Лекция 13. Происхождение пустого усилия. Характерологическое разнообразие и транзитивизм. Язык: подлежащие и сказуемые.

Сразу скажем, что вопрос о происхождении пустых усилий многослоен и имеет не только психологические, этологические, биологические, но и философско-культурологические коннотации. Для того, чтобы разобраться в этом доказательно и фундаментально, нужно иметь хорошие знания сразу по нескольким смежным наукам.

Поэтому все, о чем мы будем здесь говорить – это лишь робкие попытки (быть может, даже легковесные) разобраться в проблеме. Но без таких попыток, мы вынуждены будем иметь дело просто с феноменом, никак не вписывающемся, в общую картину мира. А это не только тяжело, но и, по-моему, малопродуктивно.

Попробуем, все-таки, как-то проинтерпретировать возникновение феномена пустого усилия. Да простят нас те специалисты, на территорию которых мы сейчас бесцеремонно залезем.

Как мы уже говорили, пустые усилия есть прямое следствие присущей людям (большинству людей) веры в прямой волевой самоконтроль, веры в способность непосредственно управлять собственными мыслями и чувствами. Эта вера – то, без чего пустых усилий быть не может. Люди попадают в ситуации пустого усилия, тогда, когда им кажется, что прямое управление собственными душевными движениями является наиболее кратким и эффективным путем к цели (в широком смысле к достижению большей безопасности). Люди верят, что, контролируя волевым образом свои реакции, они легче, быстрее, надежнее достигнут результата. «Если не думать о плохом, не притянешь к себе несчастье». «Если будешь четко и слаженно управлять своими чувствами и мыслями при знакомстве, непременно завоюешь собеседника». «Если будешь соображать быстрее, непременно выполнишь стоящую перед тобой задачу». Если подавишь ненужный гнев, обретешь душевный покой.

Мы видели с вами, что веру в прямой волевой самоконтроль невозможно доказать. Более того, осознанно предпринимаемые попытки всерьез, в виде эксперимента руководить мышлением–чувствованием никогда не увенчиваются успехом. Тем не менее, установка эта присуща нашему мышлению, как бы включена в «когнитивную карту» большинства людей. Даже те люди, которые на рациональном уровне не признают прямой волевой самоконтроль, дают друг другу и себе самим «здравые советы» типа «Возьми себя в руки!», «Хватит думать о всякой ерунде» и т.п. То есть, сплошь и рядом попадают во власть этой установки на неосознаваемом уровне. И для многих из нас, в трудной жизненной ситуации, когда кажется, что волевое руководство своими чувствами сможет эту ситуацию решить, весьма характерно до последнего верить в эту мнимую возможность, несмотря на все доводы разума.

Такое впечатление, что эта вера сидит во многих людях на уровне инстинкта. Мы видели это с вами на прошлых занятиях. Нужно произвести целое психотерапевтическое вмешательство, чтобы выбить человека из этого убеждения, и, тем самым, освободить его от пустого усилия.

Чем объяснить такую агрессивность (хочется употребить медицинский термин «вирулентность») этой установки, ее встроенность в саму ткань человеческого разума? При том, что мы видели, сколько дискомфорта, а то и страдания она доставляет человеческому существованию. При том, что она не несет с собой никакой выгоды (если, конечно, не считать выгодой нелепое самомнение, являющееся ее обратной стороной).

Можно представить себе следующую модель биологической обусловленности этого феномена.

Два биологических фактора, сталкиваясь в определенных обстоятельствах, приводят к закономерному рождению веры в прямой волевой самоконтроль.

Первый фактор: в психическом плане люди отличаются друг от друга и причем, подчас, весьма значительно. Отличаются характерологически (то есть на уровне врожденных душевных особенностей). Отличаются имеющимся опытом, разным когнитивным научением. Хотя это само собой разумеется, давайте остановимся поподробнее на различиях в наших душевных свойствах. Я не буду рассказывать о существующих характерах, как об устойчивом сочетании тех или других особенностей. Давайте проще, чтобы не путаться, поговорим о некоторых отдельных душевных качествах, которые можно представить очень наглядно.

