IV. ЧЕТЫРЕ ФАЗЫ РАЗВИТИЯ ПСИХОДИНАМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ6

IV. ЧЕТЫРЕ ФАЗЫ РАЗВИТИЯ ПСИХОДИНАМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ⁶

На шестом международном конгрессе по психотерапии в 1964 г. Фоулкс высказал следующее утверждение:

«Психоанализ — это биологическая теория, которая крайне неохотно была вынуждена стать социальной теорией под давлением психотерапии. Психоанализ не является групповой терапией».

Это высказывание поднимает жизненно важные проблемы для обдумывания. Психотерапия социальна в том смысле, что она рассматривает связи индивида с другими людьми, и поэтому она в равной степени является как индивидуальной, так и групповой терапией. Верно ли второе предложение? Оно означает, что психоанализ перестает быть психоанализом, если он изменяет своей первоначальной биологической ориентации, для того чтобы справиться с возникающими в ходе психотерапии проблемами. Это вряд ли здравая позиция. Психоаналитическая теория возникла в ходе усилий, предпринятых Фрейдом как практикующим врачом, чтобы найти пути излечения психоневрозов. Его первая попытка была чисто неврологической и была им оставлена, потому что не могла помочь в решении тех психологических проблем, с которыми он сталкивался. Его вторая попытка была психобиологической и дала больший простор для психологического подхода. Но психоанализ не мог оставаться на этом этапе своего развития, с течением времени Фрейд сам нашел психобиологическую теорию неадекватной и перешел к рассмотрению чисто психологических проблем теории эго.

Теории, не имеющие какого-либо практического применения, могут представлять лишь чисто академический интерес. Наша реальная забота состоит в «излечении» психического «заболевания» и охране психического здоровья, которая стала, хотя это далеко еще не понято многими людьми, главной из стоящих перед человечеством задач. Мы не занимаемся психотерапией для демонстрации психоаналитической теории. В действительности психоаналитическая теория постоянно находится в процессе изменения, для того чтобы отвечать потребностям терапии. Мы должны поэтому проследить развитие психодинамической теории, чтобы увидеть, как оно связано с пока только частично решенными проблемами психотерапии. Эти проблемы вызывали у меня особый интерес начиная примерно с 1950 г., когда моя клиническая деятельность оказалась связана с лечением группы шизоидных пациентов, что требовало особенно пристального изучения. Плоды этой работы начали вызревать примерно к 1960 г., и в своей клинической деятельности я находил теоретические положения Фэйрберна поистине бесценными. Две концепции, эго и шизоидного процесса, стали определять ход исследования. Они сразу же стали расходиться с психодинамической теорией, основанной на совершенно иных концепциях — влечений и депрессии — в классической фрейдовской теории. Тем не менее, тот факт, что в 1920-х гг. Фрейд сам переключил свой интерес от влечений к анализу эго, показывает, что это не две противостоящие точки зрения, а процесс развития психодинамической теории в течение пятидесяти лет. Фрейд сам дал первоначальный толчок этому развитию, и оно логически вытекало из его предшествовавшей работы.

Мы вполне можем сделать здесь паузу и поразмышлять о природе и месте теории в нашей работе. Мы все согласны с тем, что не даем пациентам интерпретаций на языке теории, мы также не пытаемся загнать пациента в прокрустово ложе теоретических схем. Если бы мы поступали подобным образом, то ничему бы не научились в нашей клинической работе, хотя такие ошибки, вероятно, в действительности случаются. Мы должны использовать наши теоретические концепции так, чтобы они направляли наше мышление в процессе понимания пациента, и, очевидно, нелегко позволить происходящему с пациентом изменять концепции, к которым мы привыкли и которые вызывают обоснованную заинтересованность. Тем не менее, Винникотт (1963) писал:

«В некотором смысле аналитику труднее быть оригинальным, чем кому бы то ни было еще, потому что все то, что мы говорим сегодня, было “преподано” нам вчера (т.е. нашими пациентами)».

