СИТУАЦИЯ «ГАДКОГО УТЕНКА»

СИТУАЦИЯ «ГАДКОГО УТЕНКА»

В ней оказывается каждый ребенок, перебравшийся на второй этаж. Но одни принимают этот вызов судьбы — и остаются верными себе (своей мере вещей) и своей пока еще неокрепшей душе. Другие не в силах переболеть этой ситуацией до конца, до полного выздоровления — утилизировать ее, — и отпечаток этой болезни остается в их душе навсегда.

Ощущение собственной неполноценности. На потребителе этот отпечаток виден опытному глазу сразу. Но мы нередко обнаруживаем его и у созидателей, а это обнадеживает. Значит, для развития души эта болезнь не смертельна. Но обидна: оставив после себя стопор, она не позволяет действовать на пределе ЭПК; следовательно, самые трудные, но посильные задачи (самые интересные!), задачи, решая которые и растет созидатель — остаются для него недоступными: он видит их, но не отваживается к ним подступиться. Это как ограничитель на движке нового автомобиля: мощность позволяет ехать со скоростью 150 км/час, а ограничитель не позволяет, и пока он не снят, быстрее 90 км/час вы не поедете. Еще одно прокрустово ложе.

Здесь напрашиваются три вопроса, и чтоб они не мучили вас, как занозы, сразу же разберемся с ними.

Первый: до какого уровня может подняться ЭПК созидателя, если развитие его души ограничено стопором «гадкого утенка»?

Очевидно, выше таланта он не поднимется, да и талант будет не слишком выразительным. Его решения будут новыми (иначе какой же это талант), но доберется он до этих решений с помощью чужих приемов. Его новизна будет узнаваемой и с какого-то этапа предсказуемой. Это обещает быстрое признание рабов, но пренебрежение созидателей испортит ему праздник и усугубит душевный дискомфорт (деградируя, неудовлетворенность трансформируется в неуверенность).

Второй: возможно ли сорвать этот стопор?

Несомненно. Для этого нужно 1) ясное понимание ситуации; 2) осознанный выбор задачи, решаемой лишь предельным напряжением сил; 3) мужество: пока не сделаю — не отступлюсь.

Третий: навсегда ли исчезает сорванный стопор?

Навсегда. Правда, при переутомлении, вообще при неразумной растрате энергопотенциала в душе созидателя (кстати — и гения тоже; но творец и мудрец этого не знают: их энергопотенциал практически неуязвим и они ушли слишком далеко от прошлого, чтобы оно могло догнать их и лечь на их плечи грузом) может возникнуть давний страх, но это будет не реальный стопор, а как бы проявившаяся из прошлого его голограмма. Достаточно восстановить энергопотенциал — и стопор «гадкого утенка» растает в его ярком сиянии.

Осталось невыясненным самое интересное: за счет чего некоторые дети прорываются через ситуацию «гадкого утенка» без ущерба для души? Проще всего сказать, что их выручает характер; но у души другие критерии: истина, добро и красота. Вы вправе усомниться: не слишком ли высоко взято? — ребенок все-таки. Согласны: слово «истина» он еще не скоро узнает; слова «добро» и «красота» для него только слова, обозначающие самые примитивные оценки. Но! — ведь не слова, не понятия, не символы — он сам мера окружающего его мира; а он — гармоничен; значит, не зная об истине, не задумываясь о добре и красоте, он принимает только тот мир, где эти идеалы живут естественной жизнью. Он — одно целое с этим миром, поэтому — не боится его, поэтому — понимает его правильно и называет точно. Он никогда не скажет на белое — черное, на хорошее — плохое. Потому что солгать — значит, разрушить гармонию — нанести травму своей душе; а потом окажется, что и телу.

Для ребенка ложь и разрушение противоестественны. Ведь не зря спокон века говорят: устами младенца глаголет истина. Это так! И не потому, что он ближе к истине, чем мы; он сам — истина. У него будут ее отнимать, его будут от нее отчуждать, ее будут ему подменять — жизнь длинна (простите за трюизм), будет все. Но чем больше истины он сможет с собой унести, чем дольше он будет терпеть под этим невыносимо тяжким грузом, тем шире раскроется антенна его души, тем выше он поднимется по ступеням талант — гений — творец. Если ему не изменит мудрость — он останется свободен. И счастлив — если вовремя поймет, что нужно не переделывать мир, а сохранять себя. Того себя, который — рассматривая на лугу цветок, слушая птицу, вдыхая наполненный испарениями трав воздух — когда-то был неотделим от мира.

Так вот, дети, чей оперативный энергопотенциал и на втором этаже развивается в пределах нормы, незаметно для себя (давление пресса нарастает, но эти — развивающиеся в пределах нормы — принимают трудности как норму жизни и уже теперь учатся утилизировать их, обогащая трофеями свою душу; какими трофеями? человек, усвоивший концепцию ЭПК, уверенно скажет: памятью о пережитых чувствах; но если этот вопрос не оставит его равнодушным, если он подумает над ним, то увидит, что может продвинуться еще на шаг: главным трофеем утилизации трудностей будет свобода, рождающая одному удовлетворение, другому — наслаждение, третьему — счастье, — в зависимости от величины проделанной работы и, конечно же, от высоты волны восстанавливающегося после нее оперативного энергопотенциала) к 13 годам оказываются на третьем этаже. С которого — напоминаем — жизнь может сбросить их и на второй, и даже на первый этаж, но их качество от этого не пострадает: ни потребителями, ни рабами они не станут. Талант — если отрок до него поднялся — пожизненное знание. Даже если человек живет как раб.