Как вы думаете, все ли люди одинаково агрессивны?

Конечно, нет! На одном полюсе мы видим человека, готового почти по любому поводу конфликтовать с окружающими и нападать на них. На другом – человека обычно безобидного и доброжелательного. А между этими полюсами континуум, целое поле постепенных переходов. Конечно, каждый в какой-то ситуации может быть агрессивным, но порог агрессии может быть выше или ниже.

Все ли люди одинаково тревожны?

Тоже нет. Кто-то боится почти всего на свете, кто-то вообще почти не знаком с чувством страха. Кто-то посередине. Кто-то посередине между серединой и правым флангом, кто-то – между серединой и левым. Каждого можно испугать, если задаться целью. Но опять же, порог тревожной реакции меняется от человека к человеку.

А как на счет демонстративности? Потребности находиться в центре внимания?

И здесь мы увидим шкалу. Кто-то все время стремится «на сцену», кто-то, наоборот, хорошо себя чувствует в тени. Кому-то ни там, ни там нехорошо и нужна золотая середина.

Общительность? Все ли мы одинаково стремимся к неформальному общению? Все ли мы испытываем одинаковое удовольствие от длительного общения с себе подобными?

И здесь все разные…

Склонность к сомнениям одинакова у нас у всех?

Есть люди с прямолинейным мышлением, которые любые колебания презирают. И есть люди, которым «только дай посомневаться»…

Вы встречали душевно – холодных людей? А душевно – теплых встречали? А тех, кто посередине? И такие, и такие, и такие есть…

А если мы возьмем такое свойство, как практичность?

Опять, есть люди практичные и не очень…

Есть люди аккуратные и безалаберные.

Есть легкомысленные «большие дети» и вдумчивые «ответственные взрослые».

Есть люди реалистического склада, ориентированные прежде всего на практику жизни. И есть люди идеалистического склада, ориентированные на те или иные надмирно существующие идеалы.

Характерологических различий между людьми бездна, но давайте остановимся на этом.

Наличие этих различий мы называем биологическим фактором по двум причинам. В той части, в которой личностная особенность врожденна, она представляет собой инстинктивную программу. И, соответственно, многообразие врожденных характерологических различий есть многообразие инстинктивных программ. В той части, в которой личностные особенности приобретаются, они являются следствием научения в широком смысле. Стало быть, многообразие вариантов научения есть еще и многообразие условий, обстоятельств, в которых живут представители нашего вида. Это – факт нашего существования, особенности жизни Homo sapiens.

Итак, многообразие психологических индивидуальных различий – это первый биологический факт.

Второй фактор – это транзитивизм.

Под термином «транзитивизм» мы подразумеваем предположение человека о том, что другие люди (все другие люди) обладают тем же способом мышления и имеет те же эмоциональные потребности, что и он сам. Что все люди устроены одинаковым образом: обладают одинаковой «психологией», имеют одинаковый набор инстинктов и душевных качеств, исповедуют одинаковые ценности, имеют одинаковую скорость мышления и переключения психических процессов, наконец, обладают одинаковым опытом и т.д. Установка эта заставляет нас «судить по себе» и «глядеть со своей колокольни». Транзитивизм ясно не осознается, по–видимому, является врожденным и, хотя и поддается некоторой коррекции, все же продолжает существовать несмотря на то, что жизнь постоянно опровергает это предположение. То есть он, опять же, проявляет себя как инстинкт.

Этологи, на основании множества крайне интересных экспериментов, склонны подозревать сходную инстинктивную программу у высших приматов, называя ее «компетентностью сознания». По-видимому, высшие животные как бы осведомлены о том, что их собратья обладают такими же как у них самих психическими свойствами. Как всякое приобретение эволюции этот механизм носит приспособительный характер – повышает выживаемость в коллективе, так как дает возможность предвидеть поведение других особей и даже манипулировать ими.