Человеческие проблемы все еще настолько далеки от решения, что мы не можем себе позволить остановиться в теории, и, как отмечает Винникотт, наши пациенты действительно учат нас, и наши концепции постоянно претерпевают медленные изменения под давлением психотерапевтической практики. Концепции наиболее полезны на той стадии, на которой они формируются. Они представляют интеллектуальные попытки прояснить и сформулировать новое понимание, которое появляется при осмыслении обильного клинического материала. Некоторое время они выступают в качестве указателей, стимулирующих движение в правильном направлении: однако концепции склонны устаревать, иногда в связи с новой, более точной терминологией, иногда в связи с изменением содержания ранее употреблявшегося термина. К тому времени, когда накапливаются новые данные, принятые прежде концепции прочно укоренились, так что теперь необходимо выйти за их рамки, или же они становятся стереотипными, чересчур жесткими и препятствуют свежему мышлению. Это и произошло с концепциями Фрейда. Мы должны выйти за пределы прежнего представления о сущности депрессии. А такие термины, как «влечение», «либидо», «агрессия» (как врожденное влечение), «ид», «суперэго», «защитные механизмы», «эдипов комплекс» — отмечают стадии в развитии психодинамической теории, но некоторые из них определенно стали чересчур ригидными. Особенно понятие «эго» постоянно обогащается и изменяется, чтобы открыть дорогу к более глубоким уровням психического переживания, для описания которых требуется новое понимание и новые концепции. В работе с новым материалом использование исключительно старого концептуального инструментария препятствует более глубокому пониманию.

Сейчас мы должны сосредоточить более пристальное внимание скорее на проблемах развития эго в первый год жизни, нежели на эдипальных проблемах более позднего детства, хотя они тоже являются реальными проблемами. Попытка Кляйн перенести эдипальные проблемы семейного треугольника (соответствующие в классической теории возрасту от трех до четырех лет) на первый год жизни, определяемый проблемами двухсторонних взаимоотношений, не была в целом принята, однако послужила красноречивым доказательством того, что в базисных теоретических представлениях назревают изменения. Процесс изменений начался с тех пор, как Фрейд обратился к анализу эго в 1920-х, однако из всех аналитиков, которые содействовали этим изменениям, до настоящего времени лишь один Фэйрберн предпринимал систематические попытки фундаментальной переориентации теории, что происходит в настоящее время. И, несомненно, он был бы категорически против того, чтобы его вклад в теорию в свою очередь стал стереотипной схемой, блокирующей путь к дальнейшему знанию. Тем не менее, он сформулировал определенные базисные концепции, которые представляются столь же необходимыми для упорядочивания наших знаний на данной стадии развития, как и эдипальные концепции Фрейда и его структурные термины на более ранней стадии. Работа Фэйрберна — это не просто изменения в терминологии, как и работа Фрейда.

Я не выступаю в защиту какой-либо концептуальной терминологии как окончательной. Термины — лишь полезные инструменты, которые должны быть отброшены при появлении других, более подходящих терминов, дающих представление о том, что нам известно на сегодняшний день. Несомненно, что в последующие пятьдесят лет произойдет их полная ревизия. Термин «либидинальный» хотя и является полезным, далеко не так хорош для описания фундаментального жизненного стремления человека стать «личностью». Его исторические и лингвистические ассоциации слишком узки, чтобы адекватно отражать ту новую позицию, на которой мы сегодня находимся. А если подвергнется пересмотру термин «либидинальный», понадобится пересмотр и всех остальных терминов Фэйрберна. Но пока кто-либо не предложил более подходящий термин, чем «либидинальный», я нахожу, что терминология Фэйрберна ближе к реалиям клинической работы, чем любая другая известная мне теория, и она слишком ценна, чтобы ее не использовать. Балинт (1952) пишет:

«Сколь много бессознательного удовлетворения скрывается за использованием привычных способов мышления... лучше всего видно по тому, часто совершенно иррациональному, сопротивлению, которое возникает почти у каждого аналитика при предложении, что ему следовало бы научиться использовать или хотя бы лишь понимать новую систему координат, значительно отличающуюся от его собственной» (р. 232).