Но многие ли успевают вовремя подняться со второго этажа на третий? Как когда и смотря где. Если прикинуть на глазок да взять по среднему — выйдет один из пяти. Четверо остаются на втором этаже. И в который уже раз возникает вопрос: почему?

При движении через второй этаж (а его нужно пройти насквозь: лестница с первого этажа в одном конце, лестница на третий — в противоположном; на этот путь через анфиладу второго этажа дается несколько лет; зачем?

а) чтобы психомоторика успела полностью раскрыться и наработать свои механизмы;

б) чтобы оперативный энергопотенциал вырос до размеров, обеспечивающих талантливую работу;

в) чтобы критичность окрепла настолько, что верила бы только себе и управляла оперативным энергопотенциалом без сомнений) — так вот, при движении через второй этаж ребенка (затем отрока) подстерегают три ловушки. Их обойти невозможно, поэтому будущий талант продирается через них насквозь. Три ловушки — это три ситуации, каждой из которых нужно переболеть. Переболев поочередно в каждой, получив каждый раз иммунитет, будущий талант однажды обнаруживает себя здоровеньким и энергичным на третьем этаже. Его менее удачливые сверстники выздороветь не успевают. Ни разу. Попав в первую ловушку, они застревают в ней навсегда. Вместо острой но короткой формы их болезнь протекает вяло и становится хронической (подчеркнем еще раз — на всю жизнь).

Как же они — не выбравшись из первой ловушки — оказываются во второй? Очень просто: взрослея, ребенок движется не через пространство, а через время; он не идет — бежит — ползет по второму этажу — время тащит его, как на транспортере. И еще больного, без тени иммунитета в душе, сбрасывает во вторую ловушку. Две болезни сразу — это уже много. Лестница, ведущая на третий этаж, приближается, но о том, чтобы подняться по ней, страшно даже думать. Сил нет. Весь оперативный энергопотенциал идет на выживание.

И тут он падает в третью ловушку. Конец? Нет! Еще не поздно.

Пока от лестницы на третий этаж его отделяет хоть небольшой срок — не поздно все исправить. Нужен хороший доктор, который будет правильно лечить. Нужна сильная рука, которая выдернет из трясины. Даже в самый последний момент. Но встретить Учителя — счастье немногих. Большинство же, подгоняемое ветром времени, доплывает до лестницы наверх— и делает вид, что не хочет на нее вступать. Это ведь нужно за что-то зацепиться, подтянуться, встать на свои ноги и подниматься по ступеням— Господи, как высоко! да где на это силы взять? и стоит ли? — ведь и здесь спокойно, приятно, очень мило.

Вот когда он не ухватился за поручень, не попытался подтянуться вверх — только тогда он стал потребителем.

Первую ловушку вы знаете — это ситуация «гадкого утенка».

Сбившиеся в стадо рабы отчуждают ребенка с нормально развивающейся психомоторикой. Не сразу, но приходит понимание: «я не такой, как они». А какой — лучше? хуже? От ответа зависит способ его продвижения по второму этажу.

Рабов — много, они — сила; это они создают социальный микроклимат, они утверждают законы стаи. Конечно, душа каждого из рабов выше животной души хотя бы тем, что раб умеет говорить и работать, благодаря чему выработал пусть примитивное (стереотипное), но мышление. Но когда они вместе, когда не нужно работой и речью подтверждать свою человеческую сущность, их сообщество живет по законам животного стада.

А маленького человечка, оказавшегося на втором этаже, в стадо не пускают. Да он и не мог бы с ними! — ведь стадо на первом этаже, на втором только пары (друзья, подруги), иногда соединяющиеся в более сложные конструкции, но эти конструкции условны; основной же ячейкой остается диполь.

Почему — вам уже известно: на втором этаже ребенок (отрок) переживает нарциссизм, друг ему нужен как зеркало; причем в зеркале он хочет видеть себя только с одной — светлой — стороны, а два зеркала — хочешь не хочешь — покажут хотя бы и с краю темную изнанку. Вот и главный ответ на ситуацию «гадкого утенка»:

1) если ребенок на втором этаже находит друга и образует с ним прочный диполь — эта система оказывается самодостаточной и достаточно прочной (их совокупный оперативный энергопотенциал не уступает энергетическому полю стаи), чтобы выдержать любое давление снизу; «мы спина к спине у мачты против тысячи вдвоем»; его психомоторика и оперативный энергопотенциал развиваются нормально; между ним и другом идет игра в дегустацию гармоний, игра, в ходе которой шлифуется, утончается его вкус (формируется культура чувств), — а это значит, что и его критичность постоянно совершенствуется;

2) если ребенок на втором этаже оказывается в изоляции — он спускается вниз, на первый этаж. И старается затесаться в стаю, слиться с нею, стать незаметным. Это как в детской игре, когда, бросая кости, вы по набранным очкам продвигаетесь, скажем, в лабиринте цирковых аттракционов, от 1 к 100. И вот перед самым финишем попадаете на несчастливое число и соскальзываете по желобу вниз, на арену. Но игрок, пока борьба не кончилась, может начать все снова. Ребенок со второго этажа об этом не помышляет. Напротив, он хочет закопаться здесь, он пытается мимикрировать, доказать своим поведением, что он такой же, как остальные. Напрасная затея. Свою сущность не переделаешь. Каждое слово, каждое движение выдает его. Ум говорит ему: «спрячься за спины других», — но язык (инструмент великолепной психомоторики) опережает контроль (что и не удивительно: его критичность пока слабосильна и оттого робка), — и он после первой же фразы оказывается у всех на виду. Это пугает его (что все замечают); он скукоживается и теряет лицо (за что его начинают презирать). Среди рабов он никогда не станет по-настоящему своим; ему отводят самую незавидную роль «козла отпущения»; она не стоит труда, к ней легко привыкнуть, и если это случится — он останется в этой роли на всю жизнь.