В человеческой коммуникации этот инстинкт, однако, в некоторых ситуациях играет, напротив, дезадаптивную роль, поскольку вступает в противоречие с другим эволюционным приобретением «homo sapiens» – крайне широким внутривидовым индивидуальным разнообразием, не свойственным другим представителям животного царства.

И вот, что получается: эти факторы не могут между собой не сталкиваться. Мы видим в жизни, что другие люди в различных ситуациях ведут себя не так, как повели бы себя в этой ситуации мы. Транзитивизм при этом подспудно заставляет нас думать, что все мы устроены одинаково. Почему же тогда в одних и тех же ситуациях мы ведем себя по-разному? Ситуация одна и та же, устроены мы одинаково, откуда же тогда рождается новое поведение? Ответ на этот вопрос можно получить, если предположить, что мы можем управлять своим поведением независимо от внешних и внутренних стимулов, творя новое поведение «из ничего», то есть выбирая его абсолютно свободно, поднимаясь над необходимостью причин и следствий. Эта идея, в философском плане проявляется как представление о «свободе воли», а в психологическом ракурсе предстает как вера в прямой волевой самоконтроль. То есть, как вера в возможность непосредственным волевым усилием управлять мыслями и чувствами (и, как следствие, – и поведением).

Игнорирование (или недооценка) наших внутривидовых различий на фоне инстинктивного транзитивизма логично приводит к такому выводу. (Возможный другой вывод – это вмешательство невидимых сил, но это не наша тема). Можно предположить, что чем больше в процессе эволюции человеческий род приобретал внутривидовых различий, тем легче возникало представление о возможности управлять своими душевными движениями при помощи волевых усилий. И тем легче оно укоренялось не только в индивидуальном, но и в общечеловеческом мировоззрении. И стало настолько привычным, что из представления превратилось уже в ощущение и в актуальную установку. Действительно, все мы на уровне чувства воспринимаем собственную волю свободной. Это чувство чрезвычайно отчетливо и очевидно, оно возникает как бы на уровне непосредственного восприятия. Оно настолько внутренне бесспорно, что, специально не задумываясь на эту тему, мы не можем не верить в свободный выбор, и нам вообще трудно подвергнуть эту веру сомнениям.

Предлагаемая модель (транзитивизм + внутривидовые различия) может объяснить происхождение веры в прямой волевой самоконтроль в качестве результата индивидуального, онтогенетического научения и в качестве жесткой культурной установки. Но не исключено, что эта установка (или серьезная склонность к ней) закладывается в нас и на генетическом уровне.

В языке (во всяком случае, в большинстве языков), среди разных частей речи четко выделяются существительные и глаголы. То есть предметы (субстанции) и действия. Есть часть речи, которая обозначает действие (глагол) и деятеля (существительное). За редким исключением действие предполагает деятеля. Глагол предполагает существительное. Хотя в предложениях типа «Светает» или «Лихорадит» не понятно, кто именно осуществляет действие, все же обычно в предложениях есть и деятель, и действие. «Машина едет». «Самолет летит». «Дерево растет». «Сплетни распространяются». «Ручей журчит». И так далее.

Такое разделение явлений на деятелей и действия предполагает (или предлагает) известную самостоятельность деятеля, его, по крайней мере, относительную независимость. С существительным может быть связано несколько глаголов. Автомобиль может ехать, может стоять, может шуметь, может заводиться, может заглохнуть. В случае автомобиля мы, конечно, понимаем, что движется или останавливается он не самостоятельно, а благодаря человеку, который им управляет. Тем не менее, мы говорим, например, «Автомобиль начал движение», оставляя водителя за скобками так, как будто бы автомобиль начинает движение сам. Но в этом случае водитель нами ясно подразумевается. Поэтому «Автомобиль поехал» – это просто «образное выражение», явная «фигура речи».

