ПЕВЕЦ АЛЕКСАНДР МАЛИНИН
ПЕВЕЦ АЛЕКСАНДР МАЛИНИН
— Я чувствую вину свою за определенное вторжение. А вы сейчас что чувствуете?
— Я знаю, это хорошая методика. Сразу надо покаяться. Чтобы расположить к себе человека, нужно перед ним покаяться. Но пока еще рано. Вам не за что передо мной каяться. У меня нет к вам ни негативных, не положительных чувств. Мы с вами два человека, встретились и разговариваем. Обычно, чтобы расположить человека к себе спускаемся в обывательскую аудиторию, возникает некий сосуд, разливается на троих и сразу легче обменяться энергетическими полями. У нас несколько другая ситуация.
(Часто мои пациенты, сопротивляясь психоанализу, начинают анализировать самих психологов. Это защитный манёвр. В то же время, мой пациент прав. Психоаналитический альянс не сформирован и поэтому у пациента нет оснований для выражения своих чувств).
— Тем не менее, вы вербально и невербально уже выразили свои ощущения. Процесс идет.
— Ну да, процесс идет.
— Я сейчас должен быстро организовать в вашей душе ценность нашего общения, но времени у нас мало.
— Я должен довериться. Нет, дело в том, что я не готов открыть всю свою жизнь, все свои эмоции и так просто убрать все коды. Дескать, делай, что хочешь со мной.
(Я как психолог никогда не прошу рассказывать некоторые детали жизни, тем более перед читателями. Я просто спрашиваю «Что чувствует мой пациент?»)
— Хорошо давайте поменяемся местами. Вы будете психологом.
(Иду на этот шаг, понимая, что мой пациент в роли психолога раскроет себя лучше).
— Хорошо. У вас семья есть?
— Да.
— Дети есть?
— Да. Моей дочери Эндже три недели назад исполнилось 18 лет.
— Просто, интересно, что человек, который занимается такой профессией. Обстоятельства жизненные тоже складываются. Характер складывается. И вообще, почему именно этим, а не другим вы занимаетесь. Если у вас есть семья, то я к вам отношусь совсем по другому потому, что вы, как-бы, достаточно полноценный и состоявшийся человек. Человек имеющий семью и детей — он состоявшийся. Есть люди, которые приходят, задают мне вопросы о жизни и учат меня чему-то, а сами элементарно не знают, что такое оргазм или никогда не были замужем, или не имеют детей. Всегда у меня складывается сразу отношение к человеку. Сразу я могу понять, что человек не полноценный. Действительно есть такая точка зрения, если допустим, некий психоаналитик начинает с удовольствием анализировать, копаться в каких-то механизмах….. А еще сексопатологи учат, что такое оргазм.
— В этом всегда есть доля его проблемы, то есть носителя, кто этим занимается.
— Поэтому у него такой нездоровый интерес к этому. Он выбрал себе эту профессию. Вот я, например, не понимаю мужиков-гинекологов. Не могу себе представить, как они могли выбрать себе такую профессию. Я понимаю для молодого пацана — сначало интересно. Ты приходишь в медицинский институт, тебе интересна эта наука, медицина и т. д. А когда на 2–3 курсе тебе нужно выбрать специальность, то вдруг ты говоришь — я буду врачом гинекологом. Вот это я не могу понять. Как может мужчина выбрать себе такую профессию!? Как можно копаться в душе настолько. Это ведь может опустошать, для чего это нужно человеку. В принципе это какой-то некий садомазахизм. Есть человек, который получает удовольствие от того, что он копается в душе другого человека, задает ему вопросы и раскалывает его искренне на это дело. А потом получает некое такое интимное или внутреннее удовольствие от того, что что-то там было, что-то он там расколол.
(Действительно мне приходится получать удовольствие от того, что порой «раскалываешь» истинные причины страданий пациента, которые осознаются им и приходит избавление от страданий. В целом мой пациент прав, психолог должен осознавать истинные истоки своей деятельности. Садомазохизм — это этап многих незрелых психологов.)
— И всё-таки я всё время чувствую сопротивление с вашей стороны. Я хотел бы, чтобы наше общение было не встречей со мной, и даже не с читателями, а вас с самим собой.
