связью; т.е. как два «эго» могут встретиться во всецело разделяемом переживании. Именно эта теория объектных связей, возникшая из трудов Мелани Кляйн и Фэйрберна, находится в процессе исследования и формулирования того, что Мартин Бубер называл «Я—Ты» связью в отличие от научной «Я—Оно» связи.

Прежде чем мы акцентируем внимание на теории объектных связей, необходимо отметить, что до сих пор мы использовали взгляды Биона на «мыслительное построение», на развитие интеллектуальной функции с ее конечным следствием — созданием науки. Это соответствует использованию Винникоттом термина «разум» как отличного от «психики». Разум не присутствует у человека с самого начала, в отличие от психики. Позднее, на первом году жизни созревание мозга делает интеллектуальную активность возможной, и Винникотт затем говорит о «разуме» или о «мыслительной» способности младенца как о постепенно становящейся в состоянии перенять от матери заботу о самом себе. Он рассматривает первичную психику не просто в качестве отражения того соматического опыта, который может быть у младенца, а как свободно связанную с телом в первые месяцы жизни. Сома и психика являются различимыми аспектами совокупной «личности». Винникотт пишет:

«Психика нормального младенца может утрачивать контакт с телом, и могут иметь место фазы, в которые для младенца нелегко внезапно возвращаться в тело, например, когда он просыпается от глубокого сна». («Семья и индивидуальное развитие», р. 6.)

Психика должна научиться интегрировать соматическое переживание, и она может это сделать лишь в том случае, если окружение адекватно отвечает на потребности младенца. Тот факт, что психика младенца может утрачивать контакт с телом и часто его восстанавливать в течение первых месяцев жизни, свидетельствует об особом значении того, что психоанализ называет «психической реальностью» в отличие от «материальной (соматической) реальности». Психика («первоначальное эго» Фэйрберна), о которой Винникотт говорит, что она «с самого начала... уже является человеком, единством» (ор. cit., р. 5), воспринимает сому и развивает к ней внутреннее отношение, приходит к «господству над ней» или чувствует себя с ней как одно целое, и все это является частью интеграции личности по мере развития опыта.

В терминах «связи с объектами» младенческая психика с самого начала потенциально представляет собой эго, еще не дифференцированное в отношении своей внутренней структуры и нуждающееся в хорошем человеческом окружении, чтобы сделать возможным актуализацию в процессе развития в объектных связях. Здесь мы можем вернуться к «эмоциям» Биона как ?-элементам». Он включает в свой список базисных «функций личности» эмоции любви и ненависти. Я не понимаю, почему у него не включен «страх». Он включает в базисные функции личности «движение между параноидально-шизоидной и депрессивной позициями», а страх является основой параноидально-шизоидной позиции так же, как ненависть лежит в основе депрессии. Отсутствие страха в перечне базисных эмоций обусловлено живучестью традиционной психоаналитической точки зрения, что фундаментальный конфликт протекает между любовью и ненавистью. Фрейд считал, что ненависть является первичной человеческой реакцией на окружающую среду, а страх — вторичный результат ненависти. Исследование шизоидной позиции как предшествующей депрессии делает ясным, что справедливо как раз противоположное. Люди ненавидят, потому что они боятся. Если слабый и зависимый младенец не находит в своем окружении необходимой поддержки и встречает враждебность в то время, когда он еще совершенно неспособен защищать и поддерживать себя, страх диктует уход и разрыв связей. Именно страх делает невозможной любовь, и конфликт между любовью и ненавистью становится фундаментальной проблемой. При столкновении с невосприимчивым окружением у младенца остается лишь один выбор: выбор между «бегством» и «борьбой», между шизоидным уходом и развитием ненависти - к тем, кто делает невозможной любовь. Любовь — это прерогатива сильного и стабильного индивида; ненависть является защитой слабости и страха.

Самими простыми элементами наших эмоциональных психических переживаний являются: (1) природная способность доверять хорошему объекту, зависеть от него и любить (сначала бессознательно) его, и расти с ним, чувствуя себя в безопасности; (2) страх плохого объекта, способствующего шизоидному уходу и разрыву объектных связей, которые могут быть сохранены лишь за счет параноидальной тревоги преследования; (3) ненависть к плохому объекту в попытке исправить ситуацию, принудить его помочь и восстановить объектные связи (это относится к патологической ненависти; есть и здоровая ненависть, которую ощущает зрелая личность как отклик, скажем, на умышленное злодеяние, умышленную жестокость); (4) вина, в той мере, в какой, в отличие от страха, ненависть стремится к причинению боли объектам любви, таким образом побуждая к возмещению; и/или (5) само-наказание, само-подавление, садистическое «суперэго» или «антилибидинальное эго», с происходящей в результате утратой физической и эмоциональной спонтанности, и рост ригидности характера и торможения функций. (6) Из этой в своей основе нестабильной и крайне сложной внутренней ситуации, в основе которой лежит страх и утрата способности любить, возникает болезнь личности. Она является не результатом неудачи простого удовлетворения влечений, а результатом напряжения отчаянной борьбы за достижение и сохранение жизнеспособного эго, самости, приспособленной для жизни во внешнем мире. Таковы те эмоциональные переживания, которые а-функция должна «переварить» (Бион) и превратить в «мысли», если мы в состоянии их понимать и строить психодинамическую науку. Все они являются объект-но-обусловленными переживаниями. Нам приходится иметь дело с ростом эго в объектных связях.

