БОМЖ ПЁТР АРТЕМЬЕВ

БОМЖ ПЁТР АРТЕМЬЕВ

— Я хотел бы, чтобы вы представились, но необычным способом. Допустим, здесь в кабинете сидел бы ваш знакомый или близкий человек, который вас знает. Как бы он вас представил, чтобы он о вас рассказал?

(Длительная пауза. Судя по реакции и паузе этот вопрос оказался видимо неожиданным, но важным для моего пациента.)

— Нет, у меня таких людей, которые могли бы так рассказать. Кто я? Разве Боженька… он всё видит. (Произнёс и на последнем слове в глазах моего пациента появилась слеза.) Он мне всегда только хорошее что-то говорит.

— Вы слышите его голос?

— Нет… это во сне. Я постоянно во сне вижу горы… Гималаи. Там белый снег. Я наверху. Небо. И Боженька мне говорит.

— А что он говорит?

— Я не могу вспомнить, что говорит, но говорит что-то хорошее. Мне хорошо, когда он это говорит. (Мой пациент заплакал.) Но сказать не могу, что говорит. А ещё мать снится. Она меня жалеет.

— Как вы думаете, за что?

— Ну, я же бомж. Но я бомж с большим стажем. Я после детдома немного поработал, а потом в армию забрали. От родителей дом остался нам. В шестьдесят третьем году мой брат дом мой пустил на дрова, когда я ещё в армии служил. Я отправил ему письмо, в котором дал добро на это. Дом был всё равно старый. Вот так, я уж тридцать с лишним лет бомж. Таких не сыщете. А если сыщете, то там, на том свете. А я выжил. Спасибо, что сейчас отменили статью, а так я часто был в лагерях.

(Мой пациент идентифицирует себя как бомж. Но так ли это?)

— А ещё что снится?

— Кексы снятся… Я кексы с детдома люблю… Они у нас не везде продаются. Иногда хожу далеко за ними.

(Это сон — исполнение желаний. Очевидно, что мой пациент недоедает.)

А сейчас хлеб люблю. Но он дорожает. Теперь есть чем жевать. Мой друг по детдому дому Лёшка помог. Он стоматолог. Спасибо (Опять слёзы.) Проставил мне всю нижнюю челюсть… Металл… (Мой пациент с удовольствием показывает). Жевать есть чем, и жевать есть что…

— И всё-таки кто вы сами для себя?

— Когда меня спрашивают кто я, я говорю, что бомж. Прям так и говорю — бомж. Так и есть. А кто я?

(Мой пациент либо не может идентифицировать себя, либо сопротивляется этому)

— Ну, может в душе вы — романтический герой-бродяга? Помните бременских музыкантов? Наш ковёр цветущая поляна, наши сёстры сосны-великаны, наша крыша небо голубое…

(Мой пациент смеётся.)

— Я был таким, когда был молодым. Когда пришёл из армии, то на работу не спешил, в армии наработался. Подумал неплохо бы ходить по разным местам. Наплевать на… Идти и не думать, куда идёшь. Я долго не думаю. Иду и всё.

— А куда идёте?

— Никуда. А вы куда идёте? Вы знаете, куда вы идёте?

(Мой пациент, довольно мудр, философичен и весьма корректно отвечает на вопрос вопросом. Поэтому говорить о психическом нарушении в мышлении и сознании моего пациента не приходится.)

— То есть идёте без всякой цели? Я тоже иногда делаю прогулки по вечерам…

— Нет… это не то. Вы же потом идёте домой, потом на работу… А я этого не хотел и сейчас не хочу и бесполезно со мной на эту тему разговаривать. Я устал от этих разговоров в приёмниках. Без цели… Вы то знаете свою цель. Ни хрена вы её не знаете. Иди работай, говорили. Паспорт много раз терял. А сейчас его нет и не надо. Мне это не так интересно. Иногда работаю. Немного. Печником. Вы меня не поймёте.

(По-видимому, мой пациент «страдает» дромоманией, которая характеризуется периодически возникающим стремлением к перемене мест, поездкам, бродяжничеству. Такое поведение встречается и у здоровых, и у психически больных людей.)

— А у вас нет страха за своё будущее?

