Счастливое время

Счастливое время

Итак, спокойный период жизни Месмера закончился — венское медицинское сообщество отвергло его, и тогда он решил попытать счастья в другом центре европейской культуры, в Париже. В конце января 1778 года Месмер переехал в Париж, без жены (которую он никогда больше не увидит; она умрет от рака легких в Вене в сентябре 1790), но с рекомендательным письмом к австрийскому послу графу Флоримунду Мерси-Аргенто. Должно быть, он лелеял надежду на патронаж королевы Марии Антуанетты, супруги Людовика XVI. Она была австрийкой по происхождению, дочерью великой императрицы, и, наверняка, слышала о Месмере. Так или иначе, он возобновил знакомство с Глюком, который считался одним из фаворитов королевы.

Париж в то время был городом сражающихся мировоззрений и взглядов. С одной стороны, здесь правило Просвещение: Вольтер и Руссо только что умерли, Дидро как раз заканчивал последний том своей массивной энциклопедии, математика и другие науки значительно продвинулись вперед в руках таких ученых, как Лаплас, Лавуазье и Лагранж. С другой стороны, вовсю процветали тайные общества розенкрейцеров и сведенборгиан[30], распространяющих туманный мистицизм, шарлатаны, торгующие на улице самодельными снадобьями, популярность завоевывали оккультисты Казанова и Калиостро. Трагедия Месмера, который считал себя приверженцем науки, состояла в том, что наука не принимала его. Но в глазах широких слоев населения того времени теории Месмера легко могли сойти за научные, людей вовсе не пугало присутствие в них примеси «оккультизма».

Слухи о прибытии нового целителя и оригинала достигли Парижа раньше Месмера, так что он с помощью своих австрийских контактов легко смог встретиться с влиятельными парижанами. Поначалу он убеждал всех в том, что медицинская практика в Париже не входит в его намерения, но человеческое любопытство, а положение самых первых пациентов, зачастую отчаянное, заставили его изменить свои планы. Многим он казался провозвестником новой науки, кто-то видел в проводимых им исцелениях «Божественные знаки», которые можно было противопоставить атеизму Просвещения, большинство же просто надеялось на излечение собственных болезней с помощью магнетизма. С медицинской точки зрения совсем не трудно понять, почему он завоевал такую популярность: то, что тогда называли медициной, недалеко ушло от лечения верой, слегка прикрытого рационалистической терминологией, и методы врачевания, в основном, были гораздо более навязчивыми и болезненными, чем те, которые предлагал Месмер. Настойки, пиявки, кровопускание и слабительные весьма мало помогали в борьбе с болезнями. Но, невзирая на все это, многие врачи полагали, что в корне отличаются от народных целителей, свято веря в напыщенный и, в конечном счете, непростительный рационализм.

Месмер снял большой особняк в местечке Вендом (оно потом называлось Луи-ле-Гран) и познакомился с президентом Французской академии наук Шарлем Лероем. Он хотел, прежде всего, получить официальное признание собственных теорий, а поскольку считал себя более физиком, нежели врачом, Академия наук казалась ему именно тем местом, с которого следует начать. С помощью Лероя ему удалось пригласить некоторых ученых на парочку демонстраций, но те не пришли ни к какому выводу; все произведенные Месмером эффекты, по их словам, объяснению не поддавались и не могли быть отнесены к животному магнетизму. Месмер отказался от попыток переубедить академиков и решил обратиться в недавно организованное Королевское медицинское общество, полагая, что уж там-то его революционные идеи встретят с пониманием и поддержкой. Он написал несколько писем с просьбой о том, чтобы члены Королевского общества пришли и своими глазами убедились в эффективности его методов, но все послания остались без ответа. Месмер поступил самым характерным для себя образом: как только его отвергли, он тут же принялся поливать обидчиков грязью, хотя ранее сам претендовал на членство в одной из этих официальных организаций. Так, Королевское общество, по его описанию, является сборищем лицензированных шарлатанов и торговцев ядами.

Не встретив должного признания в медицинских кругах, Месмер решает открыть собственную практику в тайной надежде, что его успех поколеблет скептицизм несговорчивых медиков. Он переезжает в городок Кретель, расположенный в нескольких милях от Парижа: загородный дом и чинная сельская жизнь показались ему более подходящими для работы. Здесь он принимал ни о чем не подозревающих клиентов, и туда же доходили насмешки официальной медицины. Поскольку он пытался всего лишь заработать денег, чтобы поддерживать ставший уже привычным венский образ жизни, то насмешки его практически не интересовали. Он даже начал получать удовольствие от того, что стал врачом, к которому пациенты обращаются в первую очередь, а не в последнюю, когда теряют всякую надежду.

Пациентов вскоре становится слишком много для индивидуального лечения. Чтобы никому не отказывать, он придумал ускоренные способы обслуживания: 1) бакет, описанный в предисловии, позволял лечить до тридцати пациентов одновременно; 2) «магнитную цепь» — пациенты держались за руки, в результате чего магнетический флюид мог проходить от одного к другому, не теряя целительных свойств. В месмеровском доме собиралось подчас до двухсот пациентов, и многие из них очень недурно платили за оказанные услуги. Его мечты начинали сбываться. Он сколачивал состояние и добился поддержки всех слоев общества. Желание быть в гуще событий привело его через несколько месяцев обратно в Париж, где он снял большой дом на улице Кок Херон. Количество пациентов все возрастало, и вскоре он покрыл все свои расходы на переезд, однако даже этот громадный особняк уже не вмещал достаточного количества бакетов. Поскольку Месмер верил, что магнетизируется абсолютно все, то взял и «намагнитил» огромное дерево у ворот св. Мартина и привязал к веткам ремни. Около ста человек могли сидеть под деревом, держа ремни у пораженных болезнью частей тела, а замечательные свойства этого дерева, подтверждались тем, что оно якобы первым распускало почки весной и последним теряло листву осенью. Популярность Месмера была настолько велика, что стоило пронестись слуху, будто какое-то дерево месмеризовано, и люди тотчас спешили его выкопать.