Уже не так просто обстоит дело, когда мы говорим: «Дерево растет». Тут уже труднее (если Вы не изучаете ботанику) держать в уме те причины, которые заставляют дерево расти. Природные явления и условия, заставляющие дерево расти, не столь наглядны, как человек, заставляющий автомобиль двигаться. Уже легче представить, что дерево растет отдельно, «само» является источником действия, роста. Выражение «Дерево растет» уже гораздо меньше воспринимается как фигура речи, чем «Автомобиль начал движение».

Выражение «птица поет» уже как фигура речи и не воспринимается…

Чем труднее нам наглядно представить причины, по которым действует то или иное существительное, тем легче нам вообразить его совсем независимым, «самостийным», а значит, свободно (то есть без внешних причин) выбирающим свои действия.

Особенно трудно (даже невозможно) осознавать все причины, по которым действует наша собственная психика. Как говорит Спиноза, «свои действия они (люди) сознают, причин же, которыми они определяются не знают». Существительное «я» особенно легко поэтому наделяется свойствами отдельности, независимости и способности к свободному (беспричинному) выбору, то есть к произвольному влиянию на те или иные психические движения. Поэтому выражение «Я думаю» воспринимается уже совсем не как образное выражение, мы обычно вкладываем в это высказывание буквальный смысл.

Так язык позволяет воспринимать человеческое «я» в качестве субстанции, отдельной и самостоятельной сущности, руководящей мышлением–чувствованием. Структура языка не то, чтобы неминуемо приводит нас к такому выводу, но вкупе с недостаточностью нашего познания, легко его позволяет.

В настоящее время в психолингвистике существует достаточно убедительная теория Стивена Паркера, рассматривающая язык как инстинкт. В пользу этой точки зрения есть масса доказательств, пусть не абсолютных, но вполне серьезных. Согласно такому взгляду, овладение языком происходит не просто благодаря обучению, освоению социальных конвенций. Язык – это способность людей, возникшая в эволюции. Такая же, как способность человеческой кисти или мимических мышц к тончайшим и разнообразным движениям. Человек пользуется языком так же, как паук плетет паутину, а бобры строят плотину. Молодой бобер не только и не столько учится строить плотину у своих старших сородичей, сколько действует под воздействием врожденной инстинктивной программы, запускающейся в определенных обстоятельствах, то есть пользуется готовыми, заложенными генетически паттернами реагирования. Точно также и обучение языку в детском возрасте только активирует уже заранее заложенные матрицы, лишь дает конкретное наполнение врожденным структурам, определяющим синтаксис и грамматику, в том числе наличие существительных и глаголов.

Таким образом, получается, что уже на генетически–инстинктивном уровне мы серьезно предрасположены к тому, чтобы воспринимать «я» как абсолютного хозяина психической жизни. То есть, опять же, к вере в прямой волевой самоконтроль.

Однако, сама по себе вера в прямой волевой самоконтроль еще не приводит к пустым усилиям.

Если мы видим, что наше поведение, которое, как нам кажется, мы сами себе устраиваем, отличается от поведения другого в выгодную сторону, – это ведет к приятному чувству гордости за себя и «радости превосходства над другими».

Представьте себе: я многого добился в жизни. И произошло это не благодаря моим врожденным особенностям (талантам), и не благодаря учителям и обстоятельствам, которые вложили в меня важные знания и умения, – произошло это потому, что я «правильно руководил собой», благодаря моему усердному самоуправлению, благодаря тому, что я «сам себя сделал». «Человек – звучит гордо», и я – лучшее тому подтверждение.

Мы не будем обсуждать сейчас, насколько полезно гордиться собой таким образом. Отметим только, что это приятно, это положительные эмоции (по крайней мере, сами по себе они позитивны). А позитивные эмоции с пустыми усилиями не связаны.