— Это вам только что пришло? Люди, которые накапливают в себе некую информацию и не решаются ее выдавать тем, кто знает их. Потому, что о них могут подумать плохо. Но попадая в некую среду, человек выплескивает всё что у него накопилось. Человек устроен так, что он должен отдавать некую информацию, чтобы очищаться. Эта информация куда-то ушла и Бог с ней. Теперь представьте себе другая ситуация: есть некая категория людей, которая следит за тем куда мы выплескиваем свою информацию, потому что чем человек дольше живет, отдавая информацию и получая ее назад, но в неких негативных моментах, то что он сказал, человек начинает анализировать. Глупый человек он все выплескивает и всё что было он еще потом, а это же хорошо, а пусть поговорят. И человек который следит за своей репутацией и человек, который думает о будущем, это очень важно, он не выплескивает информацию ненужную. А если ты хочешь строить свой некий образ, то ты выплескиваешь только ту информацию, которую тебе нужно. Это два варианта.
(Защита интеллектуализацией).
— Я зашел с большей тревожностью. Сейчас у меня её уже нет. Улыбка ваша, определенное состояние такое жизнеутверждающее подействовали. Вы сейчас не страдаете из-за моих вопросов?
— Я не страдаю, но я вам скажу одну вещь, дело в том, что человек хочет в любом случае получить некую информацию на которой он будет строить свою.
— Иными словами, вы в плену тех стереотипов, которые у вас есть с журналистами. То есть у вас возник психологический перенос на меня как на журналиста в силу того, что вы живете в потоке давания интервью.
— Это не всегда получается, так чего бы я ждал, ту информацию которую я выдаю. Понятно, что она скупая, я не говорю таким языком литературным, чтобы она прямо в ноль была написана так сразу. Красиво говорю, мед течет, это сразу же удается. Всё равно некая корректировка того, что я сказал должна быть. И как-то доверяя журналистам, которые приходят и мне говорят — я журналист. И когда с ними разговариваю, знаете что меня больше всего раздражает в журналистах, когда он приходит, кладет перед собой кучу написанных вопросов и начинает педантично задавая, читая этот вопрос, задает мне, не общаясь со мной. Есть некая информация, которая должна быть раскрыта. А я выдал поток некой информации и она как бы закрылась. Я завершил свой ответ на его вопрос. Если человек из этого моего ответа не вырвал ничего и не развил эту информацию, не задавая мне никаких вопросов. Вот он себе запланировал: я у него спрошу это и достаточно. А когда идет живой разговор, когда мы просто говорим с человеком на разные темы. Я не люблю говорить о творчестве. Но бывают некие моменты в моей жизни, когда меня можно разговорить, заинтересовав некой темой которая мне вдруг интересна, а она тоже бывает не всегда. Бывает всё зависит от настроения. Вот я сегодня настроен на то, чтобы поговорить. А бывает иногда, что я просто не готов к интервью. Меня не возможно разговорить, мне скучно, мне не интересно и еще когда я вижу что человек зашел с бумажками и сейчас он будет задавать вопросы скучные и всё, мне не интересно Я закрываюсь и всё. И не получается интервью.
— И всё-таки, несмотря ни на что попробуем побеседовать в режиме свободного ассоциирования. Говорить о том, о чём свободно говориться…
— Я вам скажу, когда общаешься со священнослужителем, пока он не принял некую стойку и пока он не сказал что это исповедь. Пока мы не пришли к тому что он сказал, что это исповедь, а тайна исповеди является законом, как бы я не выдаю информацию даже батюшке, никакую. Я с ним могу общаться, хорошо, мне приятно, да, но какие-то вещи… — Я согласен.
— А вот получается так что, пока батюшка не сказал, пока я ему не сказал что это исповедь, дескать батюшка, я хочу исповедаться. Как только это происходит, происходит некое переключение, мы уходим в другой мир
— Причем это вы инициатором являетесь, а не он говорит, ну-ка, теперь исповедь говори!!
— Что самое интересное — они не просят этого. Они могут с тобой общаться. Это тебе надо выговориться. Тебе нужно выплеснуть некую информацию, покаяться может быть. Но еще и не перед каждым покаешься, понимаете, да? Почему люди выбирают духовника себе, отца духовного своего, которому они доверяют, доверяют самое сокровенное, что ест: человеческие слабости, человеческие пороки, грехи свои, с которыми живет человек. Вот некоторые садятся в поезд и рассказывают всё. Но я вам могу сказать, у меня жена, у нее прекрасный аналитический ум, так вот она иногда даже в поезде общаясь с кем-то, может вычислить о ком идет речь, понимаете? Вот некоторые даже не понимают.
— Ваша супруга является для вас психоаналитиком? Это всё просто спонтанно происходит отговаривание или выговаривание?
