Диссоциация сознания

Диссоциация сознания

Методике негативных галлюцинаций немало внимания Уделял Пьер Жане, много сделавший для того, чтобы гипнология заняла достойное место среди других наук.

Давая Люси 10 листов бумаги с текстом, из которых 6 листов были помечены в углу буквой, Пьер Жане попеременно запрещал ей видеть согласные или гласные буквы на листах, отмеченных буквой. Когда он попросил ее прочесть текст на всех листах, она полностью прочла только 4 листа, а на «заколдованных» листах она споткнулась и не смогла прочитать запрещенные буквы. В связи со слепотой по отношению к заколдованным листам Жане обращается к подсознательной сфере Люси, которая все прекрасно видит и контролирует. Великий психолог просит подсознание воспроизвести текст при помощи автоматического письма. Люси написала, не пропустив ни одной буквы.

В другом опыте Жане внушает Люси, что она не видит ни листы бумаги, помеченные крестиком, ни листы, на которых написаны числа, кратные трем. Одновременно с этим Жане просит ее подсознание написать на планшетке, что у нее находится на коленях. Ее правая рука пишет:

— На коленях лежат четыре листа бумаги, помеченные маленьким крестиком, шесть листов, на которых написаны цифры б, 15, 12, 3, 9, 18,— я их прекрасно вижу.

Жане отключает подсознательное видение и просит передать ему все листы бумаги. На это Люси отвечает:

— Я их не вижу, у меня ничего нет.

Тогда Жане спрашивает подсознание Люси:

— Вы видите листы?

— Да, вижу.

— Почему не передали их мне?

— А я их не видела.

Установив не без удивления существование второго сознания, проявляющегося в автоматическом письме Люси, Жане однажды вступил с ним в разговор в тот момент, когда ее нормальная личность была занята беседой с другим лицом:

— Слышите ли вы меня?

— Нет! (Отвечает она письменно.)

— Но ведь нужно слышать, чтобы отвечать?

— Да, конечно.

— Тогда, как же вы делаете это?

— Я не знаю.

— Но нужно же, чтобы был кто-нибудь, кто слышал меня?

— Да.

— Кто же это?

— Другая, а не Люси.

— Ах, другое лицо. Хотите, чтобы мы дали ей какое-нибудь имя?

— Да, да, это будет удобнее.

— Ну, хорошо, Андриена. Андриена, слышите ли вы меня?

— Да.

Можно заметить, что вторая личность имеет дело с ощущениями, которыми не пользуется первая: вторая личность говорит, что кто-то колет Люси в руку или прикасается к мизинцу, между тем как сама Люси давно уже утратила всякую тактильную чувствительность. Вторая личность видит предметы, которых обычное сознание Люси давно не замечает в силу отрицательного внушения. Она видит и отличает крестики и цифры на листах; она же пользуется для движения всеми доставшимися ей ощущениями. В самом деле, мы знаем, что одно и то же движение может быть выполнено различным образом, при помощи образов либо зрительных, либо кинестезических.

Люси может писать только при помощи зрительных образов: она наклоняет голову и все время следит глазами за пером и бумагой. Ее вторая личность, Адриена, существующая одновременно с первой, пишет, не глядя на бумагу, потому что пользуется для письма кинестезическими образами. У каждой личности есть свой способ действий, точно так же, как и свой способ мышления (Жане, 1913, с. 304).

Впадая в сомнамбулизм, пациент заявляет, что это не совсем он, а кто-то другой. Так заявила Роза. На вопрос Жане: «Кто вы?» — она отвечала: «Это все-таки я, но не совсем та же».

Люси говорила: «Это я, Люси, но вы меня не изменили». Люси, изменение которой было слишком велико, не узнавала себя в сомнамбулизме, изменив имя на Андриену.

N., считая себя сначала лишь изменившейся, вскоре заявила, что она — другое лицо. «Кто же вы такая?» — спросил Жане. «Не знаю… я думаю, что это больная». Не останавливаясь на этом странном ответе, который, пожалуй, не так нелеп, Жане ее спросил: «Как вас зовут?»

Ей вздумалось назвать себя Нише. Этим именем ее называли в раннем детстве, и теперь она присвоила его в сомнамбулизме.