Теперь представьте себе обратное положение вещей: я добился в жизни (или в конкретной ситуации) весьма малого. Я извлек из определенных жизненных обстоятельств гораздо меньше выгоды, чем другой. И я тогда предполагаю, что этот мой проигрыш связан не с отсутствием каких-то врожденных талантов и не с тем, что у меня было плохо с учителями и опытом, а с моей «нерадивостью», «недостаточной работой над собой», с общим недостатком самоконтроля и саморуководства. И я, при этом, хочу изменить этот порядок вещей. Мне нужно тогда, стало быть, обрести контроль над своими мыслями, чувствами и желаниями, мне нужно направить все это в определенном, выгодном, как мне кажется, направлении. Вот здесь я легко могу попасть в капкан, здесь я могу начать требовать от себя пойти туда, не знаю, куда. То есть пустые усилия возникают тогда, когда наши жизненные промахи или неудачи (в широком смысле), что-то негативное в себе мы объясняем недостаточным самоконтролем (саморуководством) и пытаемся изменить эту ситуацию прямым усилием воли, то есть волевым включением этого мифического самоконтроля.

Поскольку мы все время от времени проигрываем в каких-то наших начинаниях, вера в прямой волевой самоконтроль будет, по крайней мере время от времени, приводить нас к попыткам реализовывать пустые усилия.

Но это, конечно же, не значит, что всякий человек, попав в ситуацию, провоцирующую возникновение пустого усилия, должен непременно в пустом усилии завязнуть.

Представим себе такие обстоятельства, где есть два человека. Один из них с достаточно высоким уровнем демонстративности (то есть стремлением быть в центре внимания, подавать себя в лучшем свете и пускать пыль в глаза, с отсутствием всякой стеснительности, с легким вытеснением из сознания собственных недостатков и т.д.). Другой, наоборот, с низким уровнем демонстративности, со склонностью к застенчивости и самокритике. Представим, что они решают определенную жизненную задачу. Допустим, они оба проходят собеседование при приеме на работу. Мы можем представить себе такие рабочие места и таких работодателей, где будут выгодны демонстративные качества, и можем представить обратную ситуацию.

Предположим, обстоятельства таковы, что проигрывает человек с демонстративностью. Допустим, он делает вывод, что на таком собеседовании нужно быть более скромным. Он, возможно, попытается стать более скромным, то есть в его понимании попробует умерить свою самооценку («мой визави такой же, как я, просто себя не ценит»). Далее возможны два варианта. Вариант первый. Может быть, он быстро поймет, что стать скромным для него невозможно, и поставит себе задачу только притворяться таковым. То есть он, возможно, попробует осуществить пустое усилие, но не застрянет в нем, сразу же от него откажется, увидев его невыполнимость. Вариант второй. Он действительно вознамериться стать скромным при помощи усилий воли и тогда завязнет в пустом усилии.

Теперь предположим, что проигрывает недемонстративный человек. Он «со своей колокольни» может подумать, что потерпел поражение, потому, что «не смог себя как следует подать». И может попробовать стать «хорошо себя подающим человеком». И, опираясь на веру в прямой волевой самоконтроль, попытаться стать человеком с высокой самооценкой. У него, естественно, это не получится. И тоже будет выбор: пытаться дальше стать другим или ограничиться притворством. От чего зависит, какой вариант будет реализовываться? Застрянет ли человек в пустом усилии или отбросит его как нелепость? Что за фактор или факторы будут тут решающими?

Предрасполагает к застреванию в пустом усилии некоторая психическая ригидность. Я говорю «некоторая» потому, что не обязательно это качество должно быть выражено в высокой степени. Но все же должно присутствовать. Под ригидностью я здесь имею в виду душевное свойство, противоположное легкомыслию, поверхностости, неустойчивости, конформности, способности «не думать о том, о чем не хочется думать». То есть, это относительно низкая психическая подвижность, неспособность быстро перестраиваться, меняться под воздействием внешних обстоятельств так, как меняются дети. На бытовом языке, это люди, «склонные усложнять».