Будьте внимательны: «козел отпущения» — это еще не потребитель; это только первая маска, которую ребенок примеряет, за которой прячется, поскольку не может преодолеть давление ближнего социума. Его оперативный энергопотенциал не развивается — поэтому не развивается и критичность: почка раскрылась, но веточка из нее не пошла в рост — нет сил, чтобы вытолкать ее из тела ствола. Он не может воспользоваться мерой рабов — стереотипом — критичность не позволяет! — критичность, основанная на гармонии, — но и до этой, своей критичности он пока не дорос — слаб оперативный энергопотенциал. Вот почему, еще до того, как прокричал петух, он трижды откажется от своих слов, — у него нет сил, чтобы защитить свое мнение. Он верит в оценку своей критичности — но предает ее.

Так ли безнадежна в эти годы его судьба? Нет.

Если он встретит друга, который поднимет его до себя (иначе говоря, даст возможность его оперативному энергопотенциалу свободно развиваться в системе диполя), — он распрощается с ролью «козла отпущения». К сожалению, не навсегда. Всякий раз, когда жизнь сбросит его на первый этаж (в результате обвальной потери оперативного энергопотенциала), он будет оказываться в этой роли — до очередной счастливой перемены обстоятельств. Почему именно в этой? Да ведь эту роль он уже знает, колея накатана, и от добра — добра не ищут: ведь хотя роль и не престижна, зато безопасна — безусловно.

И последнее к ситуации «гадкого утенка»: кто может выручить этого ребенка, чтобы он не искал спасения от изоляции на первом этаже?

Выручить может взрослый. Если он сможет держаться с ребенком на равных (не опускаться до, не поднимать до — именно держаться на равных) — он сможет стать ребенку другом, стать ему зеркалом, создать с ним диполь — и тем спасет его от унизительного испытания рабским прокрустовым ложем.

Вторая ловушка — отроческие игры.

Ребенок без игры немыслим. Если ребенок не играет, значит, его оперативный энергопотенциал весь брошен на борьбу с неким явным или тайным недугом. Но вот ему стало чуть лучше — он потянулся к машинкам, куклам, кубикам, карандашу — и что-то делает. Что при этом происходит? — Развивается психомоторика. Зачем это необходимо? — Чтобы формировался механизм, который будет переваривать оперативный энергопотенциал. Чем лучше сконструирован и сделан паровоз, тем быстрее и тяжелее составы он может тащить. Чем успешней игра развивает психомоторику, тем больше свободы имеет развивающийся оперативный энергопотенциал.

Но вот ребенок становится отроком (напоминаем — речь идет о тех, кого течение жизни несет по второму этажу). Его развитие по-прежнему (оценим на глазок — 90 %) зависит от его игр. Он стал старше — игры другие; но задумывались ли вы — чем они другие? и почему — другие?

Просто — стал старше — еще не аргумент. Раб тоже играет, тоже взрослеет, но смысл его игр не меняется: 1) он играет стереотипами (классика: карты, домино),

2) на результат,

3) чтобы укрепить раковину (убить время).

Отрок на втором этаже отличается от отрока-раба и по количественным, и по качественным показателям. Количество (разумеется, — оперативного энергопотенциала) обусловлено развитием психомоторики. Качество обусловлено пережитым возрастом граций, после чего — как магнитная стрелка на север — он постоянно сориентирован на гармонии. Во что же играет он?

1) Он играет гармониями,

2) ради процесса игры,

3) чтобы ничего не менялось.

Критичность отрока-раба нацелена на перестройку. Он отрекся от прежних ценностей, но покидать обрыдлую раковину не спешит — страшно.

Пользуясь своею критичностью, он постепенно, блок за блоком, заменяет стереотипы прежней раковины (построенной с подачи взрослых) новыми стереотипами. Вы полагаете — более соответствующими его самости? Как бы не так! Ведь у него нет ничего своего, значит, и новые стереотипы он получает из чужих рук — из стаи.

Критичность отрока на втором этаже нацелена на гармонии.

Получив прекрасную меру (он сам в возрасте граций), критичность этого ребенка за 2–3 года, оставшиеся до отрочества, привыкает работать с гармониями. Означает ли это, что стереотипы для нее становятся неприемлемыми? Нисколько! Пока психомоторика успешно справляется с растущим оперативным энергопотенциалом, критичность хотя и кривится иногда, но ест что подадут: ее не спрашивают! Зато когда наступает известный вам момент разладки координации движений и психомоторика начинает делать одну ошибку за другой, тут уж к плите становится критичность и заявляет: «вот это — стереотипы; они — несъедобны; ты, психомоторика, пыталась нас ими кормить — оттого и несварение; теперь же все блюда мы будем готовить только из гармоний.»

От чего зависит набор приготовленных блюд? Вы скажете: от мастерства повара. Ответ неверный. От мастерства зависит качество блюд, а набор зависит от того, какие продукты у повара были.

Игры, в которые играет отрок на втором этаже, зависят не от его кругозора, не от его воспитанности, не от его самости. Они зависят от гармоний. Точнее — от одного единственного чувства гармонии, которое за 2–3 предшествовавших года окрепло в нем — и теперь диктует ему поведение. Где? Если поведение — значит, в социуме. Вчерашний ребенок вырос, его контакты с окружающим миром стали сложными. Ближний социум, залепивший его стереотипами, стал тесен ему, эта детская одежка трещит на нем по всем швам, а одежды на вырост ему никто не предлагает. Он чувствует себя неловко, он чувствует себя непонятым. Протестовать — страшновато: не позволяет оперативный энергопотенциал. Остается одно: спрятаться. И он прячется в игру.