— А у вас? Конечно есть, но я смотрю на собаку. Её Альма зовут. Я сплю вместе с ней. Она меня греет. Я даже с ней под кустом сплю. Прижмусь к ней и сплю. У меня много таких собак было брошенных. Они куда-то уходили. Я их не мог кормить. Потом я их находил. Они зимой помирали от холода и может голода. Ну, лежит. Вот так и я буду лежать. Нечего бояться. Упаду где-нибудь в лесу. Это я так хочу, если что. Я боюсь другого. Пацанов-живодёров боюсь. Их стало сейчас много. Вот они могут… Забьют до смерти. И это бывает. Слышал. Их боюсь. От них подальше хожу. Вот в последние два года их стало много. Я заметил. Когда был молодым, нас таких было не так много, как сейчас стало. Поэтому люди не гнали. Помогали. Я вежливым был. А сейчас часто гонят. Труднее стало.

(Мой пациент прав. Чувствуется, что агрессивность подростков в России в последнее время значительно выросла.)

— Нет ли у вас человека, которому вы подчиняетесь? Ведь часто многие попрошайки становятся профессиналами. Делают план. Сдают дневную выручку. Отчитываются. Их проверяют. Готовят. Вы такое не проходили?

— Я не попрошайка!.. Я никогда не просил. Дают- беру. Я слышал, что так бывает в больших городах. Сейчас я там не хожу. Силы не те. Вот здесь застрял. Наверно здесь буду всегда. Пока не гонят.

— Под кустом спали? Может это для красного словца говорите?

— Нет… Я поэтому и пить стал. Раньше быстро находил новое место где спать. Иногда не найдёшь. А где спать. Выпьешь водки и спишь на бумаге или на коробке от телевизора. Спрячешь эту коробку, а макулатурщики — суки забирают. Я так простудил свою почку. Лекарства пью. (Показывает таблетки). Хотя в армии она у меня уже болела. Если хотите я покажу на чём я спал сегодня.

— А пить-то стали почему?

— Ну, выпьешь и теплее и спишь лучше. Даже сны вижу про Гималаи. Боженька мне говорит что-то. А я говорил уже об этом или нет. Говорит и всё видит. (На глазах моего пациента опять слёзы. При этом мой пациент может внезапно улыбнуться. Плаксивость, перепады настроения моего пациента свидетельсвуют о том, что он страдает невротическими расстройствами.)

— Говорили…

— Спать люблю. Когда спишь, ведь кушать не надо. Искать не надо. Лишь бы никто не мешал спать. Я сплю, забываюсь.

— Вы правы, сон всех уравнивает. И богатых, и бедных. Можно завидовать бомжу, спящему с улыбкой на лице на картонке под кустом, и, не завидовать богатому, страдающему бессонницей и ночными кошмарами. И вы в этом плане богаты?

— Вот-вот… Лишь бы не гнали. Помоложе был, даже в гости ходил. Дружил с некоторыми. Переночуешь, покушаешь. У меня было много таких знакомых. Список был. Постепенно всех обходишь за три месяца. Потом опять повторяешь. Сейчас всё изменилось. Люди другие стали. В гости не пускают.

— А может быть, вы стали другим и они вас по-другому стали оценивать?

— Наверно… Тогда я следил за собой. Одет был не так. Брился. Я в баню и сейчас хожу. Ночью в конце дня пускает один банщик, он меня знает давно…

— Может быть, это ваша очередная легенда? И всё-таки вы человек-легенда или человек с легендой, как это бывает у большинства попрошаек? Вы выходили на улицу с протянутой рукой?

— Никогда, даже сейчас. Или сами дают. Или я помогаю и потом дают. Это так. ( Показывает свои ноги. На ногах женские ботиночки большого размера.)

Вот вчера ботинки подарила одна женщина. (Существует феномен скрытого попрошайничества, при котором человек не просит о помощи в явной форме, а просто беседует, вынуждая жалеющего к совершению добродетельного акта. Это особое искусство и психотехнология. Хотя потом, попрошайка, может оправдыватья, что это Бог послал… талант манипулировать подающим.)

— Вот это желание бродить вы впервые когда ощутили?

— Я из детдома…. Ну, всегда этого хотел

(Краткий анализ пребывания моего пациента в детдоме показал, что именно там у моего пациента сформировались установки и интересы к бродяжничеству, как протест против режима и ограничения действий.)

Часто был в лагерях. Сажали. Смотришь оттуда на людей. Думаешь, всё будешь как они. А тут тоже лагерь. Что, не лагерь что ли? Посмотрите на себя вы же тоже в лагере. Только в другом. Хочешь на волю. Жизнь лагерная и там, и там, и здесь. У вас. Раньше я в голове это держал, но из детдома боялся уйти… но всегда хотел. В восьмом классе договорился с одним из детдома, а он рассказал обо всём и я так и не ушёл. После детдома немного погулял. Потом в армию пошёл. Потом ходил по разным местам.