Месмер был человеком контрастов. Без сомнения, ему хотелось денег и славы, но в то же время им двигало подлинное желание исцелять людей. Его шокировали методы лечения бедняков, которых либо в больших количествах загоняли в палаты общественных госпиталей, либо не лечили совсем, поскольку те не могли платить. Он же обслуживал их бесплатно (так поступал в Вене и его учитель по медицинской школе Гарард ван Свитен), а расходы компенсировал непропорционально большими суммами, взимаемыми с богатых пациентов. Побуждаемый не только гуманностью, но и отчаянной потребностью в признании, он лечил принцесс и городскую бедноту, герцогинь и дворников, графинь и сапожников. На самом деле, конечно, было больше герцогинь, чем дворников, потому что на те заболевания, в избавлении от которых Месмер особенно преуспел, у рабочего люда просто не хватало времени, например, на всякие нервные болезни. Верно также и то, что многие женщины шли к Месмеру просто так, не страдая ни от какого стоящего заболевания; это было своего рода модой, развлечением, — тем, о чем можно поболтать за чаем и картами в салоне у графини такой-то.

Некоторое представление о том, как выглядела сцена вокруг бакета, может дать выдержка из отчета Королевской комиссии 1784 года:

Пациенты представляли собой чрезвычайно разнообразное зрелище… Одни сидели тихо и спокойно и ничего не чувствовали, другие кашляли, плевались, стонали от боли, жаловались на жар в определенном месте или во всем теле и покрывались испариной, третьи содрогались от конвульсий. Приступы конвульсий также отличались по повторяемости, длительности и интенсивности. Как только приступ начинался у одного человека, он сразу же возникал и у других пациентов. Комиссия убедилась в там, что конвульсии могут длиться более трех часов, они сопровождаются отхаркиванием вязкой мокроты, с силой изрыгаемой из груди во время приступа. Иногда в мокроте замечались следы крови. Конвульсии характеризовались непроизвольными спазматическими движениями всех членов тела, гортани, спазмами в подреберной и надчревной областях. Во время приступа взгляд становился блуждающим, исторгались пронзительные крики, слезы, икота и сумасшедший смех. Конвульсии сменялись состоянием вялости, изнеможения и дремоты. Любой внезапный звук мог вызвать их у пациентов снова, даже небольшое изменение в стиле фортепьянной игры способствовало возобновлению конвульсий.

Внимание экспертов привлекли, по большей части, судороги, однако уже из первых двух предложений становится ясно, что конвульсии были хотя и частым явлением, но никак не универсальным. Например, д’Эслон в своем ответе членам комиссии утверждает, что из 500 пациентов, которых он лечил, судороги случились только у двадцати. Тем не менее, комиссия обратила на них внимание не зря: Месмер желал наступления припадков у своих пациентов, так как считал их верным признаком кризиса, открывающего путь к исцелению. Что же происходило на самом деле? Почему конвульсии наступали у такого количества людей? Ведь не могли же они все быть эпилептиками или страдающими другими формами органических припадков. По-видимому, кризис проявлялся именно в таком виде по трем причинам. Во-первых, христианские ритуалы экзорцизма, практиковавшиеся столетиями и достигшие, как мы видели, феноменальной популярности у Гаснера, неизменно провоцировали такие припадки, так что пациенты Месмера ожидали чего-то подобного. К тому же незадолго до этого случилась мода на спонтанное излечение у могил святых в Париже, и пока король не запретил нарушать таким образом общественный порядок, перед отступлением болезни у людей частенько случались судороги. Во-вторых, в то время и в течение последующего девятнадцатого столетия дамам высшего света полагалось страдать от некой болезни, включающей в себя истерические обмороки и нервные припадки. В-третьих, месмеровская практика и всеобщий научный энтузиазм (Месмер весьма разумно сконструировал свой бакет по образу и подобию лейденской банки, пользовавшейся огромной популярностью у аристократов, которые составляли его клиентуру) заставляли людей ожидать чего-то необычного, и если таковое вдруг случалось, то вполне могло вызывать нервную реакцию.

Первый фактор, вероятно, самый главный. Ожидание и массовое внушение — великие силы. Эмиль Куэ рассказал историю, как один сумасшедший брызнул на проходящую мимо женщину жидкостью, от которой у нее распухла нога. Газеты посвятили этому происшествию пару строчек, а в течение нескольких последующих дней появились сообщения уже о десятках подобных случаев: слишком много для того, чтобы быть правдой. Стоило Месмеру удачно вылечить всего нескольких больных, и по Парижу уже понеслась молва: «В городе есть замечательный врач. Он действительно хорошо лечит». Это была эра чудес; если Монгольфьер смог покорить воздух с помощью шара, то почему бы Месмеру не изобрести панацею от всех болезней?

Как показано в предисловии, Месмер не гнушался использовать в комнатах с бакетами оккультные атрибуты. Возможно, польза от них была установлена опытным путем, однако он никогда не признавал важности психологических факторов для исцеления больного и оставался упрямым материалистом до конца своих дней. И не потому, что завистники намеренно не замечали психологических аспектов его метода лечения, концентрируясь лишь на том, существует ли космический флюид в природе как таковой. Нет, в этом заключались правила игры, принятые Месмером.