Из всех игр, которые осваивает отрок на втором этаже, мы вам покажем четыре — как мы полагаем, основные. Четыре скульптора, которые месят эту глину, а затем лепят вместе. Лепят судьбу. Которая зависит от того, успеют ли они вылепленную человеческую душу поставить в огонь. Если успеют, если пламя обожжет многозначную глину, — все, западня сработала, развитие закончилось. Течение еще протащит отрока и до третьей западни (он и там хлебнет свое), но там судьба будет только расписывать яркими красками гармоничный сосуд, который сработали четверо скульпторов.

Если же течение, мощность которого зависит от оперативного энергопотенциала отрока, успеет протащить слепок мимо печи, его ЭПК будет развиваться с ним на всю жизнь, но это будет память-иммунитет.

При нормальном энергопотенциале этот иммунитет будет работать безотказно, при сниженном энергопотенциале он станет слабеть, при резком спаде — исчезнет совсем, и тогда взрослый человек, не имея сил взглянуть в лицо действительности, будет спасаться пережитыми (и освоенными) в отрочестве играми.

Вот эти игры:

1. Воображение. 2. «Летучая мышь». 3. Хитрость. 4. Счет-расчет.

Цель игры — в ней самой; она не создает никакого продукта. Но ценность ее необычайно велика, потому что

— игра является катализатором, благодаря которому самая тяжелая работа делает себя сама;

— игра является инструментом, который позволяет сохранить оперативный энергопотенциал, если его недостаточно, чтобы разглядеть достойную действия цель (дискомфорт);

— игра является последним укрытием от дискомфорта, если нет других способов, чтобы от него спастись.

Игра с наивысшим КПД (игра-катализатор) работает на третьем этаже (игра для созидателей), игра-инструмент — на втором, игра-укрытие — на первом (игра для рабов).

Если до второго энергетического кризиса (8 лет) малыш и ребенок, играя, находились в ЭПК — контакте с конкретным предметом (и человеком), то теперь, во время кризиса, при дефиците оперативного энергопотенциала (пока что временном) отрок вынужден избегать контактов. Что он и делает с помощью четырех игр.

1. Воображение — величайший обманщик. Оно обманывает и тех, кто «воображает» (проще говоря — фантазирует), и тех рабов, которые наблюдают этот процесс со стороны. Почему именно рабов? Потому что для них эта игра образами не представляет опасности — вот они и оценивают ее положительно. Потребителя плоды чужого воображения оставляют равнодушным, поскольку энергопотенциал этих плодов мнимый, значит, от них нечего взять. Для созидателя плоды чужого воображения — просто шум.

Воображение — игра памяти. Как при повороте калейдоскопа из одних и тех же элементов складываются все «новые» узоры (это механический, случайный подбор; гармония узоров возникает не выявлением сущности, а благодаря фокусу зеркальной симметрии), так и память нанизывает на случайную нить бусинки из подсознания. Конкретного предмета у этой работы нет; затрата энергии — минимальна; эти затраты компенсируются положительными эмоциями от игры воображения. Следовательно, это как бы вечный двигатель, который может обслуживать только сам себя, но едва в него попадет хотя бы песчинка из реального мира — тут же останавливается.

Притягательная сила воображения в том, что человек им самоутверждается. Благодаря воображению он убеждает себя: «я ничем не хуже!» Благодаря воображению он выставляет себе самые высокие оценки. Благодаря воображению он может представить себя живущим «нормальной» (соответственно уровню его идеала) жизнью. Но ведь за все приходится платить! И когда потом он переживает боль от падения на реальную землю — это не «так случилось», это плата за бездеятельность. Пловца, который перестает грести, относят к стремнине течения, где обстоятельства менее подвластны ему (иначе говоря — он попадает в полную зависимость от социума).

Воображение — имитация действия.

Работа воображения отключает критичность. А поскольку ЭПК без критичности немыслимо — ни о каком действии, ни о каком движении к цели (сколь угодно ничтожном) говорить не приходится.

2. «Летучая мышь» — игра отроков, успевших наработать достаточно высокий оперативный энергопотенциал. Для нее характерны три обстоятельства:

во-первых, движение;

во-вторых, это движение совершается по лезвию бритвы (так считает сам игрок, хотя в этой игре он рискует самое большее чуть повредить кожу, — здесь не бритва остра, а впечатление);

в-третьих, движение по лезвию бритвы с закрытыми глазами (и от страха, и от полноты чувств).

Напоминаем, что хотя по развитию ЭПК он уже давно на втором этаже — живет он все-таки среди рабов. (Как бы высоко мы ни поднялись — нам всегда жить среди рабов. Это успокаивает самих рабов, утешает потребителей, и заставляет действовать, мозгуя, как вырваться из прокрустова ложа — или переделать его — созидателей.) Но он не такой, как все, он другой, он особенный, и когда прилив оперативного энергопотенциала наполняет наработанные им емкости — он испытывает нестерпимую потребность, чтоб это увидели, поняли и оценили другие. Самое скромное желание — он хочет, чтобы его заметили. Именно поэтому он горячо (компенсируя темпераментом отсутствие мыслей) выступает на собрании, отстаивает собственное мнение (которое на поверку ничем не отличается от мнения других; здесь важна не суть, а поднимаемая волна), стоит за правое дело (до первого удивленного взгляда вожака или вышестоящего чина).