— Нет, нет, нет, просто всё, что происходит я анализирую. Я оставляю для себя некие такие моменты. Ну, такая заметочка, и она там отправляется куда-то в определенную папку. Потом когда вдруг что-то? А у меня возникает какая-то ассоциация с этим. Я начинаю анализировать, представлять и понимать что ага, тут вот надо….. Я может быть просто не нуждаюсь в какой-то психологической поддержке. Мне достаточно того, что ту информацию которую я получаю, то что я анализирую и то к чему я стремлюсь. Как бы у меня есть некая цель в жизни к которой я стремлюсь, какими путями я к ней иду — это моё личное дело. У меня есть партнер по жизни — моя жена, которая потрясающая умом и аналитическим умом и вообще. И она тоже психолог по жизни, кандидат медицинских наук. Она мне очень помогает по жизни сориентироваться в какие-то моменты. Я всё время с ней советуюсь. Иногда я понимаю, что у нее есть некие личные программы, которыми она бы хотела оперировать и владеть мною. Ей не нравится. Да любой женщине не нравится, если мужчина обращает внимание на других женщин, хотя может быть, я не даю повода, но я могу оценить красоту женщины говорящей по телевидению. Сидит диктор, я могу её оценить, но, как правило, я не высказываю свои эмоции, потому что я знаю что это может негативно сказаться на нашем общении с женой потому, что она не всегда готова воспринимать такую информацию от меня, от любого, но только не от любимого мужчины. Потому я как бы щажу ее в этом направлении и я не даю ей повода раздражаться. Но вообще я сказал, что иду по жизни, я очень часто с ней советуюсь во многих вещах, я ей задаю вопросы. Потом, может быть где-то на будущее я перестраховываюсь. То есть если будет какая-то неудача, то мы с ней уже обсудили это, и мы вместе. Поэтому у нее не будет повода сказать мне: "Да ты сделал сам, ты пошел не туда, ты всё сделал неправильно". Но, у женщин есть еще одна очень интересная особенность. Они иногда выкручиваются из ситуации, которую они создали, и умеют всё перекинуть потом на человека, на своего партнера, всё обратить в его сторону, если что-то не получается сказать: "Да это ты во всем виноват, ты меня заставил, я пошла на это, а теперь сам всё это раскручивай". Это чисто женская психология.
— Ваша супруга для вас кто? Мать, дочь, сестра?
— Моя жена — друг мой, в первую очередь.
— Согласно психоанализу мы всегда по определенным моделям воспринимаем близких людей как бы там ни было. Всё-таки она ближе к роли матери, дочери, сестре. К сестре видимо? Если это подруга, то она для вас сестра?
— Сестра…У меня никогда не было сестры и я не знаю что такое сестра.
— Вы покровитель её?
— Не всегда, иногда она меня покрывает.
— Я так предполагаю, что всё-таки вы ее сынишка, наверное?
— Не уверен, что я сынишка. Но так она конечно… мамка у нас.
— Я почувствовал это…
— Иногда бывает даже если женщина берет на себя роль некоей мамки и выполняет некие функции в семье которые, где я могу повиниться и скинуть с себя. Почему бы и нет.
— Порой настоящая любовь — это поиск своей матери в женщине…
— Мы все приспосабливаемся в этой жизни чтобы жить полегче. Если есть возможность сочконуть, мы все ищем эту возможность. Поэтому у нас в семье иногда некие функции берёт моя жена в силу своей энергетики, жизненного опыта и стремления руководить и управлять процессами. Иногда я передвигаю. Пусть она этим делом занимается, если ей хочется.
— Ну, понятно. Нет, нет я это же вижу. У вас может и гармония есть, иногда и вы в отца можете поиграть, правильно, да?
— Я это всё время делаю. Но чаще она.
— Она тоже папу ищет своего, а вы свою маму иногда. Это же игра, это гармония, Это же нормально. Я просто хочу сказать, что в любом случае ценность того, что вы вместе — ощущается. И это здорово! Но, тем не менее, это уже есть психоанализ. То есть по сути своей вы в той или иной мере находитесь в плену общения с мамой, хотя вроде рядом супруга.
— Я с детства был очень самостоятельным человеком, принимал решения сам всегда. Но у меня не было такого контакта с мамой в детстве.
(Далее я попытался раскрыть личность моего пациента через анализ его творчества.)
— Это было давно, это был первый всесоюзный конкурс и что я чувствовал? Передо мной по телевизору возник худой, бледный, стонущий молодой человек, тревожно поющий. Тревога, бледность, худоба, такой скелетик измученный и стонет. Я увидел истощённого певца.
— Я был истощен физически, но не энергетически. Если вы помните, у меня кстати остались те записи с Юрмалы. Я же проанализировал, через много лет, всё это посмотрел по телевидению, у меня было совсем другое ощущение. Да, то, что я был худой, истощен физически, но не духовно. Там глаза горели так, был такой сгусток энергии, что энергетически я был очень силен. Почему это собственно говоря и сыграло роль, все это запомнили.