Доктор М. Жибер рассказывает, что 30-летняя женщина, которую он загипнотизировал, говорила о себе как о малолетней Лили.

Говорят, нельзя быть слугой двух господ. Раздвоение одного существа на две и три личности опровергает эту мысль и часто приводит к возникновению курьезных ситуаций. Однажды легендарная пациентка Жане Леони, засыпая в железнодорожном вагоне, впала во второе состояние. Через некоторое время Леони-2 захотела выйти из вагона за «этой бедной Леони-1», которая, по ее словам, осталась на предыдущей станции и «которую нужно предупредить». Когда Жане показал Леони-2 портрет Леони-1, она гневно воскликнула: «Почему она взяла мою шляпу? Возмутительно, что кто-то одевается, как я».

Когда Леони приезжала в Гавр, Жане должен был здороваться поочередно с тремя заключенными в ней лицами, которые забавным образом проявляли чувства. Нет смысла останавливаться на этой истории, так как читатель может сам догадаться, что может произойти при подобном расщеплении личности.

Леони ничего не знала о Леонтине. Леонтина знала о Леони все. Леонтина приписывала все переживаемое ею в состоянии гипносомнамбулизма себе, связывая все части в длинную историю, а «доброй и глупой» Леони — все, что происходило в часы бодрствования. Долго Жане не мог понять одну несообразность: по словам Леони, у нее были муж и дети, но Леонтина признавала, что дети у нее «тоже» есть, а мужа приписывала одной Леони. В конце концов ситуация прояснилась: своим раздроблением семейство обязано недомыслию первых гипнотизеров, которые, как говорит Жане, «со смелостью, достойной нашей эпохи», превратили Леони в Леонтину как раз перед родами, не удосужившись представить новому существу ее мужа.

Леонтину можно было не только разбудить и превратить в Леони, но и усыпить снова. И тогда на свет появлялась Леони № 3, как называл ее Жане. Характером она походила на Леони, но свое тождество с нею отрицала. «Это не я, — по-прежнему говорила она. — Леони добрая женщина, только уж очень глупа». Леонтину она тоже знала, но просила их друг с другом не смешивать. «Как вы можете находить во мне сходство с этим полоумным существом! — возмущалась она. — К счастью, между нами нет ничего общего. Мы только знакомы» (Жане, 1913, с. 123).

Попадая во второе состояние, Леони уверяла, что зовут ее не Леони, а Леонтина. «Эта добрая женщина, — говорила она про Леони, — не я: она слишком глупа». Леони ее раздражала, тем не менее она относилась к ней снисходительно. Как-то раз, после того как превращение произошло спонтанно, Жане получил от нее письмо. На первой странице было короткое послание, написанное серьезно и почтительно. Леони сообщала, что нездорова, последние дни чувствует себя неважно и что с каждым днем ей все хуже и хуже. Подписалась своим настоящим именем: Леони Б. На другой стороне письма стиль разительно отличался. «Мой дорогой господин, — говорилось в нем, — я должна вам сказать, что Леони меня очень мучит: она не может спать; она харкает кровью; она вредит мне; я намерена ее погубить; она надоедает мне; я тоже больна. От преданной вам Леонтины».

Такого рода письма участились, и Жане удалось случайно застать Леони за очередным письмом. «Она стояла около стола и держала в руке свое вязание, лицо было совершенно спокойно, глаза устремлены в пространство. Она напевала вполголоса деревенскую песенку, между тем как ее рука быстро и как бы украдкой писала». На вопрос Жане, что она делает, был получен ответ: «Я целый день вяжу не отрываясь». Таким образом, ее эпистолярные упражнения происходили подобно бессознательным действиям, совершаемым как бы по рассеянности.