Я далее постараюсь определить место работы Фэйрберна в развитии психодинамической теории, чтобы показать, что было для меня бесценным в моем собственном исследовании шизоидных проблем, и представить ее потенциал для развития новых знаний. Но в то же самое время данная книга посвящена главным образом рассмотрению клинических, а не теоретических вопросов, и мы должны пытаться следовать за клиническими данными. В настоящее время я считаю, что сама теория Фэйрберна нуждается в расширении и пересмотре, в особенности концепции «эго», из-за влияния таких трудов, как проведенное Винникоттом исследование связи «мать—младенец», и начал развития эго (ср. главы восьмую и девятую). Именно здесь мы можем наиболее продвинуться в наших знаниях. На международном конгрессе по психоанализу в Эдинбурге в 1961 г. один из участников возражал против призывов Винникотта использовать «новые термины, такие как “столкновение” и т.д.», Однако прогресс остановится, если мы будем упорствовать, втискивая новое содержание в старую, уже чересчур узкую форму.

Мой собственный интерес в этом деле возрос, когда где-то в 1950-м три пациента, каждый по-своему, представили одну и ту же проблему. Первым был неженатый инженер средних лет, имеющий собственное дело, хорошо образованный, который сам желал пройти анализ из-за приступов отягченной виной депрессии. Ранее он прошел примерно шесть лет ортодоксального анализа, чье содержание знакомо каждому аналитику. Он подробно рассказывал о своей ранней жизни в семье, где не было любви, о своей покорности эгоистической матери и страхе и ненависти к буйному отцу, о сиблинговых обидах и подростковом восстании. Он приносил эдипальные и кастрационные сновидения, продуцировал мазохистские фантазии, генитальные, анальные и оральные реакции, пропитанные чувствами вины и наказания. На его материале мог бы быть написан классический психоаналитический учебник. На всем протяжении анализа он оставался добросовестной, трудолюбивой обсессивной личностью, все эмоции которой находились под большим внутренним контролем. Тип его личности не изменился, однако произошло значительное улучшение по сравнению с первоначальной подавляющей его депрессией. Его эго-защиты, можно сказать, были смягчены, и он почувствовал себя намного свободнее в плане работы. Он обобщил свое положение следующими словами: «Сейчас мне намного лучше, я прояснил все внешние проявления моего невроза, но теперь у меня такое чувство, будто я стою перед стеной без дверей и окон и слишком высокой, чтобы видеть поверх нее. Я иду и иду вдоль нее по кругу и не имею ни малейшего представления, что находится внутри. Я вижу, что что-то блокирует дальнейший анализ, и я не знаю, что это. Мне трудно позволить чему-то во мне в большей мере выйти наружу. Я должен поддерживать хорошую форму, чтобы вести свой бизнес». Поврежденная и спрятавшаяся часть его внутренней самости тщательно охранялась и на ее территорию не дозволено было вступать ни мне, ни даже его собственной сознательной самости. Однажды ему приснилось, что он спускается в подземный переход и подходит к закрытой двери с надписью «спрятанное сокровище».

У второй пациентки, пожилой, очень больной женщины с низкой профессиональной квалификацией, которой врачи сказали, что она больше никогда не сможет работать, была сходная подоплека и обычный эдипальный анализ, во время которого она вернулась на работу, более не страдала от какого-либо упадка сил и смогла работать, пока не заработала полной пенсии. Затем она, по-видимому, застряла в дальнейшем продвижении и, подобно первому пациенту, удерживала достигнутые успехи, но далее не прогрессировала. В это время ей приснилось, что она идет вдоль дороги и подходит к громадной стене. Не было пути вперед, и она не знала, что находится по ту сторону стены. Ее комментарий: «Я должна продолжать свой путь, если вы сможете выдержать работу со мной». Она ясно понимала, что если она пойдет дальше, то для нас обоих начнется трудное время. Здесь снова было бессознательное знание о недоступной, отрезанной части внутренней личной жизни, внутрь которой пациентка, по-видимому, чувствовала себя неспособной проникнуть и боялась такого проникновения, но которая должна была быть раскрыта для достижения радикального терапевтического результата.