— Но у вас в пении всегда тревога…
— Это присуще русскому творчеству, именно русской душе. Тревога некая, некое страдание. Оно присуще русскому началу потому, что это исторически сложилось, человек страдает и получает удовольствие, через страдания и очищение души. Это всё рассчитано на то, чтобы очистить душу. И наша религия провославная, всё к этому идет, что мы приходим, каемся, молимся в минорном ладу, мы рыдаем, плачем, молемся.
(Я не почувствовал пропасти между имиджем рыдающего, стонущего и тем, кто находился сейчас передо мной. Этот имидж органично вплетается в реальный образ моего пациента, хотя он передо мной и не рыдает. Но почему? Об этом ниже.)
— Ваше пение всегда рыдание!?…
— Да. Я это я через свою душу пропускаю, по другому никак нельзя.
— Это не зависит от того, что вам сказал режиссёр или продюсер, дескать — рыдайте!!
— Нет, у меня не было никогда продюсера, мне никто никогда не подсказывал.
— То есть вы сами стали рыдать?
— Да, естественно. Я просто давно это понял, сидя с гитарой на кухне со своими друзьями, я брал гитару, начинал петь и понимал, что их цепляет. Человеку надо выплеснуть эту эмоцию. Ему нужно разрядиться. Эту отрицательную энергетику, которая накапливается в нас, а в нас накапливается постоянно отрицательная энергетика, знаете почему? Жизнь наша такая складывается основном из негатива. Наша жизнь борьба в этой стране. Мы сталкиваемся всё время с негативом, он копится. Для того, чтобы его выплеснуть, почему надо налить стакан водки, выпить его залпом, потом чуть-чуть расслабиться и попеть, выплеснуть душу и может даже порыдать. Сильнейшие мужики, огромные мужики, которых не прошибешь, не пробьешь, они сидят и как дети плачут, слушая какую-то мою песню. Знаете почему? Им нужно. Он сегодня выплеснул, а завтра он готов воспринимать следующую энергию негативную, для того, чтобы потом, через некоторое время опять ее выплеснуть. И когда он находит в моих песнях эту отдушину, этот выплеск, для него это — счастье великое! Так же как человек не находит ни в творчестве, нигде. Он идет к господу Богу кается, молится, поет. Заметили, что у нас мажора, мажорного лада почти нет в молитвах, всё только в миноре. А например, в буддизме, там всё хорошо, там всё мажорно. В индуизме вообще всё шикарно, там всё время есть позитив в религии. А у нас? Мы должны каяться, мы должны страдать, мы должны рыдать, мы должны выплескивать, а потом опять всё это жрать. Наша жизнь такая. Мы все уже адаптировались. Мы как караси безглазые которые плавают в этих химикатах, в загрязненной воде. Но мы всё равно выживаем. Нас даже жрать нельзя, но мы….мы даже без глаз всё видим. Мы знаем, как жить в этой стране. Как уходить от всего. Как принимать удар, как держать удар, как наносить удар, мы все знаем. Мы живем в России.
(Я почувствовал, что мой пациент часто был жертвой различных людей. Был жертвой потому, что доверялся душой, был искренним, открытым, которым по природе своей и является. Но давление реальности привело к тому, что мой пациент принял защитную жизненную позу. Потому и сопротивлялся мне в течении всего сеанса.)
— Вот это рыдание, которое было в начале вашего пути, оно видимо имела какая-то тревога и по жизни она не выходила в виде жизненного рыдания, а в творчестве вам это удавалось. Можно так предположить?
— Да.
— А по жизни почему-то не было возможности такой, порыдать то?
— По жизни тоже как бы не всё складывалось нормально, до определенного момента, пока я не вышел на большую эстраду. Денег нет, будущего нет, ничего нет. Как жить в этой стране? Где нет денег, где нет продуктов, где нечего одеть. Безысходность полнейшая.
— Социально-экономические причины тревоги это понятно. Но мы можем это иногда выдумать для себя. А всё-таки, может быть, эти страдания имели более глубокие причины? Чисто на психологическом уровне? Вы в то время вообще жили чем? До выхода на большую эстраду.
— Последние два года перед 88 годом я жил религией, потому что я только крестился. Мой дух — он окреп в связи с крещением, в 28 лет я окрестился. И у меня появились некие проблески. Мне господь послал, нарисовал некую такую тропинку по которой я должен идти.
— Вы очень чувствительный человек, болезненно воспринимаете, более того прозрачный белокожий, такой изящный, видны вены, то есть вы чувствительны к внешней среде?
— Ну, я вообще всё впитываю.
