Новая «холодная война»? Злоупотребление историей и отказ понять Россию

Эндрю Монаган

На фоне разворачивающихся с конца 2013 года событий на Украине, ставших, по мнению ряда западных экспертов, поворотной точкой в процессе формирования нового мирового порядка, наметился новый кризис в отношениях между Россией и Западом. Действия Кремля в отношении войны на Украине заставили США и Европу по-новому посмотреть на место России в мире и поставили вопрос о поиске новых подходов в ее отношении. Острота нынешней напряженности между Россией и Западом в очередной раз за последнее десятилетие спровоцировала разговоры о новой «холодной войне». Попытки проанализировать политику России зачастую сводятся к сравнению действий Кремля с действиями нацистской Германии, что только способствует усилению накала. Между тем Эндрю Монаган, опубликовавший свою статью на сайте британского аналитического центра Chatham House в мае 2015 года, призывает отказаться от споров о том, является ли нынешний кризис новой «холодной войной» или лишь отражением существующих системных проблем в отношениях между Россией и Западом ¹. Он считает, что сведение современных реалий к категориям прошлого затуманивает суть конфликта, препятствует пониманию российской политики в сегодняшних международных условиях и исключает возможность решения действительно актуальных вопросов, связанных с вызовами европейской безопасности.

Монаган подчеркивает, что украинский кризис спровоцировал очередную волну соперничества России с Западом. На поверхность вышли фундаментальные противоречия в понимании сторонами архитектуры европейской безопасности, с новой силой проявился конфликт ценностей. Обострился «конфликт двух Европ» – двух противоположных видений Европы: западного либерального и консервативного российского.

«Все чаще говорят о новой «холодной войне», предполагая, что это соперничество станет возвращением к противостоянию второй половины XX века. Многие западные политики и наблюдатели утверждают, что российский президент Владимир Путин пытается повернуть время вспять и даже воссоздать СССР – и что поэтому сегодня можно извлечь уроки из опыта «холодной войны».

Такие разговоры, сколь бы притягательными они ни были, являются заблуждением. Слишком часто они загоняют дискуссию в рамки повторяющихся упрощений, которые препятствуют пониманию России и ее отношений с Западом. Это усложняет для Запада формулирование реалистичной политики в отношении как украинского кризиса, так и в отношении России в целом».

В западном мейнстриме все чаще заметны злоупотребления историей – красочные исторические аналогии, например, сравнения политики Москвы с поведением нацистской Германии в конце 1930-х годов, которые только вводят в заблуждение и мешают пониманию современных международных реалий и действий России. Как отмечает Монаган, увлекаясь рассуждениями о новой «холодной войне», западные эксперты игнорируют изменившуюся международную среду и адаптацию России к ней: предсказывая ход развития современных событий в опоре на мифы истории, они готовятся к войнам прошлого и все больше отдаляются от реальности.

На фоне таких символических годовщин, как падение Берлинской стены и окончание Второй мировой войны, которые праздновал весь мир, дискуссии о том, что нынешний кризис в отношениях между Россией и Западом становится новой «холодной войной», набирают популярность. Эти разговоры – хотя и обосновываются необходимостью извлечь уроки из прошлого ² – лишь усиливают напряженность и уводят нас в неверном направлении.

Автор рассуждает так. Бесспорно, отношения между Россией и Западом сегодня переживают сложный период. Существует целый ряд нерешенных системных проблем, которые в очередной раз выявил украинский кризис, ставший не только экономической войной после введения сторонами друг против друга санкций, но и – с учетом их финансовой и военной поддержки противоборствующих сил на Украине – переросший в опосредованную войну между Западом и Россией. Улучшения отношений между ними в обозримой перспективе не просматривается, а мышление в категориях новой «холодной войны» только усугубляет напряженность и уводит нас в сторону от решения проблемы.

Рассматривать современную политику России через призму «холодной войны» значит не понимать суть существующей проблемы. Зачастую за использованием этого термина скрывается всего лишь утверждение о том, что «в отношениях России с Западом существуют сложности». По мнению Монагана, опасность кроется в том, что сведение всех существующих сегодня проблем между Западом и Россией к понятиям «холодной войны» укрепляет в общественном мнении чрезмерно упрощенное и потому неточное понимание истории, затуманивая суть современного кризиса.