Более серьезная роль — быть причастным к большим событиям или большим людям. Для этого вовсе не обязательно на самом деле принимать участие в известном всем событии или знавать знаменитого человека. Но — был поблизости; видел в последнем его концерте; либо — слышал об этом интересный рассказ; и более чем достаточно — попал в одну компанию, обменялся репликами. Первый раз он лишь упомянет об этом (или перескажет чужую историю со ссылкой на источник), во второй раз история обрастет убедительными деталями (чужая история потеряет настоящего автора и будет рассказана почти как своя), в третий раз он взахлеб будет делиться этой историей, как самым сокровенным, — и искренне верить, что так оно и было, и было именно с ним. Как известно, в первом субботнике приняли участие меньше двадцати человек, а через 60 лет делились о нем личными воспоминаниями свыше 5 тысяч. Откуда бы нам знать, каким был на самом деле легендарный человек, если бы не замечательные воспоминания о нем бесчисленных потребителей!

И самая дерзкая цель — добиться славы. Дерзкая потому, что предъявлять ему нечего, а получать — хочется. Но если этому игроку встретится умный человек, который научит, что делать — у него все получится. А делать нужно три вещи:

во-первых, поскольку своего нет, поскольку пуст — сознательно работать по принципу пустой бочки;

во-вторых, работать только на обитателей второго этажа — и будущих, и сформировавшихся потребителей (рабов твоя слава не интересует вообще, а созидатели играют совсем в другие игры);

в-третьих, сбить однодумцев — потребителей в стаю и стать ее вожаком; тебе — слава, им — причастность, и всем — хорошо.

У игрока в «летучую мышь» собственной критичности тоже нет. Ее функции выполняет память. Она работает так: отрок словно радаром с одного взгляда определяет параметры ЭПК ситуации или человека, с которыми он затевает игру на грани фола, — и примеряет эти параметры на эталоны своей памяти. Его интересуют — напомним — безопасность (прежде всего) и острота ощущений (как источник энергии). Емкость энергопотенциала эта игра не развивает; критичность — тоже: у нее нет стимула для развития, поскольку отрок компенсирует ее отсутствие чужой критичностью — критичностью людей и ситуаций, с которыми он играет.

3. Хитрость — игра, на которую обречен попавший на второй этаж ребенок, если обстоятельства сложились для него крайне неблагоприятно: социум зажал его, практически лишил свободы — отчего (либо — при этом) резко упал оперативный энергопотенциал.

Если он будет бездействовать — его положение ухудшится (не работающий энергопотенциал тает); использовать реактивную схему поведения рабов он не может — он другой; проявлять активность — энергии нет. Остается последнее: воспользоваться своей великолепной психомоторикой и влиять на ситуацию словом.

Если б он был умным (иначе говоря — созидателем) — он бы решал сложившуюся ситуацию как задачу. И выбрался бы из-под пресса социума если не кратчайшим, то достаточно верным путем. Но ума нет (скажем мягче: ум слабенький), поэтому он пользуется хитростью — как компенсацией умственного дефицита.

Самая простая роль хитреца — лжец. Он сознательно использует дезинформацию. В какой мере? — Чтобы получить ровно столько свободы, сколько он сможет переварить при своем жалком оперативном энергопотенциале.

Роль посложнее — интриган. Сложность ее в том, что приходится развить максимально возможную деятельность — и при этом остаться незаметным. Чем лучше ему это удается — тем более он свободен.

И самая сложная роль хитреца — провокатор. Он сеет в зажавшем его социуме ложные цели. Души, в которых эти семена дали рост, начинают тратить оперативный энергопотенциал непроизводительно, их доминанта теперь направлена вовне, на разрушение, — и прежде едва дышавший хитрец может наконец перевести дыхание.

Значит, с помощью слова он оперирует чужими ЭПК. Сначала — чтобы спастись; потом — чтобы загребать жар — опять же чужими руками.

Хитрец пользуется критичностью оппонента, чтобы принять облик (структуру ЭПК), не вызывающий у того дискомфорта. Чтобы не привлекать внимания, жучок притворяется мертвым.

4. «Счет-расчет» — игра инфантильных отроков. Игра людей с ущербной душой.

Напомним, как формируется душа.

Первой — с первой же минуты жизни — у младенца начинает работать память. У нее изумительно прочный костяк из инстинктов — и вот на него-то младенец и наращивает мышцы памяти. Затем проклевывается чувство (с узнавания предмета), и последней — совесть (с осознания себя частью ближнего социума). Если душа развивается правильно, вскоре — и навсегда — вперед выходит чувство, главный инструмент души; совесть становится мерой материализации чувств; память — рабочей матрицей, копилкой методов и приемов, с помощью которых созидатель утилизирует дисгармонии.

Если ребенок много бывает среди живой природы, если при этом ему позволяют быть деятельным — позволяют самостоятельно познавать мир, — он развивается нормально. Он привыкает делать, привыкает быть инициативным, привыкает соразмерять свои желания с терпением окружающих. Нас же интересует случай, когда память (которая при игре в песочнице, на качелях, в прятки или в городки практически не работает) остается доминирующей при развитии души. Случай, когда память оседлала чувство и крепко держит поводья, заставляя чувство работать на себя, не позволяя чувству свободно заниматься своим основным делом — познавать окружающий мир.

Обычно это дети, которые в силу сложившихся обстоятельств очень много запоминают. Часто родители насилуют их своим «вниманием»: заставляют заучивать множество виршей, пересказывать прочитанное. За последние десятилетия их ряды полнятся миллионами детей, часами просиживающих у телевизора. За последние годы — детьми, которых пленили телевизионные игры.