(Наблюдая за выражением лица, я убедился, что мой пациент, страдая дромоманией, по-видимому, испытывает реактивное раздражение на монотонность, однообразие ситуации, необходимость выполнять обычные бытовые обязанности. Поэтому он склонен к перемене впечатлений, перемене мест пребывания. В нём преобладает ощущение свободы, возможность бесконторольно проводить время.)

Два раза женился. Жёны опять лагерь делают. Два раза просто жил без расписки. Но всегда уходил. Резко. У меня пятнадцать детей.

— Можете назвать их всех по именам?

(Мой пациент внимательно и медленно перечисляет всех своих детей по имени. Судя по выражению лица, мой пациент при произнесении каждого имени ощушает разные чувства.)

— Я все помню…

— А в последний раз когда с детьми виделись?

— Давно не видел. Только помню из-за третьего сына, лет пятнадцать назад в суд ходил. Его посадили.

— А они вас не ищут?

— Нет…У них своя жизнь. Они мне тоже не нужны. А может они и не знают, где я. Я ведь везде. Пока здесь…Но я уже долго здесь. Привык и сил уже нет. Наверное, уже никуда больше не пойду, если не погонят…

(От моего пациента пахнет немного… алкогольным угаром.)

— Раньше вы тоже пили?

— Нет. Я помоложе когда был, то не пил. Ну так… Иногда.

— А сейчас пьёте часто?

— Раньше я пил на деньги, которые оставались от еды. Сейчас сначала пью, и на оставшиеся деньги кушаю.

— Утром сосёт… опохмеляетесь?

— Когда как… когда есть.

(Мой пациент, как и большинство бомжей России страдает алкогольной зависимостью.)

Мне было интересно везде ходить. Я тогда не пил, был нормальным, а меня в лагеря забирали. Сажали. Сидел. А сейчас я пью. Испортился, а меня никто не сажает. Статью отменили. Вроде, спасибо.

— Почему вроде?

— Я в лагерях был много раз, там режим, всё равно кормят. Я там много книг прочёл про путешествия, про Восток, про Гималаи… Я слышал, что сейчас в лагерях хуже. Лучше здесь.

— А не бывает так утром просыпаешься и жить не хочется? Вам не надоела такая жизнь?

— Нет… Наоборот, просыпаться не хочется. Спать бы и спать. И боженька ведь приходит…Гималаи… (Опять слёзы.)

— И всё-таки жить то так хочется? Нет желания выключить всё?

— Нет… Этого нет. Я сорок второго года и дай Боженька ещё прожить…

— Не могли бы вы рассказать про свою жизнь, когда вы бродяжничали, будучи молодым?

— Я так и не понял, за что меня в лагеря направляли. Это я сейчас пью. Испортился. Наверное, тогда я слишком свободным и счастливым был. Ну, я всегда улыбался. Незнакомые люди, которые меня встречали может думали, что я странный. Ну и что! Какое их, хрен дело! Некоторые заявляли на меня, что я нигде не работаю. Но я больным не был. Я был закаленным. Это сейчас насморк не кончается. Я тогда ходил всегда, даже зимой, в тонкой куртке и всё. Душа-то моя всегда была теплая. И не нужна одежда, когда душа греет. Вот так. У меня тогда денег никогда не было. И я без них обходился.

— Посоветуйте, как можно обходиться без денег?

— Это тогда было очень просто. Просыпался я очень поздно. Чем больше спишь, тем меньше надо денег. Когда спишь, не кушаешь ведь. (Мой пациент повторяется. Может быть это выученная легенда?) Лишь бы место было, где спать. Я ночевал всегда в общежитиях. Некоторые вахтёрши выручали. Может жалели. Это сейчас я такой. У-у-у! Это сейчас я небритый, а тогда… Я любил бриться. Любил разговаривать с теми, кто был в общежитии. И они меня угощали за завтраком. Постоянно Ну, не постоянно. Поэтому я ходил в одну столовую. Тогда были столовые. Там меня ждали. Я ведь вежливый, читал книжки в лагерях. Они ждали меня. И им был нужен, и они тоже. Я им подметал столовую, грузил и перетаскивал продукты. Хлеб грузил. Помню его запах. Пока грузишь, а есть хочешь. Они были довольны. Потом я получал обычно супа и каши. Постоянно.

— Вы сейчас хотите есть?

— Не так. У меня всегда есть хлеб. (Мой пациент вытащил большую булку из-за пазухи. Потом показал огурец и выронил пластмассовую кружку на пол.) И крупа сейчас недорогая. Иногда завариваю. Если не пью. После бани там. Голода нет. Пусть не врут. Крупа недорогая. Раньше крупу носил с собой. Кипяток всегда можно найти. Соль и сахар с собой ношу. Вот…И картошку ем, иногда. (Показывает спичный коробок и три куска сахара.)