(Я оказался прав в своих вышеприведённых предположениях).
— Впитываете и реагируете сразу же, чувствуете. Чувствуете боль, чувствуете боль другого.
— Естественно.
— Отсюда страдания, вы всё время чувствуете, вы не можете закрыться.
— У меня постоянные порывы бывают помочь человеку, в первую очередь откликнуться. Вот русская душа — она же. тянется к тем кто нуждается, для того, чтобы помочь как то, поучаствовать в этом. Первоначально мы всегда готовы откликнуться. Мы смотрим информацию по телевидению. Ребенок, у него лейкемия в крови, нуждается срочно, в деньгах, первая реакция — послать денег. Сразу первое — помочь пацану или девочке. Вторая реакция, а не может ли это быть аферой? И как приходит это, первый порыв уходит, ты начинаешь думать о том, что это афера. Послать куда-то деньги, на какой-то счет. Проще человеку отвезти денег в личном контакте дать, чем куда-то послать деньги.
(По-видимому, мой пациент нередко был жертвой манипуляции).
— А может в основе вашего успеха и лежит это сочувствие? Ощущение боли другого? И это видело и жюри и композиторы и музыканты. Саша то чувствительный, его надо отблагодарить, это не просто певец, который удачно взял форму стонущего, он сам по себе такой. Давай-ка Сашку отблагодарим!? Может основу тебя уже знали, ты создал ауру вот такого человека и это знали многие музыканты. Бывает, что певца знают как личность и на этой основе формируется аура и выбор и победа. Почему бы и нет?
— Я не был знаком с членами жюри до того как я вышел на сцену.
— Но тогда можно предположить, что они поняли это по исполнению.
— Но если даже говорить об исполнении, то я не могу сказать, что это было супер профессионально, даже при том что я очень волновался и голос дрожал, не всё было гладко. Просто. Там даже были люди гораздо профессиональнее. У меня был некий образ. Там всё сыграло роль, в моем выступлении, именно в эмоциях. Эмоции были на первом месте. Ее было гораздо больше, чем у людей, которые пели хорошо и более профессионально.
— Пропасти между имиджем и вами самими не было?
— Я был органичен.
— Об этом я предположил в начале нашего диалога.
— Имидж в котором я вышел, я был такой. И на тот период я соответствовал тому, что у меня был начёс на голове и кожаные штаны, красная рубаха и разодранная.
— Рыдающий — это не туфта. Туфтить никогда нельзя.
— Человек живущий, муравей такой, многие же люди живут так скучно и у них ничего в этой жизни не происходит. Вот они на работу, туда сюда, дома яичница, жена, телевизор, дети, школа. И вдруг что-то, вот он проходит мимо и вдруг видит человека валяющегося в грязи, но говорящего некие пророчества о нем или на будущее и он заинтересовывается, останавливается. И с этого момента меняется, может быть в корни его жизнь. Потому, что он смотрит на него и говорит некие вещи, которые потом меняют в корне его жизнь. Он приходит домой, собирает монатки и решает свою жизнь поменять.
— А вас самого это меняет? Беда наша в чем? Мы очень часто являемся духовниками для зрителей, а сами очень часто не имеем этого. Вот вас-то самих это меняет?
— Я вам скажу, значит я выхожу на сцену, я пою вещи, и потом я замечаю мужчину сидящего. Он сидит, плачет. Женщину плачущую. Я понимаю, что я своим искусством приношу людям такое, и бужу в них некие эмоции и чувства, которые в них не каждый день просыпаются в таком виде. Он не каждый день, этот мужик будет плакать. Но вот что-то я в нем разбудил такое. И я не знаю, что потом с ним произойдет. Но я знаю на будущее, что ко мне люди приходят, пишут письма мне, приходят люди, говорят вы знаете мой папа лежал присмерти и не мог двигаться, просто лежал и слушал радио и вдруг он услышал вашу песню «Берега» и всё, у него жизнь поменялась. Он ожил, у него проснулось какое-то самосознание и какое то стремление чуть-чуть жить. Он ухватился за это. Через мое творчество к нему это пришло. И для меня это дорогого стоит. Потому, что я не просто выхожу на сцену, не просто повеселить. Да, есть некие жанры. Вышли, потанцевали. Тоже выплеск энергии. Молодежи надо сходить. У них больше энергетики скапливается, чем в нашем возрасте. Им надо выпустить этот пар. Им надо покричать. Или некоторые спортом занимаются. У чемпиона