«Пора начать думать о России и ее отношениях с Западом в новых категориях – категориях XXI века. Это необходимо, если Запад хочет понять вопросы, вызовы и возможности, которые могут исходить из России, и научиться адекватно на них реагировать. Эта работа рассматривает три взаимосвязанные проблемы. Во-первых, она изучает циклично повторяющийся характер дискуссии о России на Западе и влияние, которое он оказывает. Эта полемика в основном зациклена на использовании закостенелых, негибких и неточных клише. Такой подход упускает из внимания новые реалии «столкновения Европ», которое характеризуется конфликтом ценностей и фундаментальными расхождениями по вопросу об архитектуре Евро-Атлантической безопасности. Затем мы рассматриваем вторую проблему – злоупотребление историей, в частности ограниченный ряд нарочито сенсационных аналогий, которые сводят историю к политизированному мифотворчеству. В конце мы приходим к заключению о присутствующем ощущении дежавю в дискуссиях и политике – и в этом заключается третья проблема. Интерпретируя текущие события сквозь призму «холодной войны» и других периодов с целью использовать старые решения для новых проблем, политики и военные стратеги убаюканы чувством дежавю и готовы вести войны прошлого, хотя современные реалии представляют собой совершено другой международный контекст. Слишком остро сегодня ощущается дух XX века в отношении Запада к России».

Главной целью своей работы Монаган ставит выявление основных ошибок в анализе современного конфликта в западных экспертных кругах и стимулирование их обсуждения. Автор исходит из того, что опыт «холодной войны» важен для понимания нынешней России, однако следует воспринимать его как контекст современных событий, а не концентрироваться на том периоде истории и не использовать его для прогнозирования развития сегодняшних реалий в опоре на устаревшие стереотипы, не только не способствующие, но и препятствующие анализу современной российской политики.

Россия и Запад в петле времени новой «холодной войны»

Монаган отмечает, дискурс о новой «холодной войне» появился не в 2014 году: он является частью западного политического мейнстрима уже десять лет. Разговоры в связи с современной ситуацией на Украине до боли напоминают те, которые велись в ходе разгоревшегося энергетического кризиса между Россией, Украиной и Европой в 2006 году, а затем – после событий на Кавказе в августе 2008 года ³.

Впервые о новой «холодной войне» на Западе заговорили в начале второго президентского срока Путина в 2004 году. Все настойчивее проявлялась связь между разговорами о новых внешнеполитических тенденциях Москвы и дискуссиями о характере режима Путина и о том, что страна движется в «неправильном направлении» – все дальше от демократии и партнерства с Западом ⁴. В 2005 году к развитию этих разговоров стимулом послужило заявление Путина (в ходе его ежегодного обращения к Федеральному собранию) о том, что распад Советского Союза стал «величайшей геополитической катастрофой прошлого века», которое сразу приобрело большую популярность среди западных комментаторов. Последние обычно предпочитали трактовать его как стремление Путина возродить СССР, подчеркивая, что это заявление было первым предвестником событий 2014 года ⁵.

Последовавшее в 2007 году выступление российского лидера в Мюнхене на конференции по безопасности было воспринято многими как объявление новой «холодной войны», что на фоне обострившихся противоречий между Россией, с одной стороны, и НАТО и ЕС – с другой, после выхода первой из ДОВСЕ и возобновления полетов стратегических бомбардировщиков заставляло Запад трактовать каждое следующее действие Кремля как попытку «вернуться к прежним способам» обеспечения европейской безопасности ⁶. По мнению Монагана, дискурс о начале новой «холодной войны» между Россией и Западом стал неотъемлемым элементом политической мысли западных экспертов ⁷: он каждый год разгорался с новой силой, а тот факт, что начало войны уже предвещалось ранее, никого не смущал.

Очевидно, что такая линия рассуждений лишена логики и нисколько не приближает нас к полному понимаю происходящего.

«Появление аргумента о новой «холодной войне», особенно с 2007 года, произвело на свет целый ряд довольно убедительных изначально опровержений: критики говорили, что новые условия отличались от того, что было в «холодную войну». Сегодня не существует ни фундаментального конфликта интересов, ни разделяющего Запад и Россию конфликта идеологий, что наблюдалось во второй половине XX века. Каждый раз, когда возобновлялась полемика о новой «холодной войне», включая нынешний конфликт, – появлялись все те же опровержения этой теории ⁸. Дебаты на эту тему, которые обычно представлены как спор между «ветеранами холодной войны» и поборниками Путина, все более ожесточались, особенно начиная с 2014 года. Иногда именно они – а не сама Россия – перетягивают на себя основной фокус внимания. Именно поэтому идея о «новой холодной войне» должна отойти на второй план: западные политики и комментаторы всегда очень удивлены поведением России – это происходит из-за того, что они больше увлечены спорами между собой, игнорируя процессы, которые происходят внутри страны».