Третий пациент, медицинский работник средних лет жизни, представил ту же проблему несколько иным образом. Это был случай, который я описал первым в своей работе 1961 г. по «Шизоидная проблема и регрессия» (ср. вторую главу, р. 49). Его симптом — приводящая его в замешательство активная поглощенность женской грудью — угас в ходе анализа, однако тут же сменился яркими фантазиями об уходе от активной жизни в неприступную крепость, изолированную от внешнего мира. Подобно другим пациентам, он вел активную профессиональную жизнь. Данные фантазии тогда, по всей видимости, указывали на радикальный уход от внешнего мира особой части его личности, пассивно существующей внутри данной крепости, подобно «неприступной стене» других пациентов. Все эти пациенты были шизоидными, отчужденными, закрытыми, испытывали огромные затруднения в своих взаимоотношениях с другими людьми и чувствовали себя одинокими.

В это время я пытался написать статью о «шизоидной цитадели», но не мог придти к какому-либо удовлетворительному заключению. Поэтому в качестве исходного пункта для изучения я провел клиническое исследование теории шизоидных реакций Фэйрберна (1952, ср. первую главу, с. 16 и сл.) в свете материала, собранного у моих собственных пациентов; во-вторых, продолжил сбор свежих клинических данных по шизоидным проблемам и, в-третьих, сделал обзор развития психодинамической теории от Фрейда через «культурный паттерн» американских исследователей к Мелани Кляйн и Фэйрберну, чтобы посмотреть, какие наметки делались для решения этой проблемы. Результат такого исторического исследования был представлен в моей книге «Структура личности и человеческое взаимодействие» (1961). Что касается клинической части данной книги, то я всем обязан группе шизоидных пациентов, чье разнообразие было поразительным: биолог, коммунист, госпитальная сестра, университетский лектор, бабушка на шестом десятке лет, молодая погранично-шизофреническая жена, социальный работник, у которого в прошлом имел место параноидальный шизофренический приступ, мать средних лет - преподавательница языка, в высшей степени успешный, однако крайне несчастный бизнесмен, и т.п. Их лечение, как мне казалось, шло в конечном счете вне классических психоаналитических феноменов, сексуальных конфликтов, агрессии, любви и ненависти, вины и депрессии. И дело было не в том, что эти классические феномены не наблюдались. Все пациенты начинали с продуцирования материала подобного рода, мимо которого нельзя было просто так пройти. Его анализ преобладал в первые годы работы, хотя, оглядываясь назад, я могу видеть, что временами проглядывали и более глубокие проблемы, которые, в конечном счете, вышли на авансцену. Что касается того, что появлялось позднее за эдиповым материалом, я не находил большой помощи, помимо интерпретации деталей, в литературе по шизоидным проблемам. У этого материала, по-видимому, отсутствовала внутренняя связь с психоаналитической теорией эдипальных и депрессивных проблем. Лишь к 1960 г. накопленные мной впечатления начали складываться в некоторый ясно выраженный паттерн.

Одна сильно выраженная тенденция дала мне необходимую отправную точку для обдумывания. В 1949 г. Балинт призвал к переходу от физиологического и биологического подхода к сфере объектных отношений в теории (1952). Это действительно было магистральным направлением. Оно было заметно в работе таких американцев, как Хорни, Фромм и Салливан, хотя в большей степени с точки зрения социального развития и с точки зрения «влияния культурных факторов», чем с точки зрения «анализа глубинных взаимоотношений». Уже в 1942—44 гг. проведенная Фэйрберном фундаментальная ревизия психоаналитической теории следовала в точности по тому пути, к которому впоследствии призывал Балинт, т. е. шла по пути эндопсихического исследования, а не рассмотрения проблемы с точки зрения культурных паттернов (Фэйрберн, 1952). Повсюду наблюдалось движение в общем направлении. Теория двигалась (I) от концентрации на частях к вниманию к психическому целому, (II) от биологического к подлинно психологическому, (III) от исследования превратностей развития влечений к развитию эго, (IV) от удовлетворения влечений к сохранению эго, и (V) от депрессивного уровня совладания с влечениями к более глубокому шизоидному уровню, где закладываются или не закладываются основы всей личности. Повсюду концепции эго и шизоидного процесса становились доминирующими.

