ИНФАНТИЛЬНОСТЬ И НАСИЛИЕ

ИНФАНТИЛЬНОСТЬ И НАСИЛИЕ

Организованное, систематизированное насилие имеет только внешнее сходство с клиническим садизмом и во многих случаях его суть раскрывается именно этимологией понятия агрессия в смысле самоутверждение, как напоминает об этом Эрих Фромм.^{101} Жестокость дедов, «сушащих крокодилов», или «попугаев» и т. п. — это жестокость не садиста, а ребенка. Дети в силу неразвитости абстрактного мышления существа очень жестокие. Они мучают кошек, отрывают насекомым «руки-ноги» не оттого, что получают удовлетворение от причинения страданий живому существу, а от манипуляций, производящих изменения в природе, которая в их сознании еще не разделена на живую и неживую. Просто изменения в живой природе более очевидны, чем в неживой. В этом жажда познания, и механическая самореализация неотделима от развлечения. Другое дело, что любая манипуляция с любым живым существом без его на то согласия будет насилием.

Деды, так же, как дети в своей экспансии, часто бывают не в состоянии отличить насилие от манипуляций с объектами. В конце концов, в армии все люди — объекты. Когда по команде одного доминанта тридцать тел синхронно принимают любую позу, он испытывает удовольствие от произведенного изменения в пространстве, организованном порядком тел, и это чувство является источником его личностного самоутверждения — власти. Поэтому власть деда в казарме психологически ничем принципиально не отличается от любой другой власти и также стремится к абсолютизации, к тому, чтобы минимум усилий производил максимум изменений. Для этого существуют знаки.

Знаки не только усиливают эффект любого действия, но ограждают сознание от стресса, возможного в результате осознания его последствий. Семиотическое поле — это своего рода информационный скафандр, адаптирующий сознание человека к насилию (или позволяющий ему абстрагироваться от него, что здесь одно и то же). Одно дело хлестать человека пряжкой и говорить себе «я издеваюсь», а другое дело — «я придаю ускорение» («воспитываю», «слежу за порядком»). Так, в нашей части деды одного из подразделений любили постоянно хлестать духов бляхами своих ремней по ягодицам. Но однажды после того, как на месте ягодиц одного из духов обнаружили кровавое месиво, они сами пришли в ужас и на своем «консилиуме» постановили никого ремнями больше не хлестать.

Осознание наступает в результате десимволизации, порождающей эмоцию, сопоставимую с катарсисом. В экстремальных группах это бывает редко, потому что системы организованного насилия вырабатывают мощное знаково-символическое поле в целях адаптации сознания участвующих в нем людей. С одной стороны, прямое насилие, чреватое физическим уничтожением жертвы, редуцируется до уровня знака и осуществляется в информационном пространстве в качестве оскорбления или унижения; с другой стороны, сам насильник, благодаря знаковому контексту, не воспринимает творимое им насилие как таковое, для него это в худшем случае «прикол».

Инициация в традиционной культуре — это переход человека их группы женщин/детей в мир взрослых мужчин. Гендерная ассиметрия социальной динамики предполагает переход, отражающий общую динамику культурогенеза.^{102} Сама идея статусного перехода как максима психической реальности солдата отражена в структуре дембельских альбомов и блокнотов.

Принципы построения их текстов имеют две гипертрофированных стороны: гипертрофированная брутальность в репрезентации себя в мире, и напыщенная тоска с оплакиванием своей участи. Как правило, крайняя агрессивность фраз, посвященных своим «классовым антагонистам» и невестам, чередуется с плаксивыми посвящениями маме. Приведу в качестве примера тексты, воспроизводящие чередование инфантилизма и агрессии, скопированные с одного разворота дембельского блокнота, принадлежащего неизвестному пограничнику.

Тексты правой половины разворота воспроизводят инфантильные комплексы в душещипательной лирике «а-ля Есенин», перечеркнутой по диагонали большими печатными буквами «МАМЕ»:

Все вокруг порошей запорошено,

В карауле не легко стоять.

Как ты там живешь, моя хорошая,

Добрая и ласковая мать?

Знаю я, как ты рассветом ранним,

Когда звезды блекнут в тишине,

Ты склоняешься над моими конвертами,

Думаешь, наверно, обо мне.

Я здоров, напрасно ты волнуешься,

Я служу, работаю, учусь.

А когда придет пора осенняя,

Я тогда к тебе домой вернусь.

А пока в бушлате запорошенном

Буду на границе я стоять.

Береги себя, моя хорошая,

Добрая и ласковая мать.

(ПМА, Тувинско-Алтайская экспедиция, 2000 г.)

Данный текст сам по себе можно считать наивной лирикой, однако, контекст всегда расширяет понимание. Примыкающие к этому стихотворению тексты левой половины разворота представляют собой его полную этико-эстетическую и эмоциональную антитезу, по закону бинарной оппозиции представляют полный спектр брутальных идеалов: один — про женщин, второй — про пьянку, третий — про драку, четвертый — про драку из-за женщин:

«У пограничника должна быть только одна девушка, но в каждом населенном пункте».

«Кто много пьет — тот много спит / Кто много спит — тот не вредит / Кто не вредит — тот чист душой / Отсюда вывод — пей, родной».

«Старшина у нас хороший / Старшина у нас один / Мы все вместе собиремся / И п…ды ему дадим».

«Кто обидит девушку пограничника, тот навсегда останется загадкой для хирурга».

(ПМА, Тувинско-Алтайская экспедиция, 2000 г.)

Такие тексты — лишь только один пример из массы подобных, составляющих фундаментальный пласт духовной культуры в армии.

Бессознательная трансформация смысловых значений половых органов в актуализации знаков элитарности, коррелирует с экзальтированным восприятием образа женщины в текстах: чрезмерно инфантильном посвящении матери, с одной стороны, и излишне доминантном обращении к жене (невесте), с другой. Л. С. Клейн видит в подобных фактах реликты первобытного материнского культа.^{103} В то же время это можно расценивать в качестве следствия общей инфантилизации человека в армии, неизбежно вытекающей из лишения солдата всякой ответственности за свою жизнь в контексте тотального подчинения. Это, тем не менее, не отрицает высказанного Клейном предположения, поскольку материнские культы могут также следовать из общей инфантилизации сознания, наступающей, в свою очередь, вследствие лишения взрослого мужчины ответственности.

Повышенная агрессивность в армии может быть понята как обратная сторона инфантильных комплексов, вызванных потребностью в компенсации в условиях постоянного стресса и повышенной тревожности. Все это расширяет психо-символическую основу доминантных отношений.