Прежде этих детей узнавали сразу: вундеркинд! — это он, ребенок с гипертрофированной памятью. Кроме памяти ему похвалиться нечем, но благодаря памяти он обогнал в развитии «интеллекта» сверстников, — за что родители и учителя готовы носить его на руках. Они делают ему плохую услугу: вместо того, чтобы помочь ему выправить перекос в душе, они говорят ему: вот это и есть твой истинный путь; иди по нему — и всегда будешь первым. Он мал и наивен, он верит большим и умным взрослым, он идет, куда велят — и уже через два-три года оказывается в тупике. Сверстники учатся жить, учатся дело делать, учатся добывать себе свободу, утилизируя дискомфорт, — а он все набивает и набивает каморы своей памяти (чужими стереотипами), но это не приносит ему счастья, потому что чем больше память, тем меньше свободы. Ведь этот груз — для жизни не нужный! — он тащит на себе через жизнь.

Бессмысленный рабский труд.

Чем оправдать свое существование? Как вернуть жизни хоть какой-то интерес?

Чтобы не пропасть наедине с собой — он становится коллекционером. Марок, музыкальных записей, книг. «Знать кое-что про все и все про кое— что», — это его девиз.

Чтобы выглядеть достойно в социуме, он принимает роль эрудита. Важно, чтоб его она устроила, чтобы ею было его тщеславие удовлетворено. Что же до окружающих, то они отдадут ему эту роль с удовольствием и даже с облегчением. Как в цирке «рыжий», как в компании чудик — так в обществе эрудит.

Цель его жизни — быть лидером (или хотя бы поучаствовать) в игре «что? где? когда?» Но это — праздник. А что же в будни? Ведь душа не может жить только ожиданием; она должна чем-то заниматься каждый день, каждый час, каждую минуту. Когда душа развита нормально — таких проблем нет: чувство само находит работу. Если энергии много — познает окружающий мир (если очень много — познает мир своей души); если энергии мало — по границе совести строит бастионы из кирпичей памяти.

Наш отрок так не может, его чувства в рабстве, поэтому его душа обращается к лидеру — к памяти: давай работу. Сколько угодно, — отвечает память, и командует: — Считай!

И отрок начинает считать все подряд: окна, фонари, ступени; складывает цифры автомобильных номеров и трамвайных билетов; ищет «счастливые» и «несчастливые» цифровые знаки во всем, что поставляют ему органы чувств.

Украшение этой бесконечной счетной ленты — расчет житейских ситуаций. «Вот я приду и скажу ему— а он мне— а я на это… Нет, возьмем иначе, лучше так: я ему… а он будет вынужден… после чего я…»

Господи! Сколько оперативного энергопотенциала бездарно сгорает в этом нищенско-душевном огне!

Игрок в «счет-расчет» бесплоден, поэтому все его цели мнимые. Но если не думать о смысле бесконечных серых будней, то жизнь его комфортна: воображать не надо, хитрить и подличать не надо, ходить по лезвию бритвы? — еще чего. Считай себе да считай, жди, когда выпадет счастливый нумерок. Он как западня; как натянутый лук, чью стрелу выпустит в грудь жертвы его неосторожный шаг.

Реалист. Педант. Игрок. Игрок без риска, но и без настоящего выигрыша.

Собственной критичности здесь опять нет места, поэтому вместо живой гармонии игрок в «счет-расчет» пользуется чужим шаблоном.

Третья ловушка — болезнь созревания.

Это в самом деле болезнь, потому что переход от отрочества к юности — переход пограничной зоны — сопровождается колоссальными переменами и в душе, и в теле.

Отрок — один человек, юноша — совершенно иной; качественно иной.

Отрок — бесполое существо, юноша (девушка) — обрел пол.

Отрок — отрицает собственную память, юноша — всеобщую (он расчищает место для работы своей ЭПК).

Совесть отрока — открытая рана; совесть юноши — нерассуждающий меч, разрушающий стереотипы и защищающий истину, добро и красоту.

(В этом месте мы вынуждены напомнить, что речь идет не о рабах и не о потребителях; отрок, который нормально развивался и завершив движение через второй этаж стал юношей — уже созидатель. Значит, описываемый нами юноша прорвался через третью ловушку, легко перенес болезнь созревания, и уже подсказывает нам — не без иронии — параметры своей души, поглядывая вниз с площадки третьего этажа.)

Отрок пользуется чувствами, как потребитель; юноша дает им оценку — и пытается их материализовать (работа созидателя).

Отрок переживает кризис ЭПК (все движение через второй этаж — это балансирование на проволоке, это продирание через трясину, это постоянное искушение души; энергопотенциал плохо защищен слабой критичностью — и потому неустойчив; психомоторика тянет за троих — и потому поневоле ищет передышки в стереотипах; критичность способна делать только самую простую работу — отрицать, лишь так она может расчистить для души жизненное пространство, обнадежить ее проблесками свободы; это болезнь роста, болезнь нестрашная, если она не в силах так ослабить отрока, что он потеряет равновесие и шагнет за пределы нормы; это болезнь необходимая — не переболев ею, не сможешь жить в новой среде — под открытым небом третьего этажа; не сможешь глядеть в глаза дисгармонии, что немыслимо без нового качества — гармоничной ЭПК), юноша — расцвет ЭПК.

Третья ловушка отличается от первых двух принципиально: там испытания переживала душа, здесь — тело; но как оно выдержит это испытание, каким выйдет из него — зависит от души отрока. Его тело, исполняя программу генотипа, заканчивает свое развитие. Остается последний этап — половое созревание. Кажется: родовая программа — столь мощный и самостоятельный инструмент, что вмешаться в его работу, повлиять на ее ход практически невозможно. На самом деле это не так. Душа отрока созрела настолько (сейчас мы не говорим о ее качестве — только о ее роли в его жизни, а эта роль огромна; ведь отрок — весь в себе, весь в душе), что уже не может мириться с ролью статиста в работе формирования его самости, не может покорно следовать за родовой программой. Она еще не осознала себя скульптором, работающим с самою собой, как с глиной, но действует именно как скульптор. Теперь она смотрит на работу генотипа, как на черновик, вылепленный подмастерьем, и по все еще сырой, податливой глине начинает лепить уверенной рукой мастера.