Классическая психоаналитическая теория является морализирующей психологией борьбы за контроль над врожденными антисоциальными импульсами, разрозненными инстинктивными сексуальными и агрессивными влечениями с помощью чувства вины. Такое совладание, когда оно порождает радикальное вытеснение вместо «сублимации», приводит к ментальному параличу интернализованной агрессии, самонаказанию и депрессии. Однако когда Фрейд обратился к анализу эго, он положил начало тем направлениям исследования, которым суждено было привести к развитию совсем иной позиции. Исследование пошло в более глубокие области, чем обсессивные проблемы и суперэго. Истерические диссоциации стали приобретать новую значимость как расщепления эго. Высветились шизоидные проблемы не как проблемы удовлетворения влечений или контроля над ними, а как проблемы расщепления эго и борьбы за восстановление и сохранение целостного адекватного эго, или самости, с которым можно будет противостоять жизни. Термин «эго» стал означать нечто большее, чем просто сознательное эго. Это новая теория могла многое поведать о проблемах моих пациентов, которые бессознательно охраняли свою секретную шизоидную «крепость», где некая жизненная часть их самости была погребена и утрачена для рассмотрения и использования. Психология, исследующая влечения, мало что могла сказать на этот счет.

Здесь я должен согласиться с Фэйрберном, что термин «психобиологический» является «гибридом», который смешивает две различные дисциплины. Он похож на более ранний гибрид — «физиологическая психология», выдвинутый в книге МакДугалл (1905). В ней описывалась одна лишь физиология, а вовсе не психология. Мы изучаем одно целое человеческого бытия, разделив его на различные области абстракции для научных целей. Биология — это один уровень, психология — другой. Каждый из них имеет дело с явлениями органическими или психологическими, которые не могут регулироваться на другом уровне, но все они являются функциями одного и того же целого, или полной самости. Когда дело касается терапии, знания всех дисциплин должны приниматься во внимание. Мы не считаем, что имеем дело с двумя различными сущностями, одна из которых называется телом, а другая — психикой. Язык «ид и эго» подразумевает дуалистическую философию. Но мы также не можем изучать столь сложное целое, как блюдо из тушеной баранины с луком и картофелем, где все перемешано в одном котле. Мы должны выделять его аспекты и строго придерживаться того, что выбрано для исследования.

Психодинамическое исследование имеет дело с тем, что мы называем мотивированной и осмысленной жизнью растущей «личности», развитием ее объектных связей с другими людьми и затруднениями в этой сфере. Динамическая психология «личности» — это не теория влечения, а теория развития эго, в которой влечения не являются отдельными сущностями сами по себе, но являются функциями эго. Эго способно испытывать влечения. Психоаналитическая теория двигается в этом направлении. Теория влечений как таковая становится все более бесполезной в клинической работе, а теория эго — все более и более уместной. Интерпретации его состояния в биологических терминах заставят пациента лишь ощущать свою беспомощность и отвечать: «Ну и что из этого? Таким я рожден». Вне сферы психодинамики, по моему мнению, решающий удар теории влечений в исследовании людей нанес философ Джон Макмюррей в своих гиффордовских лекциях, том 2, о «Людях в процессе отношений». Наиболее важной темой исследования взаимоотношений является исследование самых ранних стадий развития эго, представленное в работе Мелани Кляйн и ее группы, Фэйрберна, Винникотта, Боулби, Биона и исследователей психодинамических движущих сил шизофрении. Конечно же, здесь присутствуют все классические эдипальные, социальные, сексуальные и агрессивные конфликты, но они раскрываются как аспекты внутренней, садомазохистской, истощающей самость борьбы за сохранение психических защит от коллапса эго.

Таким образом, я пришел к мысли о том, что первая огромная задача, с которой столкнулся Фрейд в своем пионерском исследовании, была связана с анализом морального и псевдоморального конфликта (т.е. подлинно морального и патологически морального). До этого данная задача охватывала все традиционное описание природы и проблем человека: и блокировала путь к более глубокому пониманию. Фрейд проанализировал ее столь исчерпывающе, что открыл путь к скрытому, примитивному до-моральному уровню опыта, в котором закладываются или не закладываются основы стабильности эго. Результатом работы Фрейда стала замена далеких от реальности традиционных представлений о детях более глубоким знанием самых ранних инфантильных страхов и эго-слабости. Фрейд в действительности вначале отталкивался от традиционной и популярной психологии Платона и святого Павла (ср. пятую главу, с. 193—194). «Возничий разума» Платона и «закон души» святого Павла превратились в «контролирующее эго» с его «научным разумом». Как «разум» у Платона сделался союзником «льва» (агрессии), направляя его против животной части (инстинктов) ради контроля, так и Фрейд представлял себе совместную деятельность эго с садистическим суперэго ради того, чтобы направить агрессию внутрь против ид, и показал, как патологическая вина порождает депрессию.