Так понимаемая ригидность, ригидность в широком смысле, – может быть лучше сказать «ригидноватость», если позволите мне такой термин, – это очень частое душевное свойство. Во всяком случае, у большинства психотерапевтических пациентов оно присутствует.

Ригидность всегда связана с повышенной склонностью к душевному напряжению. Это именно повышенная склонность, потому что психологический дискомфорт сам по себе – это нормальное и необходимое психическое движение, позволяющее нам в определенных обстоятельствах избегать опасности. То есть люди ригидные склонны напрягаться душевно, переживать там, где «среднестатистический» человек остается спокойным. Это, связанное с ригидностью душевное напряжение, может выражаться в виде различных эмоций – в виде вины, в виде гнева, в виде ранимости, в виде тоскливости, но чаще всего – в виде тревоги. Ригидность часто (но необязательно) выражается в высокой ответственности перед собой или другими.

Отметим, что сама по себе ригидность совсем не обязательно должна выливаться в пустые усилия. Она может выражаться в беспокойстве и напряжении, внутренне переживаемом как вполне естественное, необходимое и в этом смысле гармоничное, то есть в естественных негативных эмоциях. Так и происходит с пациентами, получающими долгосрочную ТПУ: они не теряют своей ригидности, не становятся более легкомысленными, но тем не менее, в пустых усилиях увязают несравнимо меньше. Их психическое напряжение в целом уменьшается и существенно, но про них по–прежнему все же можно сказать, что они склонны переживать там и тогда, где большинство людей переживать не стало бы. Их «переживабельность» уменьшается только в том аспекте, что перестает приводить к лишним для них самих страданиям, и субъективно у них остается лишь естественный для них, «жизненный» дискомфорт. Хотя легкий и гибкий человек все равно может сказать, что они в некоторых ситуациях переживают избыточно и ненужно, для них самих, внутренне, в этом больше нет «проблемы».

Подытожим: пустые усилия возникают тогда, когда достаточно ригидный человек попадает в значимую ситуацию, где те или другие его личностные особенности (врожденные свойства плюс опыт) или наличное психофизиологическое состояние оказываются невыгодными в сравнении с личностными особенностями или психофизиологическим состоянием другого.

Отметим, что этим другим может быть и собственное «Я» из прошлого времени или иных обстоятельств. Мы видели это при переживаниях, связанных с чувством вины. «Другим» может быть собственное «Я» в другом психофизиологическом состоянии, в состоянии здоровья, как мы видели при пустых усилиях 2 типа, возникающих на фоне аутохтонных расстройств. Идея о постоянстве (неизменности) человеческого «я» по–видимому является еще одной установкой (помимо веры в прямой волевой самоконтроль), предрасполагающей к пустым усилиям. Вместе с верой в неограниченную свободу воли мы получили ее как побочный продукт развития нашего языка и мышления (существительное подразумевает наличие сущности, а сущность не меняется). Наше «я» кажется нам одним и тем же, оно ощущается и постулируется непрерывным, хотя на самом деле оно постоянно меняется. Оно меняется как в зависимости от психологических факторов и от информации, которую получает и перерабатывает, так и в зависимости от массы биологических факторов (возрастных кризисов, эндокринных сдвигов, болезней и т.д.). Наконец, этим «другим» может также быть собственный идеальный образ, как при негативных пустых усилиях 1 типа.

Итак, в определенной ситуации, опираясь на веру в прямой волевой самоконтроль, человек с относительно ригидными личностными свойствами может всерьез пытаться переделывать себя прямым усилием воли. В наших примерах такой риск велик у персонажа недемонстративного – застенчивость и самокритичность обычно связаны с ригидностью. Напротив, у демонстративных людей чаще обычно ригидности нет, поэтому и застревать в ПУ им вообще не свойственно. (Во всяком случае трудно представить себе человека с яркой, выраженной демонстративностью долго и всерьез пытающегося поскромнеть.)