При этом, как подчеркивает автор, главной проблемой, вызывающей наибольшее беспокойство, видится то, что аргументы, приводимые и той, и другой стороной дискуссий на протяжении последнего десятилетия, потеряли всякий смысл, применяясь автоматически и бездумно – они не способствуют лучшему пониманию сути и остроты сегодняшних проблем между Россией и Западом. Вновь спровоцированный украинским кризисом этот дискурс, с одной стороны, представляет новую «холодную войну» бесспорным, самим по себе разумеющимся фактом. Ее обоснованием зачастую служит мысль о том, что «Путин намерен воссоздать Советский Союз» – в том или ином виде, или что Кремль вернулся к политике экспансионизма времен Российской империи. При этом, по мнению автора, совершенно игнорируются динамика и особенности развития отношений между Западом и Россией в последние десятилетия, не говоря уже о целом ряде других немаловажных политических факторов ⁹. При этом оппоненты «ветеранов холодной войны» также отказываются принять во внимание особенности развития отношений России с Западом, предлагая в подтверждение своей точки зрения неточные аргументы.

К «столкновению Европ»

«Война на Украине выявила фундаментальные расхождения в том, как Запад и Россия понимают Евро-Атлантическую безопасность и в первую очередь ее архитектуру после окончания «холодной войны». Москва утверждает, что европейская безопасность поделена между институтами, которые предполагают и политические, и правовые гарантии безопасности, такие как НАТО и ЕС, с одной стороны, и институтами, предоставляющими только политические гарантии, такие как Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) – с другой, и что защита, которую предоставляют последние, не является надежной. Кроме того, Москва и Запад не согласны по вопросу представительства России в европейской безопасности – Россия настаивает на том, что должна иметь больший вес в этих вопросах. Эти кажущиеся глубокими расхождения в понимании европейской безопасности – и роли России и НАТО в ней – лежат в основе большинства проблем в отношениях России с Западом – существующих и будущих.

Расхождения в интересах между Россией и Западом выражаются не только в жестких заявлениях НАТО и Москвы по вопросам безопасности, но и в непрекращающихся попытках последней запустить диалог о европейской безопасности – вплоть до выдвижения инициативы о новом договоре в этой сфере. Эта инициатива имеет продолжительную историю, но приобрела особую значимость с того момента, как в 2007–2009 годах Москва инициировала проект по безопасности в Европе (в результате чего был запущен процесс Корфу в рамках ОБСЕ). С этого времени российское руководство постоянно выражает свое недовольство нынешней архитектурой безопасности в регионе Евро-Атлантики, и есть свидетельства того, что Москва может вновь начать разговоры об этой теме в преддверии 40-й годовщины подписания Хельсинкского Заключительного акта в 2015 году ¹⁰. Запад и Россия видят европейскую безопасность после окончания «холодной войны» в разных понятиях, и это может развернуть их позиции так, что они станут взаимонеприемлемыми. Это будет способствовать углублению фундаментальных противоречий и даже приведет к конфликту интересов».

Как замечает автор, даже общие, на первый взгляд, для России и западных государств интересы являются источниками противоречий. В частности, невзирая на то, что обе стороны видят для себя угрозу в международном терроризме или распространении оружия массового уничтожения, согласия о причинах, природе и степени опасности этих вопросов между Россией и Западом нет. Соответственно, каждая из сторон имеет собственное представление и о способах, как справляться с такого рода вызовами. Фактически, пишет Монаган, позиции России и Запада кардинально расходятся: стороны обвиняют друг друга в том, что именно политика оппонента и является причиной, а не решением проблемы. Ярким примером представляется разность подходов по борьбе с радикальной экстремистской организацией ИГИЛ: обе стороны разделяют необходимость противостояния боевикам ¹¹, но при этом расходятся в вопросах о причинах и эффективных способах решения проблемы.

«Более того, хотя никакого возвращения к идеологической конфронтации в глобальном масштабе нет, явно заметны противоречия по поводу ценностей. Идея о создании стратегического партнерства на основе общих ценностей потерпела неудачу еще 10 лет назад, а расхождения в понимании природы демократии (в особенности, прав человека и роли государства в обществе) проявляются все отчетливее».

Эти различия стали называть «ценностным разрывом», впрочем, как считает Монаган, и этот термин не отражает глубины обостряющихся противоречий между западным либеральным и российским консервативным видениями. Путин не раз в своих выступлениях однозначно противопоставлял традиционные христианские российские ценности современным ценностям Запада. Так, в своей речи на Валдайском форуме в 2013 году он подчеркнул наличие угроз российской идентичности, в то время как западные государства не только отрицают христианские ценности – мораль, традиционные институты, включая традиционные семьи, – составляющие основу их цивилизации, но и распространяют свое искаженное видение по всему миру, ввергая себя и другие страны в глубокий демографический и моральный кризис. В противовес новым ценностям Запада российский лидер указал на ценности традиционные, заложенные в мировых религиях, подчеркнув, что их отстаивание является «правильным и естественным»¹². По мнению автора, обострившиеся сегодня ценностные противоречия не переросли в масштабное идеологическое противостояние, однако они говорят об углубляющемся европейском цивилизационном расколе.