Фрейд использовал опирающуюся на традиционную мораль психологию контроля над побуждениями, но использовал ее совершенно новым способом, чтобы она направляла оригинальный клинический анализ психических процессов, вовлеченных в переживание человеком морального и псевдоморального конфликта. Это стало завершенным научным исследованием садомазохистской борьбы человека за окультуривание непокорной сферы влечений, которую он обнаруживает внутри себя. Нет никаких указаний, что проведенный Фрейдом базисный анализ морального конфликта сам по себе потребует значительного пересмотра. Однако Фрейд не ответил и даже не задавал себе решающе важный вопрос: будучи, несомненно, социальным существом по своей природе, почему человек так часто испытывает антисоциальные побуждения, как они возникают? Фрейд, подобно всем своим предшественникам, просто считал их врожденными, предполагая, что в природе человека существует неразрешимое противоречие добра и зла. Таково традиционное представление о человеке в нашей собственной и других культурах.

Однако фрейдовский анализ морального конфликта невольно обнаружил тот факт, что это не исчерпывает психический опыт людей и даже не является самой глубокой проблемой. В действительности убеждение взрослого человека, что все его затруднения проистекают вследствие существования у него могущественных, почти что варварских, влечений животной природы, оказывается нашей рационализацией и величайшим самообманом. Мы предпочитаем повышать значимость нашего эго, веря в то, что даже если мы являемся «плохими», мы, во всяком случае, сильны в том, что обладаем «могучими влечениями». Люди сопротивляются осознанию истины о том, что мы переводим наши влечения в антисоциальное русло в ходе борьбы, направленной на подавление слабого, наполненного страхом инфантильного эго, из которого мы никогда целиком не вырастаем. Так, Фэйрберн считал «инфантильную зависимость», а не «эдипов комплекс», коренной причиной невроза. Эдипов комплекс является проблемой «могущественных побуждений», а инфантильная зависимость является проблемой «слабости эго». Депрессия — проблема нашей «плохости». Шизоидная проблема открывает психологию нашей фундаментальной слабости. Я не сомневаюсь, что существует сильное сопротивление осознанию этого, ибо люди скорее предпочтут воспринимать себя плохими, нежели слабыми. Это можно увидеть по отношению к людям с обсессиями и невротикам. Люди с обсессиями вызывают большее уважение, чем истерики. Окружающим кажется, что страдающие от обсессий пытаются совладать с плохими побуждениями, в то время как истерики только пытаются найти кого-либо, к кому готовы примкнуть из-за своей слабости. Тот, кто профессионально связан с этими проблемами, может иногда сказать: «Знаете ли, мне кажется, что я чуточку обсессивен», — но вы никогда не услышите от них: «Я несколько истеричен». Но как раз истерия подводит нас ближе к этой фундаментальной проблеме. Этот сдвиг центра тяжести в психодинамической теории приведет нас к радикальной переоценке всех философских, моральных, просветительных и религиозных взглядов на человеческую природу.

Психоаналитическая практика, по-видимому, идет впереди психоаналитической теории в этом вопросе. В следующей главе мы увидим, как в анализе депрессии мы начинаем понимать, что это состояние является более сложным, чем казалось прежде. Классическая депрессия ранее объяснялась амбивалентными объектными отношениями и виной по поводу сексуальных и агрессивных влечений. Однако представляется, что есть и другой аспект депрессии, который лучше описать как регрессию и который требует объяснения скорее с помощью понятий расщепления эго, задержанного развития эго, слабости, отсутствия самореализации и апатии. Мы увидим, что Зетцель полагает, что важным новым понятием в современном взгляде на депрессию является понятие «эго». Однако бессмысленно пытаться работать в русле эго-психологии, используя представления теории влечений. Проблемы эго-психологии — это проблемы слабости эго, отсутствия единства, деперсонализации, чувства нереальности, отсутствия должного чувства собственной идентичности, ужаса, испытываемого некоторыми пациентами от своей «отчужденности» и «закрытости», так что им кажется, что они никогда более не смогут войти в контакт с другими людьми. С этими феноменами может иметь дело лишь теория, опирающаяся на анализ шизоидных процессов ухода во внутренний мир под воздействием первичных страхов. Здесь следует искать результаты нарушенных начал развития эго.