Олимпийских игр и у рядового физкультурника, который только иногда может позволить себе пробежаться по парку, разные энергетические уровни накопления энергии. Выплеск энергии у каждого свой. И это очень важно для каждого человека. И вот моё ощущение того, что я делаю, я душу лечу, я занимаюсь именно на духовном уровне и уже давно это не просто песня. И вот это страдание. Вы говорите, что я страдаю, я в первую очередь сам страдаю. Потому, что если ты начнешь страдать для них, то это их не проймет, это будет фальш. Почему мы смотрим иногда фильм и смотрим, его коленным железом прямо по прикладу. И у нас мурашки бегут по коже, мы через себя это пропускаем всё. Вот некую ситуацию модернированную там. Мы это через себя пропускаем и у нас мурашки по коже бегут. Вот тоже самое, если я пою и у меня самого мурашки не бегут. Но если я собрался, сконцентрировался я весь отдаюсь этому. Я вложил всё туда. Я внутри весь и даже с закрытыми глазами знаю, что у меня еще пробежались мурашки по коже, у всего зала они сейчас бегут. Они все вместе со мной испытывают это ощущение. Но я пришел к этому не сразу, но когда я к этому пришел, я уже выдаю это как вещь, которую я уже сто раз испытал. Я понимаю, что делаю некие манипуляции с душами людей. Я не могу это контролировать, это нужно их всех вместе собрать, несколько тысяч в зале. Потом настроить их на определенную волну, на определенный лад. С первой песни ничего, я начинаю петь первую песню и они только пристраиваются. Потом уже, в середине концерта, уже пик, когда я могу эмоционально выплеснуть так, что они все начинают браво орать.
(Мой пациент глубоко осознаёт истинные механизмы влияния на аудиторию, что никогда ему не позволит страдать манией величия. Я её не обнаружил).
— Я уже давно почувствовал, что у вас есть способность влиять как оратор. Вы говорите складно, хорошо, можете рассуждать, общаться с аудиторией, правильно? Умение выражать, доносить. Но Александр Малинин представлен обществу как музыкант а не как умница и оратор. Но эту сторону я ощущаю и она есть. А в целом, если опять таки возвращаться к истокам прошлого, ведь мы же являемся жертвами прошлого, мы всегда находимся в диалоге с прошлым. Какие основные кульминационные слова, может быть травмы, может быть разговор какой-то вам слышиться? Вы до сих пор находитесь в плену диалога с отцом, с матерью и он до сих пор колдует над вами.
— Я говорил в самом начале, что я не готов выдавать информацию, которая незалитована. Я закрыт для обсуждения неких своих событий прошлых, которые я не хочу обсуждать.
(Мой пациент защищается, но защищается так искренно и ярко, что эта защита важнее, чем любая истина о личности моего пациента).
— В этом же ничего плохого нет.
— Я понимаю, но мне не хочется.
— Мои многие персоны четко заявляют диалоги с мамами, папами, сестрами, с учительницами, причем очень негативные.
— Я уже много чего высказал из своей жизни за что очень себя недолюбливаю. Есть некие вопросы, на которые я не буду отвечать.
(Опять защита отрицанием, но она такая искренняя, что раскрывает ещё больше моего пациента).
— Это тоже нормально. Это тоже информация.
— Вы для меня просто интересный собеседник. Человек, с которым мне интересно поговорить, но на журналиста всё таки, вы не похожи.
— Вообще в целом как вы думаете, я так предполагаю, раз не было контакта с мамой вы в интернате росли?
— Нет, я Интернетом совсем недавно стал пользоваться, я рос в семье, но жил сам по себе. Был отец, была полноценная семья.
— Нет, я просто спрашиваю. Это же глупо, за короткое время выискивать какие то связи с прошлым, рисовать эту картинку. Я сейчас чувствую какая то тревога есть по поводу того, что хочеться узнать, вы защищаете себя. Защита интеллектуализацией у вас большая. Вы можете говорить много, красиво, но не о себе. Но вы это всё равно о себе говорите. Как бы мы не говорили о ком то, мы всё равно говорим о себе. Я вижу, что у вас есть способность жестикулировать, выражать, показывать. Вы актерскую школу проходили?
— Да, я занимался пластикой и сценодвижением, сценической речью.
— Это ощущается определенно. А вообще в целом проблемы зажимов не было никогда, стрессов сценических?
— Почему? Есть.
— Есть?