Откуда эта активность? откуда перемена в поведении души?

До сих пор первую скрипку ее мелодии вела память, теперь вперед вышло чувство. Память автоматически усваивала правила игры в жизнь, чувство (с помощью критичности) оценивает и выбирает.

До сих пор малыш — ребенок — отрок развивался как биологическая система под диктовку генотипа; теперь — в пору полового созревания — черновик генотипа набело переписывает чувством душа.

Каждый знает: мало родить мужчину; чтоб из этого младенца вырос настоящий мужчина — нужен огромный труд. Мало родить девочку; чтоб из нее выросла женственная, добрая, неутомимая хранительница очага, нужен огромный труд. Чей? Родителей и учителей.

Но даже если они не трудятся, если не вкладывают в формирование ребенка своей души, они оказывают на этот процесс колоссальное воздействие одним своим присутствием. С первого своего шага ребенок меряет мир взрослыми, которые его окружают. (Есть люди, которые остаются инфантильными на всю жизнь — всю жизнь они пользуются чужой меркой.) Вплоть до отрочества — оценивая истину, добро и красоту — он пользуется меркой близких ему взрослых. Но вот наступило отрочество, вперед вышло чувство — и у него словно глаза открылись. Оказывается, мир совсем не такой, как он считал до сих пор, мир куда хуже его детских представлений (простим ему это простодушное заблуждение). Значит, нужно разбить старые кумиры и построить новые; отказаться от чужих мерок и верить только своей. Только себе. Эта ломка происходит тяжело, потому что это — как мы уже сказали — настоящая болезнь. Болезнь души.

Напомним еще раз: причина ее в том, что в лидеры души вместо памяти выходит чувство. Остается последний вопрос: откуда у чувства появилось столько энергии, что оно смогло вытеснить великолепно развитую, полную сил память? Эту энергию чувство получило от энергетического подъема, причина которого — половое созревание.

Генотип выстреливает своим самым мощным зарядом (ведь решается судьба последующих поколений), и чувство оказывается самым подходящим инструментом, чтобы придать формирующейся половой структуре индивидуальное лицо.

(Следствие 1. Если энергия генотипа была в детстве растранжирена — детородная функция окажется навсегда ущербной.

Следствие 2. Если память не пропустит вперед чувство — половая чувствительность окажется навсегда ущербной.)

Цитата: «Энергопотенциал генотипа неприкосновенен». (А. Рыбковский.)

Теперь постараемся показать, что половое созревание не физиологический, а психо-физиологический процесс.

Задача природы простая: нужно, чтобы из мальчика сформировался мужчина, из девочки — женщина. Материал и форму поставляет естественная природа; лекала для уточнения форм и линий застывающего слепка — природа социальная.

Обращаем ваше внимание на тонкость: чувство — только инструмент; лекала, по которым оно работает, отрок берет вне — из ближнего социума. Умом он отвергает чужие мерки, но разве когда-нибудь ум мог повлиять на естественный процесс? И природа, не вступая в дискуссии, делает свое дело, — что ей нервические бунты маленького мальчика.

Лекала отрока — родители и учителя.

Но не как «родители» и «учителя» (социальная функция), а как «мужчины» и «женщины» (функция природная). Мужское и женское начала. Надеемся, вы понимаете, что если бы ближний социум был носителем только социальной функции, его воздействие на формирование половой функции было бы ничтожным (мы не знаем как, не можем представить механизма, но допускаем, что какая-то ничтожная возможность воздействия есть). Но ближний социум воздействует, и очень мощно, и объяснимо это лишь в том случае, если его составляющие мы воспринимаем как природные сущности — мужские и женские.

На естественный процесс могут воздействовать только естественные (природные) силы.

Значит, формирование полового лица отрока зависит от того, сколько мужчин и сколько женщин оказывали на него влияние. И что еще важнее (качество приоритетно всегда!) — сколь выразительными, сколь настоящими, сколь мужественными были эти мужчины, и сколь женственными были женщины.

Первые лекала — отец и мать. И если ребенку повезло, если семья гармонична, функции отца и матери «весят» соответственно 0,618 и 0,382 от целого.

Вторые лекала — учителя. И если ребенку повезло, соотношение учителей— мужчин и учителей-женщин будет тем же: 0,618 к 0,382.

Как известно, нет «чистых» мужчин и «чистых» женщин; в каждом из нас живут оба начала. Они выражены (для простоты вашего восприятия мы огрубляем картину) мужскими и женскими половыми гормонами. И тут обращаем ваше внимание на важнейшее обстоятельство: если пол человека зависит от родовой программы, то соотношение гормонов (значит — мужественность или женственность) зависит от лекал, по которым его работали.

Соотношение мужского и женского начал в человеке никогда не бывает постоянным. Оно колеблется в зависимости от обстоятельств и на протяжении жизни изменяется (об этом будет речь впереди), но есть период, когда оно обретает форму, достаточно стабильные количественные и качественные характеристики, и этот период — отрочество. Какие лекала в отрочестве к человеку приложат — таким он и будет.

Спокон веку мужчина добывал хлеб, тащил в дом косточку, защищал его от враждебных посягательств. Женщина продолжала род, хранила информацию и укрепляла очаг.

В нормальной семье мужчина исполнял радикальную функцию, женщина — консервативную.