До сих пор один лишь Фэйрберн пытался систематически переориентировать теорию с депрессивной основы к шизоидной. Тем не менее, все движение психоанализа нынче идет в данном направлении. Обобщая основные моменты своей теории, Фэйрберн утверждает, что внутренняя ситуация, описанная в терминах объектного расщепления и эго-расщепления,

«представляет базисную шизоидную позицию, которая более фундаментальна, чем депрессивная позиция, описанная Мелани Кляйн... Теория личности, понимаемая на языке объектных отношений, расходится с теорией личности, понимаемой на языке влечений и превратностей их развития» (1963).

Структурные термины Фрейда — ид, суперэго, эго — используются при описании классической депрессии и морального конфликта. Структурные термины Фэйрберна — либидинальное эго, антилибидинальное эго, центральное эго — используются при описании шизоидного процесса утраты первичного единства самости.

По моему мнению, существовали четыре стадии в развитии психоаналитической теории. (I) Первоначальная теория влечений Фрейда, которая дала возможность проведения глубокого анализа морального и псевдо-морального конфликта. Это привело к (И) эго-анализу Фрейда, который, будучи связанным с теорией влечений, не мог дать чего-либо большего, кроме поверхностного описания эго, в качестве утилитарно используемого инструмента для контроля над побуждениями, для адаптации к внешней реальности, средства перцептуального сознания и т.д. До появления адекватной теория эго как реальной персональной самости, возникла третья стадия. (III) Мелани в своем исследовании рассматривала объект как психически интернализованный, который вследствие этого становится фактором развития эго. Она исследовала психологию внутренних объектных отношений столь же тщательно, как ранее Фрейд исследовал психологию контроля над влечениями. Работа Кляйн представляет собой «теорию объектных отношений с акцентом на объекте», и она привела к четвертой стадии, (IV) «теории объектных связей Фэйрберна с акцентом на эго». Главный интерес Фэйрберна всегда был сосредоточен на исследовании эго, как это видно и в его ранней работе (1931) о сновидческих персонификациях. Но в его работе, как он это открыто признавал, не было прогресса, пока он не оказался под влиянием идей Мелани Кляйн. Теперь из его исследований ясно видно, что значимость объекта заключается не в том, что он является «средством удовлетворения влечений»; подобные выводы ведут лишь к психологии развития влечений. Значимость объекта заключается в том, что он «необходим для развития эго». Это дает нам психологию развития эго, эго-дифференциаций, расщеплений и многого другого. Фэйрберн направил теорию объектных отношений Мелани Кляйн в русло теории эго, не к поверхностной теории эго Фрейда, а к фундаментальной теории эго, которая считает движущими силами психики реальную самость или личность, уникальным центром которой становится полный смысла опыт, возрастающий в среде личных взаимоотношений.

Фэйрберн, конечно же, далеко не единственный аналитик, увидевший необходимость поворота теории и терапии к подлинной самости целостной личности. Винникотт пишет, что целью терапии является

«движение от ложной самости к подлинной самости... которое происходит вследствие того, что

подлинная самость начинает ощущать себя реальной» (1955а, р. 292).

И вновь

«в благоприятных случаях в пациенте наконец пробуждается новое чувство самости и ощущение прогресса, который означает подлинный рост» (р. 289).

Теория подлинной и ложной самости Винникотта также является теорией расщепления эго и имеет дело с теми феноменами, которые не описываются структурными терминами Фрейда. Фэйрберн, однако, до сих пор единственный аналитик, который взял на себя задачу полной ревизии теории с этой точки зрения. Результатом является впечатляющие теоретические положения, обладающие практической клинической ценностью.