— Конечно. Что касается поговорить. Мне проще спеть, чем поговорить со сцены. Не потому, что я не умею, я просто не готов. Для того, чтобы выйти на сцену и что-то сказать нужно всегда отрепетировать. Это закон социальный. Не так что, побыстрей бы спеть. Что-то нужно обязательно сказать, но не долго. Потому что если начинаешь говорить, нужно делать это красиво, умно, правильно и это должно быть интересно. Надо заинтересовать. А если просто что-то говорить, иногда еще косноязычно, иногда еще волнуясь. Вдруг теряется дикция, то лучше не говорить вообще, поэтому я стараюсь меньше говорить на сцене, больше петь. Иногда у меня бывают такие откровения. Мне хочется поговорить, я начинаю говорить и слышу из зала: "Пой давай!!» И вот когда ты услышишь это из зала, то ты понимаешь, что не стоило вообще говорить, лучше петь.
— А вообще, в целом были такие зажимы т стрессы. Из- за них были какие либо то провалы или фиаско?
— Нет. Провалов никогда таких особых не было. Были чисто профессиональные провалы. Знаете, из- за нестабильности. Голос, например сегодня звучит, я царь на сцене. Когда он звучит. Я могу делать всё что хочу. Я такие вещи устраиваю. Я могу ноту тянуть минуту. Я могу фразу затянуть так, и затаить дыхание, что люди вместе со мной задыхаются. А потом я опять это продолжаю. Я умею делать какие то вещи, которые людей заставляют всё время держать в каком-то напряжении. Это дорогого стоит. Но когда голос не звучит, а бывают такие моменты, знаете, мы тоже подвластны давлениям разным и сегодня я хорошо себя чувствую, и голос у меня звучит прекрасно. Всё льется и я начинаю творить чудеса. А бывает, что не очень хорошо звучит голос, пытаюсь через силу его пробить, что бы он немножко зазвучал. Иногда передернешь голос, перед этим за 3–4 дня поешь концерты тяжелые, каждый день с переездом, ночь не спал, поспал днем перед концертом. Это работа.
— Вообще вот этот зажим имеет прошлое свое. Мы часто бываем в зажиме, в стрессе потому, что проваливаемся в ситуацию прошлого, когда был позор, была оценка учителя в школе. Великий Мейерхольд говорил, что каждый раз перед новой постановкой в театре, он оказывался перед экзаменом по скрипке.
— Не могу вспомнить
— Точно не можете сказать? Но это точно, было что- то такое.
— По всей видимости, наверно было, да. У каждого человека комплексы нарабатываются от того, что у него было. Странно, почему они меня все так любят? Я русский человек, живший уже в России, вдруг попал в Америку. Ну это стечение обстоятельств, случай. Так получилось. Я разобрался с этим. Я понял, что это некая секта которая через меня хочет выйти на Россию, некие манипуляции со мной, т. е меня завлечь к себе. Ну, естественно когда они меня завлекали, они мне предлагали пройти некие курсы. Мне было интерестно и я попробовал.
— Вы производите впечатление человека, который может поддаться влиянию.
— Американцы, они все ходят обнимаются.
— Такое доверчивое лицо. Вот ко мне не подходят. Меня эти манипуляторы почему-то всегда шарахаются.
— А ко мне подходят, но как подходят, так же и отходят. Пришлось общаться и с людьми которые аферисты. и накалывали меня в этой жизни.
— У нас вообще традиция анализировать сновидения. Парочку сновидений, вы смогли бы рассказать?
— Я не запоминаю сны.
— Ну, как это не запоминаете?
— Ну как бы там есть некие ассоциации. Я вот даже просыпаюсь, что у меня там остается, но я их не запоминаю. Они у меня не держатся.
— Не обязательно те, которые свеженькие…
— Не помню ни одного сна, ни одного сна, честно. Я просто не сохраняю их в памяти.
— Я, например, многие помню сны.
— А я не помню вообще. Сейчас даже если захочу, то не вспомню. Я ситуации жизненные иногда даже не помню. Вдруг они случайно так ассоциативно возникают и думаю откуда взялась. Прослушивание некоей мелодии, я очень люблю радио, радио ретро. И у меня друг летом слушал Ободзинского, и у него возникает ассоциация что, я на катке в детстве, (я родился в Свердловске и ходил на каток) у нас был там стадион Локомотив рядом с железнодорожным вокзалом. Сейчас там всё сломали и построили метро, а раньше там был стадион. Вот на этот стадион приходили локомотивцы. И вдруг там заиграла песня Ободзинского и я вспомнил как я катался, ходил на этот каток с девочкой за руку. Такая вот ассоциация. И как бы мне или мой друг вспоминает, что с пацанами там после игры в хоккей возращаемся голодные, просто трясет всего, так хочется есть, заходим в столовую железнодорожную, а денег нет, есть там три копейки, берем чай и там хлеба. Намазываешь его горчицей с солью и с чаем и утоляешь этот голод. Ну, пацаны были. А бывало и такое что сидим с пацанаами, и вдруг подходит мужик, дает пятнадцать копеек и говорит идете рулет купите себе. Пошли на эти пятнадцать копеек купили себе гарнир-макароны. Есть некие ассоциации которые возникают в связи с какими то моментами, но опять же связанные с эмоциями, с культурой.