Можно, по-видимому, говорить о том, что низкая степень ригидности предрасполагает к пустым усилиям, проявляющихся в виде СИЭР, высокая – к пустым усилиям, выражающихся в непродуктивно – эмоциональных реакциях. Так, у пациентов с выраженным анан-кастическим характером (с педантичностью, аккуратностью, «правильностью», консервативностью и склонностью к образованию элементарных навязчивостей) мы встречаем преимущественно непродуктивно-естественные реакции, а не субъективно-избыточные.

Итак, с этой точки зрения ПУ являются платой за язык (и, может быть, шире – за разум). Эволюция, понимаемая естественнонаучно, как известно, не стремится к совершенству. Ее задачи гораздо скромнее: выживание вида, то есть его успешное приспособление и воспроизведение. Трудно переоценить, какое преимущество язык (со всеми его подлежащими и сказуемыми) принес человечеству. Рядом с этой выгодой пустые усилия, приводящие к страданию отдельных людей (даже многих людей) не в счет. Для эволюции это ничто, несущественные мелочи.

Но нужно сказать, что вообще в медицине не редкость, когда механизмы, выработанные в эволюции для адаптации, в некоторых условиях работают против конкретного индивида. Простейший пример – лихорадка, возникающая с целью уничтожения болезнетворных агентов, но после определенного порога способная вместе с бактериями и вирусами повреждать и клетки самого организма.

(При такой угрозе врачи снижают температуру жаропонижающими средствами. По аналогии, когда наши с вами пациенты в качестве побочного эффекта от использования языка попадают в капкан пустых усилий, мы можем применить методику инверсии возможностей или приемы созерцания.)

Такое объяснение происхождения ПУ, несмотря на его простоту и некоторую схематичность, кажется мне полезным. По крайней мере, ко многим случаям оно подходит. Во всяком случае, пациенты, прошедшие через методику инверсии возможностей, как правило, легко определяют с каким неправомерным сравнением (или сравнениями) связаны их пустые усилия: сравнением с человеком, обладающим другими врожденными свойствами и (или) другим опытом, сравнением с самим собой в другом психофизиологическом состоянии или с собственным идеалом. Тот, кто прошел через процедуру инверсии возможностей, попробуйте это сделать и увидите, что это логично.

Скажите, пожалуйста, можно ли объяснить происхождение пустых усилий более традиционным для психологии и психотерапии способом? Например, через какое-либо неадекватное научение? Может быть, через особенности объектных отношений в раннем возрасте или как-нибудь в этом роде?

Я думаю, такая модель возможна. Наверное, при желании можно объяснить возникновение пустых усилий через какие-нибудь сложные, неадекватные способы детско-родительской коммуникации. Возможно, в этой модели важную роль играли бы какие-нибудь «двойные связки» вроде бейтсоновских. Я думаю, тут есть большое поле для теоретического творчества. Возможно также, что на основе построенной психологической модели можно сформировать и специальные терапевтические процедуры. Почему бы им не быть эффективными? Было бы интересно, если бы кто-нибудь из психотерапевтов–психологов занялся бы этой темой. Я за нее не взялся бы, мне трудно мыслить психологически, то есть объяснять возникновение проблем через неадекватный опыт. Лично мне легче держаться за биологию: если не за нейромедиаторы, то по крайней мере, за инстинкты, врожденные программы поведения. Но естественно, возможно и нужно думать и по–другому. И находить таким образом что-то чрезвычайно важное.

Вообще, это все – всего лишь модели. То, что не подлежит сомнению – это то, что пустое усилие существует как феномен психической жизни (как больной, так и здоровой). Как объяснять его – не так важно. Важно, чтобы это теоретическое объяснение помогало справляться с ним практически и уменьшало бы таким образом человеческое страдание.