Пьер Жане говорит, что вторая личность Леони, пишущая эти письма, разумна в своих проявлениях. Она обладает также хорошей памятью и проявляет рассудительность в обыкновенных житейских суждениях. Жане приводит пример ее бессознательной проницательности. Подсознательная личность однажды заметила, что Леони после состояния «рассеянности» разрывала написанные вторым «Я» бумажки, если последние оставались у нее на глазах. Как сохранить их? Как-то вторая личность, написав письмо, спрятала его в альбом для фотографий. В этом альбоме была раньше фотография д-ра М. Жибера, которая в силу ассоциации приводила Леони в гипносомнамбулизм. Несмотря на то что Жане вынул фотографию из альбома, она продолжала оказывать на нее воздействие. Вторая личность, следовательно, была уверена, что Леони не сможет прикоснуться к этим письмам, раз они находятся в альбоме. Все эти рассуждения протекали не в гипносомнамбулизме, а наяву, но подсознательно: пока Леони напевала и мечтала, ее руки, повинуясь как бы чужой воле, принимали всякие предосторожности против нее самой (Жане, 1913, с. 256).

Пьер Жане пишет, что, по-видимому, сознательная жизнь его больных (Люси, Леони, Розы и Мари) слагается из трех параллельных слоев, лежащих один под другим. В обычном состоянии у них существуют все три слоя: первый является нормальным сознанием, два других — группой более или менее ассоциированных между собой ощущений и действий, которые совершенно не осознаются разговаривающим с ними лицом. Когда одна из них находится в первичном состоянии, первый слой прерывается и появляется второй, принося с собой все воспоминания, приобретенные ими за время подпольного существования. Когда они переходят во вторичное состояние, второй слой прерывается в свою очередь, уступая место третьему, который образует всю сознательную жизнь. После пробуждения верхние слои появляются в обратном порядке.

Психологическая сущность автоматизма заключается в том, что собственная психическая продукция оценивается загипнотизированными как им не принадлежащая. Часть психической продукции загипнотизированного получает в его сознании не зависящее от его воли, самостоятельное, автономное существование. «Автоматичность» тех или иных психических актов, поступков и т. п. обозначает их внесознательность в силу их привычности, рефлекторности и прочего. С этой точки зрения правильнее было бы говорить о дезавтоматизации психических процессов в гипнозе. Автоматизированные психические акты — это не значит не воспринимаемые. Они лишь не апперцептируются[143] сознанием. Как сказал Л. А. Антонович: «Иметь ощущения и знать, что мы их имеем, — это две вещи разные» (Антонович, 1945, с. 151).

К парадоксам психики загипнотизированного следует отнести расщепление его сознания в момент хирургической операции под внушенной аналгезией. Эксперименты показали, что какая-то часть его существа осознает боль и это осознание может стать при определенных обстоятельствах доступным загипнотизированному и он сможет выразить свои ощущения. Эрнст Хилгард и Джозефина[144] Хилгард проводили опыты по изучению болевой чувствительности. Кстати сказать, Э. Хилгард предложил классификацию боли: открытая и закрытая. «Закрытая боль обнаруживается, — говорит Хилгард, — при помощи специальной техники, называемой „автоматическое письмо“. Загипнотизированного просят указать на словах силу боли, и одновременно ему внушается, что его правая рука фиксирует силу боли письменно, притом что сам он этого не будет сознавать» (Hilgard, 1975).

В одном опыте испытуемому было предложено опустить руку в воду, температура которой 1–2° тепла. На вопрос: «Вам холодно?» — последовал ответ: «Нет!» Тогда Хилгард внушил испытуемому наблюдать за своим другим «Я» и свободной рукой написать на бумаге, что на самом деле он ощущает. Рука автоматически вывела слова: «Мне больно», притом что сам он этого не сознавал. Когда опыты сопровождались двойной оценкой, оказалось, что, в общем, записанная оценка боли была выше, чем устная.