На шестом конгрессе психотерапии Лэнг высказал критику в адрес теории объектных связей, которую мне представляется уместным исследовать в данном месте. Он сказал:

«Теория объектных связей пытается достичь, по утверждению Гантрипа, синтеза между внутри- и межличностным. Ее концепции внутренних и внешних объектов, закрытых и открытых систем, прошли значительный путь. Однако это все еще “объекты”, а не “личности”, как об этом пишется» (1965).

В первом варианте своей статьи он выразил это еще более радикально: «Объекты в теории объектных связей являются внутренними объектами, а не другими лицами». Последнее представляется мне справедливым в отношении кляйнианской теории, где вначале формируются внутренние объекты, не вследствие внешнего переживания, а вследствие внутреннего действия биологического фактора, врожденного конфликта инстинктов жизни и смерти. Внутренняя жизнь эго развивалась как солипсистски обусловленная этим конфликтом, и внешний мир требовался лишь для того, чтобы служить экраном чистой проекции внутреннего мира. В теории объектных связей Фэйрберна внутренние объекты принадлежат к сфере психопатологии, так как они вначале становятся интернализованными, потому что являются плохими объектами. Все это, по-моему, говорит в пользу точки зрения Биона, что хороший опыт переваривается и перерабатывается а-функцией в мысли. Плохой опыт остается «непереваренным», инородным в психике, который субъект затем пытается проецировать. В здоровом состоянии, в идеале, наши объекты являются не интернализированными объектами, а реальными людьми (пусть даже в действительности ни один из нас не может быть настолько здоровым). Однако наши внутренние объекты являются отражениями наших переживаний по поводу реальных лиц с самого раннего младенчества. Психотерапия стремится излечить путем установления реальных связей между людьми как личностями. Психопатологическая связь эго со своими внутренними объектами, обнаруживающаяся в переносе, постепенно изменяется в здоровую, объектно реальную, персональную (эго с эго), связь, которую пациент вначале устанавливает с терапевтом, а затем становится способным расширить ее на всю свою жизнь. «Эго» для Фэйрберна не было ни «аппаратом», ни просто структурной частью психической системы. Оно являлось персональной самостью, так что когда первичное эго претерпевает расщепление при переживании других реальных людей, каждый его аспект сохраняет качество «эго» как функционирующий аспект базисной самости.

Должны ли мы говорить о «теории объектных связей» или о «персональной» или «эго-теории субъектных связей»? В одном отношении термин «объектные связи» начинает устаревать. Он напоминает нам «сексуальный объект» Фрейда, который присутствовал для удовлетворения влечения, а не для обеспечения двусторонней связи. С другой стороны, нет никакого подлинного возражения против использования слова «объект» в качестве абстрактного термина в психодинамической науке при том условии, что при этом не подразумевается исключительно безличностный объект. И даже тогда наука человеческого переживания должна включать и «Я—Ты»-связь Бубера, и такую эго-объектную связь, где объект является безличностным, так как это законная часть опыта эго, как в смысле научного исследования материальных объектов, так и в смысле, скажем, понимания ценности красоты природы. Тем не менее, то, что действительно интересует психодинамическую науку, так это такое эго-объектное переживание, где объект является другим эго. Лишь тогда мы имеем полную реальность персонального переживания и персональной связи. Психодинамика является исследованием того типа переживания, в котором существует взаимосвязь между субъектом и объектом, и переживание утраты эго, когда эта связь нарушена.

Я ясно обрисовал свою точку зрения в семнадцатой главе «Структуры личности и человеческого взаимодействия». Я описал незрелые связи как существенно неравные, типа «одна-вверх-а-вторая-вниз». Это может быть естественная зависимость в случае ребенка и родителя, однако она является патологической, когда существует между взрослыми, как в садомазохистской связи. В ней каждый скорее использует другого, нежели персонально связан с другим. Такие связи склонны к паттерну «Я—Оно (неодушевленный объект)». Зрелые связи являются двухсторонними связями между эмоционально равными сторонами и характеризуются взаимностью, спонтанностью, сотрудничеством, высокой оценкой и сохранением индивидуальности в партнерстве. При такой взаимности не возникает надобности в разрыве взаимоотношений. Каждый член пары продолжает свое бытие и становление, откликаясь на бытие и становление своего партнера, в ходе личных взаимоотношений и взаимного знания. Теория объектных связей еще не концептуализировала это адекватным образом. У нас нет подлинной психодинамической теории развития индивидуального эго в личных связях; но не из-за сложностей самой персональной связи между двумя эго. От эго и суперэго Фрейда, через интернализованные объекты, проекцию и интроекцию Мелани Кляйн к расщеплению как эго, так и объектов в ходе их связи у Фэйрберна и, наконец, при прослеживании Винникоттом абсолютного начала эго в материнской связи, мы получили очень важные новые представления о том, что происходит с индивидуальной психикой под воздействием личных связей в реальной жизни. Однако данная теория еще не концептуализировала должным образом «Я—Ты»-связь Бубера, двух людей, являющихся одновременно эго и объектом друг для друга, и, таким образом, что их реальность как личностей становится, по мере развития их связи, тем, чем никто из них не смог бы стать вне этой связи. Вот что происходит в удачных браках и дружбах. Винникотт описывает ее начала в развертывающемся паттерне хорошей связи «мать—младенец». Это поднимает фундаментальный вопрос: сколь глубоко можем мы познавать друг друга и быть познанными? Именно это и пытается психотерапия сделать возможным для пациента, который не может добиться такой связи в обыденной жизни. Это поднимает вопрос, который, по словам Винникотта (1967), еще не рассматривался психоанализом: «Какова жизнь вне патологии?»