Дети это не только видят, не только чувствуют — биополя родителей (не бесполые биополя — а мужское и женское!) напрямую формуют биополе ребенка.

Напоминаем: главный инструмент души малыша и ребенка — память (они подражают — мальчики отцам, девочки матерям — буквально во всем), главный механизм формирования мужского и женского начала — совместное действие.

Если мальчик с первых шагов помогает отцу прибивать, паять, копать, если перенимает боевые приемы, решительность, твердость, спокойствие и умение с достоинством терпеть боль, — в нем будет полноценно развиваться мужское начало; если он видит, как отец любит мать, как уважает труд, как охотно помогает ей в тех работах, где нужны мужские руки, — в нем в необходимой степени (поддерживая гармонию) развивается женское начало.

Если девочка не только видит, как мать варит, стирает, шьет, моет окна, прибирает в квартире, хранит вещи, ухаживает за детьми и поддерживает деятельные контакты со всем родом (хорошая мать не только каждый день вспоминает о стариках предыдущего поколения — у нее каждый троюродный племянник на примете), — если девочка принимает в каждом таком действии самое активное участие — в ней будет полноценно развиваться женское начало.

Если она видит, что мать уважает действия отца и никогда не идет ему наперекор, если она усваивает, что главный рычаг матери в семье — доброта, а главный аргумент — труд, если она научается полюбить процесс того, что считается рутинной домашней работой, — из нее получится впоследствии замечательная жена (женщина, в которой достаточно развито мужское начало; достаточно для того, чтобы понимать мужчину, поддерживать его и никогда не претендовать на обмен с ним стульями).

Если семья гармонична, «золотая пропорция» выдерживается всеми ее членами. В мужчине и мальчике соотношение мужского и женского начал — 0,618 к 0,382; в женщине и девочке соотношение женского и мужского начал — такое же: 0,618 к 0,382. Значит, в семейном диполе муж-жена женщина (воплощенное женское начало) весит 0,382; но в диполе ее человеческой сущности эти 0,382 — уже целостность (условно говоря — 1), которая гармонически слита из 0,618 женского начала и 0,382 мужского. В каком состоянии критичность их детей? Напоминаем: они еще не пережили детство, отрочество им только предстоит.

Следовательно:

1) их критичность еще не приобрела самостоятельности;

2) она заимствована у родителей (работает память);

3) но если критичность каждого из родителей — это гармоническая мера их сущностей, гармоническое сочетание в каждом из них мужского и женского начал, то их дети в роли критичности используют стереотип — собственную трактовку гармонии ЭПК отца и матери.

Но вот семью перекосило — муж превратил жену, свою «половину», в рабу. Мальчик это усваивает один к одному (работает память!), мужское начало в нем гипертрофированно (значит, огрублено, или — как вам уже не терпится подсказать нам — сведено к животным стереотипам); женское начало он всячески попирает, стесняется его, считает его недостойным проявлением слабости (по мнительности можно принять и за болезнь) — и оттого еще больше отклоняется к мужской стати. Кто он? быть может — супермужчина? Ничего подобного! Раз гармония нарушена — он раб. Женщина для него — только самка. Девочке в этой семье не позавидуешь. Она вырастает бесполым существом, живущим во власти инстинкта продолжения рода. Мужчина для нее — только самец.

Критичность этих детей не имеет лица, потому что обращена (уже сейчас и на всю последующую жизнь) на себя. Ее функция — компенсаторная.

1) Критичность пытается спасти равновесие мужского и женского начал.

2) Поскольку оперативный энергопотенциал невелик, а психомоторика неполноценна, примитивна, работает на стереотипах и реагирует только на стереотипы (вы же сами понимаете — раб-), — критичность обречена на пожизненную борьбу за существование этого человека. Всю жизнь она стоит на страже своего оперативного энергопотенциала, и психомоторику понукает к тому же. А что может психомоторика, не умеющая находить (а тем более — переваривать) источники энергии — гармонии? Только одно: каждого, кто приближается, она пытается отпугнуть: показывает зубы и рычит.

Семью перекосило в другую сторону: жена доминирует, принимает решения, командует; муж только покорный исполнитель. Мальчик в такой семье вырастает робким, инфантильным, женоненавистником; это потенциальный холостяк с задавленным инстинктом продолжения рода. Он раб, но раб неполноценный — его реактивность ничтожна, поскольку он не способен заряжаться до дискомфорта. Как же он спасается в этом случае? — Выключается из ситуации, как притворившийся мертвым жучок. Девочке в этой семье тоже не позавидуешь. Ведь женское начало ее матери задавлено мужским, женское начало ее отца тоже неполноценно: он может признавать главенство жены, может уважать ее, но любить— Пусть он сам этого не осознает, но мы-то с вами знаем, что любить (материализовать в действии прекраснейшее из чувств) можно только гармонию, а эта жена — воплощенная дисгармония. Дисгармония может привлекать (раба), ее можно терпеть (потребителю, опустившемуся до рабов), к ней можно даже испытать страсть (недолгую вспышку — как болезнь: такое случается у созидателей), но любить— не-е-ет!

Итак, женское начало в этой девочке развивается неполноценно; мужское — тоже: ведь в отце оно ослаблено, смято — далеко от гармонии; а мужского начала матери она не воспринимает. В результате получаем в душе и теле — инфантильность. Ей предстоит незавидный удел: всю жизнь притворяться женщиной, быть как другие женщины. Она знает, что нужно создать семью, завести детей, быть достойной женой, но это идет от ее головы, а не от ее сущности, которая с виду женская, а если заглянуть ей в душу да в физиологию — беспола. Она может достичь всего — кроме счастья. Но об этом будет знать только она одна — вынужденно великолепная актриса.