Профессор Хилгард сообщает об одном испытуемом, который утверждал, что не испытывает никакой боли, в то время как его рука записывала все возрастающие цифры по мере усиления болевого воздействия. Все происходило так, будто какой-то частью своего существа испытуемый продолжал ощущать боль, но эта боль, благодаря внушенной анальгезии, была как бы «отключена», находилась «вне сознания». Но когда по окончании эксперимента Хилгард убедил испытуемого, что он должен вспомнить, какой интенсивности он переживал боль, и одновременно сообщил ему, что часть его существа осознавала все происходившее в ходе эксперимента, то ответы испытуемого совпали с теми, которые были получены с помощью автоматического письма. Этот эксперимент лишний раз показал, что в гипносомнамбулизме психика расщепляется. Тот (другой) не чувствует боли, не слышит звуковых раздражителей, может осуществлять автоматическое письмо, причем разным почерком в зависимости от характеристик внушенной личности, другого «Я». Когда в момент причинения боли сомнамбула говорит, что ей не больно, то это не сознательная ложь — это следствие расщепления психики. Диссоциация психики возникла оттого, что одна часть «Я» подчинилась внушению, тогда как другая по-прежнему отражала реальность. Психический аппарат расщепляется на различные уровни: удовольствие для одной психической системы может быть неудовольствием для другой. Отсюда родилось выражение: «Человек находится в разладе с самим собой». Оно стало основным положением психоаналитической теории личности.

Суть проблемы заключается в том, говорит Хилгард, чтобы объяснить, каким образом сенсорная информация может быть зарегистрирована и переработана, когда она недоступна сознанию. Он подчеркивает, что здесь действует механизм, близкий к амнезии. Тот факт, что скрытая боль может быть доведена до сознания с помощью внушения, только усиливает эту аналогию. Однако Хилгард указывает на важное отличие. В классической модели амнезии забытый элемент был сначала осознанным, а затем по той или иной причине оказался утраченным. В рассматриваемом случае мы оказываемся перед парадоксом: ощущение, которое в известном смысле забыто даже до того, как оно проникло в сознание, тем не менее можно восстановить в памяти.

Эрнст Хилгард говорит, что скрытая боль является по преимуществу «восприятием» боли. Как известно, после работ Мелзака и Кейси нейрофизиология различает два компонента боли: восприятие боли (sensory pain), играющее чисто информативную роль (сообщение о локализации и интенсивности стимула), и «переживание» боли (suffering pain), представляющее страдание, субъективный аспект боли (Melzack, Casey, 1968, p. 423–439). Это различие было установлено после того, как было обнаружено, в частности, что больные, перенесшие префронтальную лоботомию, продолжают воспринимать болевые стимулы, но это восприятие дишено всякого элемента страдания. Точно так же переживание боли устранено при гипноанальгезии. Информация о болевом воздействии есть, но нет эмоционального переживания чувства боли. Это достаточно убедительно объясняется тем, что переживание боли относится к системе аффективно-межличностных отношений. «Боль не может быть объективирована, — утверждает Дж. Экклс, — только межличностная коммуникация подтверждает каждому из нас, что боль, которую мы чувствуем, есть реальность, а не иллюзия. Все другие люди обладают аналогичным чувством» (Eccles, 1979, р. 176). Сенека в «Нравственных письмах» говорит: «Все зависит от мнения; на него оглядываются не только честолюбие, и жажда роскоши, и скупость: наша боль сообразуется с мнением. Каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным».

Для гипносомнамбулической анальгезии характерна функциональная диссоциация: с одной стороны, информация нормально регистрируется на уровне коры, а с другой — она претерпевает искажение, вызванное внушением. Такая диссоциация присуща не только данному феномену, но и гипносомнамбулической ситуации в целом. Диссоциация сознания наглядно отражается в феномене постсомнамбулической спонтанной амнезии. О ней сомнамбулы говорят, что пережили состояние раздвоения личности: «Словно все это было не со мной, а с кем-то другим». Это говорит о том, что внушение в гипносомнамбулизме способно затронуть такие функции, которые обычно ускользают от сознательного контроля воли, в том числе нейровегетативные функции, например внушенный ожог.

И наконец, следует отметить, что во время операций, проводимых под общим фармакологическим наркозом с использованием анальгетиков, воздействующих на центральную нервную систему, вызванные потенциалы свидетельствуют о поступлении в кору мозга болевых стимуляций, хотя их «болетворный» характер остается неочевидным. Информация может регистрироваться на уровне коры головного мозга, в то же время оставаясь недоступной для сознания. Этот факт является основой деятельности головного мозга. Изучение подпороговых восприятий дало экспериментальное доказательство тому, что неосознаваемые процессы участвуют в деятельности нервной системы. Этот тип диссоциации лежит в основе, например, истерической конверсии, о которой разговор впереди.