В процитированном кратком описании Фэйрберн считает тревогу сепарации самой ранней и первоначальной тревогой и основной причиной шизоидного бегства или отвода части теперь расщепленного эго от контакта с внешним миром. Есть несколько причин сепарационной тревоги. (I) Фэйрберн ранее подчеркивал, что неудовлетворенная потребность в ласке и заботе становится опасной и что младенец «идет на попятный» — это очень могущественная причина. Винникотт подчеркивает (И) прямой страх «столкновения» младенца с плохим объектом, от которого он вынужден убегать, так как не может ему противостоять; и далее (III) ситуацию, в которой младенец чувствует себя просто отвергаемым, заброшенным. Мать не оправдывает ожиданий младенца. Он не получает от нее адекватного отклика и «обращается в бегство», уходя от окружения, которое представляется ему не преследующим, но пустым. Эти три причины ухода сами по себе являются патологическими. Но (IV) Винникотт также придает особое значение тому, что может быть названо «здоровой основой» ухода. Это проблема младенца, который страшится своих потребностей в ласке и заботе, так как обнаруживает, что мать не может выносить естественной, здоровой силы этих его потребностей, так что он начинает воспринимать себя безжалостным разрушителем, хотя не имеет ни малейшего намерения быть таковым. Мать не является фрустрирующей, сердитой или невнимательной, но она не способна выносить давление со стороны своего полного жизни ребенка, а тот, напуганный такой ситуацией, уходит в себя и вынужден тратить свою энергию на торможение своих потребностей и того приятного возбуждения, которое они могли порождать, что в конечном счете приводит к апатии. Чем бы ни была вызвана сепарация — заброшенностью или уходом, ее опасность заключается в том, что младенец, начинающий жизнь с примитивной и неразвитой психикой, просто не может вынести утрату своего объекта. Он не может сохранять свою примитивную целостность длительное время в отсутствии матери и не может развивать чувство идентичности и самости без объектной связи. Тревога сепарации указывает тогда на последний и наихудший страх, страх утраты самого эго, деперсонализации и чувство нереальности. Причина, по которой пациенты столь цепко держатся за свой кляйнианский мир внутренних плохих объектов и за свой фрейдистский внутренний мир эдипальных конфликтов по поводу секса и агрессии, заключается в том, что их внешние объектные связи настолько ослаблены из-за их раннего шизоидного ухода внутрь, что они вынуждены сохранять мир внутренних фантазийных объектов просто для поддержания бытия своего эго.

Конфликты по поводу секса, агрессии и вины, помимо того, что обладают очевидной значимостью на своем уровне, также часто используются как последнее средство против ухода, регрессии и деперсонализации, и пациент не хочет от них отказываться. Он скорее будет постоянно возвращаться к этим конфликтам, пока мы не проанализируем их до первичных мотивов, нежели сталкиваться лицом к лицу с тем, насколько малым, слабым, отрезанным, нереальным чувствует он себя в глубине души. Сновидение пятидесятилетнего мужчины-пациента служит иллюстрацией этого:

«Я вел с кем-то (несомненно, со своим деспотичным отцом) ужасную борьбу за жизнь. Я столь решительно защищался, что он внезапно полностью прекратил свои нападки на меня. Я сразу же почувствовал себя покинутым, разочарованным и в полном замешательстве подумал: “О! Я на это не подписывался”».

Его реальная жизнь была полна рационализированной агрессии, противостояния власти, нападений, защиты своей независимости (часто когда ей не угрожали), и все это в действительности делалось ради поддержания бытия своего непрочного эго. Он не мог обходиться без борьбы. Другой пациент сказал: «Я не сержусь на своих работодателей, я слишком робок, чтобы сталкиваться с ними лицом к лицу. Когда я сержусь, то чувствую некую энергию. В противном случае я ощущаю себя пустым местом». Такова базисная проблема в психопатологии — шизоидная проблема ощущения себя «пустым местом» — ощущение, никогда не перерастающее в адекватное чувство реальной самости. Если мы продвигаемся достаточно далеко, эта проблема всегда проявляет себя за спиной классических конфликтов. Я подозреваю, что это в большей мере справедливо для всех людей, как бы мы ни отказывались это признать, и что хроническая агрессия, которая всегда казалась признаком «человека», является лишь камуфляжем и защитой от базисной слабости эго. Мы должны теперь более подробно рассмотреть эту переориентацию психодинамической теории.