Монаган продолжает: «Все это свидетельствует о «столкновении Европ», которое возникло в последние 10 лет между западной моделью Европы (ЕС) – и довольно отличного от этого российского видения. Этот раскол, как представляется, продлится как минимум в кратко– и среднесрочной перспективе, проявляясь в соперничающих подходах к определению архитектуры Евро-Атлантической безопасности и столкновении ценностей, пониманий и траекторий европейского наследия и христианской цивилизации. Это формирует ядро нарастающего стратегического соперничества по мере того, как Москва стремится адаптироваться к ситуации и бросить вызов европейской политической системе и архитектуре безопасности военными, дипломатическими и политическими методами (последний подразумевает предоставление финансовой помощи и политической платформы для второстепенных партий в Европе).

Точнее говоря, это только часть большей картины. Термин «столкновение Европ» не предполагает игнорирования активной роли России в Евразии или исключения из уравнения США, которые представляются главным компонентом архитектуры безопасности в Евро-Атлантике. Не следует также забывать о возрастающей роли Китая и российско-китайских отношениях. Тем не менее этот термин хорошо передает суть соперничества между более либеральной, ориентированной на Запад частью Европы, включенной в НАТО и ЕС, и формирующейся в пику ей другой – «российской» – Европы».

Бесконечный ряд бессмысленных аналогий

Монаган далее отмечает: «По мере того как нарастает вызов архитектуре европейской безопасности XXI века – вызов, который требует объективной оценки современных реалий, – дискуссии о России движутся в противоположном направлении, отвлекая внимание на события и вызовы XX века. Это приводит ко второй проблеме полемики о новой «холодной войне». И хотя эта полемика притягивает взоры к выдающемуся периоду европейской и мировой истории, пытаясь показать примеры из прошлого для сегодняшней ситуации, она только вносит еще больше неясности и не дает материала, из которого можно «извлечь уроки». Это вызвано отсутствием понятия о том, что действительно означает «холодная война», помимо того что это дает некое смутное представление о периоде натянутых отношений между Россией и Западом. Это создает пространство для большого количества интерпретаций, сводя идею о новой «холодной войне» к поверхностной аналогии. Это не использование истории – это злоупотребление ею».

Монаган, как и ряд других специалистов, считает, что даже сегодня представление о периоде «холодной войны» в общественном и экспертном сознании складывается из отдельных фрагментарных представлений о ней, а многие ее тайны до сих пор остаются тайнами. Поэтому трудно разобраться, какие уроки необходимо извлечь из этого продолжительного периода мировой истории ¹³. В оценках «холодной войны» эксперты расходятся в ответах на элементарные вопросы о том, когда она началась – в 1940-е годы, после Корейской войны или в результате борьбы между Вильсоном и Лениным? – когда закончилась и даже почему она завершилась так, а не иначе ¹⁴.

Автор ссылается на Лоуренса Фридмана, который отмечает, что термином «холодная война» стало принято для удобства называть более чем 40 лет истории, повидавших «увлекательный каскад» разнообразных событий, теорий и идеологических догм. При этом термин совершенно не отображает всей существовавшей сложности и неоднородности того исторического периода и не дает сколь-либо полного представления ни о сути, ни о динамике развития отношений между Россией и Западом за сорок лет, обобщенных названием «холодная война»¹⁵. Поэтому столь популярные сегодня отсылки к этому времени, используемые для трактовки современных событий и процессов, перестают иметь какой-либо смысл, так как не проясняют ситуацию, а лишь вызывают все больше вопросов. Монаган вновь подчеркивает: использование стереотипов и упрощение исторических фактов лишает ясности любые попытки провести исторические аналогии с целью лучше понять текущие явления.