— Ну, рассказывайте дальше…про столовую.

— В этой столовой еды хватало. Столовая № 2…

(Мой пациент рассказывает и его глаза приоткрылись и засветились, но теперь не от слезы, а от радости воспоминаний или от желания поесть то, что вспомнил)

Я дружил с поварами разных столовых. Знал когда прийти. Всё равно будут выливать на помой. Они выливали мне оставшийся суп, гарниры в целлофан. Сейчас так не получается. Столовых мало. Я просил. Не выливают. Гонят. Тогда я даже дружил с одной женщиной из столовой. Этот суп потом я согревал в общежитии и кушал.

— А зимой в морозы, где вы согревались?

— По разному. Я люблю читать. И сейчас читаю. В заброшенных домах ничего нет, а какие-то книги остаются. Я часами задерживался в книжных магазинах. Ходил в течение дня от одного магазина к другому. Сначала это не нравилось. Потом познакомился с ними, привыкли. Я много так что прочел. Я так обходил много книжных магазинов.

— А когда магазины закрывались?

— Я шел в чайную или кафе, где меня тоже ждали. Все мы люди,

родные и не красиво, брезгать друг другом. Я собирал со столов не до конца отдавшие свой вкус растворимые пакетики с чаем.

— Тогда разве они были?

— Ну лет десять назад же были. Я их собирал. В кипятке мне никогда не отказывали. Брал стаканчик, заваривал в них чай и опускал в них свои пакетики. (Показывает свою пластмассовую кружку.) Общался, пил чай, пил, пил и общался. Охотливых собеседников было много. Все хотели общаться со мной. Вот вам интересно сейчас со мной?

— Я с большим удовольствием вас слушаю.

— Вот. И они так. Ну, они угошали меня кексами, пирожными, коржиками. Так я выпивал стаканов десять-двенадцать, успев пообщаться с пятью-шестью посетителями кафе.

— А о чём вы чаще всего говорили?

— Я говорил о красоте города, о красоте женщин, о Гималаях. Меня слушали, и всем было так интересно, что они забывали пить чай. Некоторые подслушивали и тоже не желали уйти. Чая пили долго. Чая пили много. И опять были довольны и продавцы и покупатели. Всем же хорошо. Я пил кофе. Ведь использованный кофе еще может сгодиться. Я уверен, что самое вкусное и полезное от кофе остается после варки использованного кофе. Вот так. Мне размешивали эти остатки с кипятком. Люблю кофе с кексом. Вот так. А потом бежал в общежитие греть суп. Потом спал. Счастливое было время, иногда.

— Почему иногда?

— Потому, что кто-то на меня заявлял… Потом опять лагеря… Это хорошо сейчас нет статьи. А тогда статья была…

Проблема — это не то, что произошло, происходит сейчас с личностью или будет происходить с ней. Проблема — это то, как она к этому относится. Поэтому мой пациент по жизни, по-видимому, имел два этапа.

Первый, когда его бродяжничество не было проблемой. Оно было его ценностью и смыслом жизни. Он имел вполне зрелый взгляд на то, как он живёт и это его устраивало. Он был «бродягой во фраке» и его везде ждали как романтика, как интересного человека, как собеседника, как отшельника, к которым всегда у обывателей есть тяга, как тяга к монахам, маргиналам разных мастей, людей излучающих «свободу». В конце концов, к бесцельному хождению по жизни, как восприятию процесса жизни, а не стремления к её результатам (как суеты), у многих людей есть интерес. Но у моего пациента есть и второй этап его бродяжничества — деградационный. Изменение социальной среды (в рыночных условиях между бомжами началась конкуренция, они стали социальным слоем, их стали гнать, кстати, частотный анализ речи моего пациента показал значительное употребление слова «погонят».) привело к тому, что свобода и романтизм уменьшились, и, это надо было как-то восполнять. Поэтому мой пациент стал компенсировать эту утерю потреблением алкоголя. По-видимому, деградационные процессы моего пациента усугубились этой алкоголизацией, а также преждевременным старением, вызванным неполноценным питанием, болезнями и плохими условиями проживания. В конце сеанса я почувствовал, что мой пациент ощущает дефицит жалости со стороны людей. Я почувствовал, что мой пациент доверился мне (его глаза часто были на мокром месте), но мне не хотелось его жалеть, так как я хотел видеть того самого "бомжа во фраке", которым он был по молодости, но я видел иное. Поэтому я подал ему милостыню и мы попрощались.