(Защита отрицанием и интеллектуализацией).
— А вот Полу Маккартни приснилась во сне под утро известная его песня.
— Мне тоже иногда снится некая мелодия, которую я сочиняю, но проснувшись я не помню сна и не помню мелодию. Что-то я тоже сочиняю во сне.
— Кто такой Александр Малинин? В какой роли он сейчас прибывает? Может он давно уже и не певец? А может оратор? А может я духовник?
— Я певец в первую очередь. И довольно не плохой. Но не стабильный в силу того, что по всей видимости я не владею некими физиологическими процессами, которые иногда влияют на меня как на организм. Я знаю, для меня есть примеры некие, есть люди, они могут концентрироваться, уходить в нирвану, они могут медитировать. Я вот никогда в жизни не медитировал. Я пытался, у меня не получается. Для того, чтобы медитировать должен некий учитель, который должен с тобой сидеть, который тебе расскажет как это делать. Я никогда не медитировал, не знаю что это такое. Даже мне говорят, попробуй, у меня не получается. По всей видимости надо понимать как это делается и от чего отталкиваться для того чтобы уйти в себя. Так вот, я — певец, в первую очередь, но я не представляю себе что я оратор, хотя я задумываюсь иногда, что я такое с людьми делаю что они ко мне приходят и говорят что вы душу лечите. Так, если я лечу душу, и это у меня получается как-то спонтанно, то значит, я должен как то зафиксировать и потом делать это точно. Концентрироваться и точно владеть этим механизмом как я это делаю, этим процессом. Но пока я не могу это понять, ощутить и управлять этим я не могу. Но я точно знаю, когда это происходит. Если я точно знаю, когда это происходит. А в принципе я могу это делать. Главное только чтоб всё сошлось. Сконцентрироваться правильно я там знаю некие свои моменты. Да, но теперь надо вложить некий смысл в слова, которые я исполняю. Мало просто одного энергетического и эмоционального выплеска. Нужна некая информация, которой я их начну лечить? Значит что для этого нужно? Нужно произведение, с правильным текстом, который действительно зацепит. Я давно понял что я не могу петь глупые тексты и в своем творчестве я всегда опираюсь на настоящую поэзию, я нахожу песни в которых есть смысл. Особенно хорошо если там есть некий духовный смысл, который заставит человека задуматься, который заставит человека что-то проанализировать.
(Мой пациент часто увлекал меня как лектор, как оратор. Более того, жесты моего пациента были часто жестами учителя-оратора. Я отвлекался, но понимал, что таким образом мой пациент рассказывает о чём угодно, только не о себе.)
— Духовное начало в вас было заложено еще до выхода на Юрмалу.
— Для меня очень важно слово. Донести правильное слово. Теперь я думаю, кто я вообще такой? Почему я, собственно говоря, этим всем делом занимаюсь? В силу того, что я певец, у меня есть возможность выходить на сцену, в силу того, что я популярный певец, у меня есть аудитория с которой я могу общаться. Если есть аудитория, не просто же можно петь, что-то показывать. Должно происходить нечто. Вот эти процессы они происходят постоянно. Я всё время в этом живу.
— Больше чем музыкант!!!?
— Да, конечно. Но я не владею процессами управления, я не могу управлять. Я чувствую, что некий энергетический обмен идет. Сидит аудитория, положительно настроенная, заряженная положительно. Я не люблю работать в тусовках, где сборная солянка, там не моя аудитория, не моя публика. И я иногда выхожу и должен через себя перепрыгнуть, чтобы они поверили в меня. И я иногда делаю некие вещи, которые приводят в шок. Они не ожидали от Малинина, что он такой. Я выхожу на сцену, чтобы удивлять людей. И чем мне больше это удается, тем я больше получаю от этого удовольствие. Удовлетворение от того, что я не зря выхожу на сцену.
Я почувствовал, что мой пациент имеет большой духовный потенциал, но внешняя грязная среда (частью которой оказался и я) не даёт этому потенциалу выплеснуться. Впрочем проявить свою духовность моему пациенту иногда удаётся во время концертов. Обладая природной чувствительностью, психологической прозрачностью, доверчивостью, мой пациент, по-видимому, был часто жертвой манипуляций со стороны других. Отсюда страх и защита, которые были на протяжении всего сеанса. Но эти защиты были настолько искренними, что оказались интересней, чем истина о личности пациента, особенности которой всё-таки мне удалось раскрыть.