Автор также замечает немаловажный факт, что видение «холодной войны» западными странами с 1989 года пережило заметные трансформации ¹⁶, а процессы расширения Евро-Атлантических организаций – НАТО и ЕС – на восток неизбежно оказали влияние на смену акцентов в разных версиях недавнего исторического прошлого, в частности, среди стран – бывших членов ОВД или СССР, которые в ходе «холодной войны» находились по другую сторону баррикад и, в отличие от старых членов НАТО, имели совершенно другие впечатления о том периоде. Так, Западная Европа помнит «холодную войну» как период жизни в постоянном страхе возможности тотальной войны между ядерными державами, помнит «долгий мир в Европе», периодически прерывавшийся острыми кризисами. С другой стороны, для Восточной Европы «холодная война» ассоциируется с периодом оккупации и воспоминаниями о репрессиях. Для первых те времена становятся частью истории, вторые так и не могут оправиться от ран недавнего прошлого ¹⁷. Монаган делает вывод исходя из этого, что, очевидно, не существует никакой ясности в отношении понимания «холодной войны» даже на Западе, и тем более неясно в этих условиях, как можно сравнивать тот период истории с современным и какие исторические уроки мы можем применить в отношении текущего кризиса.

Автор также считает, что анализ затрудняет и использование популярных отсылок к истории, сравнивающих действия России с политикой СССР в отношении Чехословацких и Афганских событий в 1968 и 1979 годах или действиями нацистской Германии в 1930-е годы. Так, особенно распространено проведение аналогий между присоединением Крыма к России в 2014 году и аншлюсом Австрии 1938 года или аннексией Судетской области. Кроме того, как отмечает Монаган, современные отношения между Россией и Западом зачастую предпочитают трактовать сквозь призму пакта Молотова-Риббентропа и Мюнхенских соглашений ¹⁸. По мнению автора, чем чаще эти стереотипные аналогии повторяются в западном общественном дискурсе, тем больше они имеют резонанс, особенно с учетом того, что сравнения с нацистской Германией имеют весьма огромное значение как для взаимоотношений России и Запада ¹⁹, так и в общем для всей международной системы – они стали неотъемлемой частью обсуждения всех конфликтов, происходящих в мире с Корейской войны 1950 года ²⁰.

«Поэтому любые дискуссии касательно сегодняшней России переполнены обильными и постоянно повторяющимися упрощенными, доведенными до абсурда образами, в которых действия России сравниваются с политикой Советского Союза и/или нацистской Германии, а Владимир Путин представляется как реинкарнация Иосифа Сталина, Адольфа Гитлера или чего-то среднего между ними ²¹. В итоге действия России сравниваются с большим числом неясных событий, как правило тех, что первые приходят на ум, отобранных из истории последних двух столетий вне зависимости от контекста, значимости отдельных личностей, вовлеченных в них, а также от течения времени. Игнорируется факт разнообразия ситуаций и их сложности, а неизвестное представляется как известное.

Такой избирательный подход к истории не годится для того, чтобы извлечь уроки из прошлого. Например, какое сравнение более «полезно» для понимания действий России в Крыму: аннексия Германией Судет по результатам Мюнхенских соглашений или советское вторжение в Чехословакию? Это были два совершенно разных события. Проблема усугубляется тем, что историю всегда исключают из дискуссий, так как редко случается, чтобы исторические детали в таких аналогиях были точны, причем игнорируются даже текущие исторические дебаты об этих событиях. В результате мы имеем все более абстрактное представление о России.

Таким образом, история превращается в миф, в сказку, в которую все свято верят, в основе которой лежат обиды и предубеждения, и которая активно используется в политической пропаганде ²². Эти мифы больше представляют собой выявление того или иного исторического события, чем поиск сходства с настоящим. Их главная задача заключается в том, чтобы вызвать в сознании аудитории определенные ассоциации с целью ее убедить (хотя и в отрыве от фактов). В результате получается аргумент, замкнутый в короткой цепи ассоциативного, где различия между предполагаемым и точно известным стираются. Смысл в том, чтобы усилить полемику и препятствовать любым несогласным мнениям, навязывая вину через предлагаемые ассоциации: например, попытки оспорить существующую точку зрения подвергаются критике по аналогии с попытками поддерживать СССР или нацистскую Германию.

Вместо того чтобы извлекать из истории уроки, ее используют для подкрепления накатанных схем полемики. Такой подход не только искажает столь хрупкие исторические аналогии, но и ложно представляет их как модели будущего. Он подразумевает наличие определенной модели исторического развития, из которой мы можем извлечь опыт – иначе последствия будут катастрофическими. Этот подход отрицает уникальность каждого события и упускает из вида случай, возможные изменения и свободу действий ²³. Помимо того, что это создает плодородную почву для эмоциональной политической пропаганды и мобилизации общественного мнения, это – плохой источник для извлечения практических или полезных уроков. Вместо тщательного размышления о происходящем в том виде, как оно есть и каким оно может стать, наблюдатели предпочитают поверхностно рассматривать упрощенные и повторяющиеся модели поведения. Как отмечают Ричард Нойштадт и Эрнест Мэй в своем исследовании об использовании и злоупотреблении историей в политике, это называется «использовать аналогию для приведения неразумных доводов»: аналогия строится на основе аналогии создания ложных свидетельств – посредством подгона под нужный шаблон или удобные рамки, – которые искажают и затуманивают понимание истории и нынешнего контекста, так как представление о событии все больше отрывается от его исторических обстоятельств» ²⁴.

В результате этого, как размышляет автор, возникают две проблемы. Первая заключается в том, что использование этих ложных аналогий для объяснения современных событий только усложняет понимание происходящего. Например, по мнению Монагана, после воссоединения Крыма с Россией в 2014 году западные наблюдатели предпочли сконцентрироваться на колоритных сравнениях действий Кремля с присоединением Германией Судет. При этом из виду практически был выпущен анализ непосредственно российской операции в Крыму и ее новые военные возможности, выражавшиеся, например, в использовании сил специального назначения. Также без внимания западных комментаторов осталось и изменившееся видение России своей безопасности. Таким образом, вновь усилившиеся дискуссии о новой «холодной войне» заслонили собой суть происходящего на Украине.

Второй проблемой является то, что «такой дискурс формирует рамки для различных возможностей политического курса, сводя их к выбору между «умиротворением» России – термин, который остается отталкивающим для многих политиков, – и противостояния ей путем сдерживания или устрашения. Однако даже это не представляется правильными альтернативами, поскольку «урок» из Мюнхенских соглашений 1938 года очень поучителен: агрессии должно противостоять (и когда это было сделано, Европа была втянута в войну) ²⁵. Отказ от любой дипломатии и переговоров из-за страха скатиться к «умиротворению агрессора» означает отказ от использования множества политических инструментов, имеющихся в распоряжении Европы. Более того, чтобы сдерживание и устрашение имели успех, необходимо действительно понимать ту сторону, на которую эта политика направлена: нужно понимать причины ее действий и природу ее процесса принятия решений. Представляя современную Россию как карикатуру на Советский Союз, нацистскую Германию или любого другого врага прошлого, понять этого невозможно».

Готовясь к войнам прошлого

Наконец, по мнению автора, последним аргументом, подтверждающим, что дискуссии о новой «холодной войне» не решают, а лишь усугубляют существующие проблемы, является то, что они ограничивают современный дискурс категориями и логикой XX века и совершенно не учитывают новые реалии, в том числе – в отношении России века XXI. Этот аргумент особенно важен для политиков и военных стратегов, которые вновь и вновь наступают на те же старые грабли, готовясь вести войны прошлого. Как считает Монаган, такое Западу уже случалось пережить при выстраивании своих отношений с Россией. Автор цитирует Джорджа Кеннана, который говорил о том, что в годы «холодной войны» американские военные стратеги не могли перестать видеть в образе Сталина Гитлера и продолжали готовиться к новой войне с СССР, опираясь на недавний опыт борьбы с нацистской Германией ²⁶.

Исходя из вышесказанного, автор ставит два принципиальных вопроса.

«Первый – хотя разговоры о новой «холодной войне» являются частью стремления некоторых уделять первостепенное внимание угрозе со стороны России, более широкая перспектива с точки зрения безопасности и вызовов, перед которыми стоит Запад сегодня, существенно отличается от того, что было в «холодную войну». Россия явно нуждается во включении в повестку дня западной политики и безопасности совсем не потому, что Москва последовательно подчеркивает свое недовольство сегодняшней архитектурой европейской безопасности. Это лишь часть комплексной картины международной ситуации. Требуется достичь баланса, который труднореализуем, и сегодняшним лидерам потребуется приложить гораздо больше усилий по сравнению с тем, что было сделано в период «холодной войны».

Контекст западной безопасности претерпел кардинальные перемены, однако это никак не отражено в дискуссиях о новой «холодной войне». В отличие от того времени сегодня ни одна угроза не является явно превалирующей. Как заметил бывший генеральный секретарь Андерс Фог Расмуссен, Альянс стоит перед «дугой кризисов»²⁷.

Монаган говорит о том, что НАТО сегодня вынуждена справляться с целым рядом остро актуальных вызовов безопасности: это и миграционный кризис в Европе, и не завершившиеся до сих пор гражданские войны в Сирии и Ливии, и сохраняющаяся кризисность в палестино-израильских отношениях, и усиливающийся Китай. Кроме этого, многие страны Запада, обозначив для себя среди самых серьезных угроз деятельность ИГИЛ, приняли участие в военно-воздушной кампании против боевиков-джихадистов ²⁸. Значимыми проблемами современной региональной и транснациональной безопасности являются также болезни (как, например, Эбола) и изменения климата.

Таким образом, по мнению автора, с учетом существующего разнообразия современных проблем и угроз, с которыми вынуждена справляться НАТО, отдельную сложность составляет достижение консенсуса в определении наиболее актуальных вызовов и выработки путей и средств к их решению. В результате, современная Евро-Атлантическая сплоченность заметно отличается от того внутриблокового единства, которое действовало в годы «холодной войны». Так, пока отдельные восточно-европейские государства-члены НАТО главным образом озабочены вероятной угрозой со стороны России, страны южной Европы считают гораздо более реальной и значимой опасность, исходящую от Ливии и ИГИЛ.

«Второй важный вопрос – в этих меняющихся и сложных условиях разговоры о новой «холодной войне» играют на приятном чувстве знакомого. В отношении России не происходит никаких перемен – в противовес тому, как воспринимаются изменения и усложнения ситуации на других направлениях ²⁹. Это отражает и подтверждает склонность многих политиков и наблюдателей с тоской вспоминать о «холодной войне», которая видится им как время успеха Запада и обеспечения рациональности и предсказуемости со стороны советского врага – в отличие от неподдающихся пониманию и прогнозированию террористических атак сегодня ³⁰.

Это чувство знакомого создает атмосферу вседозволенности в интеллектуальной среде, что позволяет принимать решения относительно России при минимальном уровне анализа фактов. Это отрезает необходимость адаптироваться к сегодняшним обстоятельствам и вместо этого предлагает простые и готовые решения, с которых просто смахивают пыль 20-ти лет их ненужности. Примером такого подхода явилось заявление армейского генерала, главы Объединенного комитета начальников штабов США Мартина Демпси о том, что в результате действий России ВС США должны «оценить наши собственные модели боеготовности в отношении того, о чем нам не приходилось задумываться 20 лет […] – наших баз, линий коммуникаций и морских путей»³¹.

Между тем, как подчеркивает Монаган, следует понимать, что эти модели создавались для другого противника, для другого времени – для другой войны. Кроме того, призыв вернуться к моделям прошлого исходит из того, что подготовительная работа двадцатилетней давности была произведена со всей возможной точностью – чего, по мнению автора, никак нельзя утверждать, так как эти планы никогда не были опробованы в реальности, как и не существовало никогда полной степени ясности в отношении природы военных угроз, которые могут исходить от СССР. Автор приводит высказывание одного из авторитетных экспертов-советологов о том, что к моменту распада Союза только у разведслужб имелось представление о развитии советского военного мышления. Отсюда – опасность неверных интерпретаций политики Москвы, особенно военной ³².

По мнению автора, постоянные попытки загнать понимание действий России под определенные стереотипные установки и клише препятствовали пониманию Западом и политики СССР. Оценивать способности России реализовывать собственные возможности нужно на основе проблем, которые действительно вынуждены решать сегодня россияне, а не те, которые стоят – или стояли в прошлом – перед Западом, как это происходит сейчас ³³.

Монаган замечает: «С момента окончания «холодной войны» западное понимание безопасности претерпело изменения в двух направлениях: они получили мир и сократили свои военные бюджеты, но потеряли все институциональные наработки и знания о Советском Союзе и России; события 11 сентября сместили фокус внимания на борьбу с терроризмом и повстанческими движениями. За последние 15 лет войны в Ираке и Афганистане полностью поглотили все внимание и ресурсы, включая те, что должны были быть направлены в отношении России. Снизились также возможности по предоставлению детального и нюансированного понимания советской угрозы и того, насколько важной эта информация может быть сегодня. Другими словами, практическая способность правильно извлекать уроки из прошлого была резко ограничена.

Фактически, за исключением небольшой группы узкоспециальных экспертов, на Западе практически не уделялось внимания развитию российского видения безопасности и боеспособности армии России в период после «холодной войны», как игнорировалась и необходимость осознания растущей мощи России и ее слабостей. Понимание западными политическими деятелями движущих мотивов действий российского руководства и процесса принятия решений, особенно в отношении военных вопросов, было значительно снижено. Вместе с этим – и в результате этого – снизилась и способность Запада проводить эффективную политику устрашения, так как неясно, что в действительности может устрашить российское руководство ³⁴.

Более того, разговоры о новой «холодной войне» никак не принимают в расчет способность России адаптироваться. В то время, как западные лидеры, особенно в военной сфере, были сосредоточены больше на других регионах, представления России о войне, как и ее военные способности, претерпели изменения. По мере того как Россия ставит вопрос об архитектуре европейской безопасности и предпринимает действия по реализации своих интересов, существует вероятность того, что Москва найдет способ сбалансировать силы Запада представляя НАТО явно ненужным институтом (например, превращая Альянс в аналог Западноевропейского союза)³⁵, либо путем развития методов, которые сократят его военную эффективность и превосходство ³⁶».

Автор также отмечает, что в ходе операции России в Крыму, как и ее дальнейшего участия в войне на Украине, применялась тактика борьбы с повстанцами при отсутствии ясной афилиации участников и четкой однозначной структуры командования боевыми действиями, что само по себе является вызовом для Запада. С учетом своего опыта иракской и афганской кампаний, по мнению Монагана, западные правительства предпочитают не вмешиваться в подобного рода действия, особенно ввиду того, что в таких ситуациях достаточно трудно обеспечивать продолжительную поддержку интервенции со стороны своих политических элит и общества ³⁷.

«Из этого следует, что ни более широкий международный контекст, ни ряд потенциальных проблем, исходящих из России, не сопоставимы с условиями «холодной войны». Нельзя беспорядочно применять военные «уроки» «холодной войны» в отличных условиях. Некоторые это признают. Филип Бридлав, начальник Верховного главнокомандования ВС НАТО в Европе, очень точно охарактеризовал российские действия в Крыму как «нападение XXI века», которое во многом руководствуется советскими и российскими традициями, но которое включает также новое мышление и использование инструментов XXI века ³⁸. Те, кто занимается российским направлением и озабочен проблемами европейской безопасности, должны взять себе на вооружение эту терминологию.

Нет сомнений в том, что нам больше ничего не остается, кроме как выработать новый план в отношении России и заново переосмыслить ее внешнюю политику и политику безопасности. Поверхностных сравнений с СССР следует избегать. Вместо этого анализ должен принимать во внимание изменения в российском понимании стратегии, конфликта, принуждения и войны. Так как Москва будет продолжать бросать вызов архитектуре безопасности Евро-Атлантики: сначала, посредством дипломатических инициатив, например, через новые попытки запустить дискуссии о европейской безопасности; затем – если эти попытки будут отклонены – посредством расшатывания основ существующей архитектуры. Параллельно с этим российские власти продолжат приспосабливать свою систему, развивая и улучшая ее. Таким образом, российские возможности будут наращиваться, руководствуясь опытом 2014–2015 годов и уроками прошлого ³⁹. Россия продолжит перевооружать и реструктуризировать свои вооруженные силы, что в результате в течение 5 лет сделает их почти равноправными или даже в полном смысле равноправными соперниками европейских сил безопасности».

Недавно руководство России заявило о своих планах реформирования вооруженных сил до 2020 года, в том числе модернизации 70 % вооружений и увеличения личного состава на полмиллиона человек. И несмотря на то, что эти задачи кажутся трудно реализуемыми, как считает автор, даже если они осуществятся частично, Россия станет серьезным вызовом для НАТО в Европе, особенно принимая во внимание тот факт, что большинство европейских членов Альянса не имеют планов по наращиванию своих расходов на оборону. Самое главное, по мнению Монагана, – понимать, что прогресс России в развитии своих военных способностей является серьезной и неоднозначной темой для анализа западными политиками и специалистами, в процессе которого отделаться использованием шаблонов не удастся.

Ловушка абстракции

Ключевой мыслью этой статьи является тот факт, что «история должна помочь нам понять Россию и ее отношения с Западом. Она дает нам инструменты для понимания нового контекста геополитической реальности». Монаган приводит мнение французского историка Марка Блока о том, что историю нужно рассматривать как науку о переменных, а уроки извлекать из нее исходя не из того, что прошлое будет повторяться вновь и вновь, а из необходимости глубокого понимания причин происходящего и отличий того, что произошло вчера, от того, что происходит сегодня. Склонность к абстракциям и неспособность понять, чем будущее отличается от прошлого, будут пагубно влиять на процесс принятия решений в условиях непредвиденности ⁴⁰.

«Анализ должен выявить и проследить преемственность российской политики, происходящей из ее советского наследия. Он также должен включать подробное изучение произошедших на Западе и в России перемен и в отношениях между ними. Возможности западных государств значительно изменились в результате фрагментации исследований о России и сокращения ресурсов для реализации политики в ее отношении с момента окончания «холодной войны» – когда они были переориентированы на другие страны и регионы. Это уменьшило возможности Запада проанализировать и извлечь уроки из своей политики в ходе «холодной войны» (например, о том, какие подходы способствовали лучшему пониманию СССР, а какие – нет), или выявить, что стало известным об СССР и россиянах, о том, как развивалось российское видение в военной сфере и в области безопасности. Вместо этого смесь полемики, бездумных аналогий и чувство знакомого сформировали рамки дискуссии о новой «холодной войне», держащиеся на привлекательном, с первого взгляда, но упрощенном языке «сдерживания» и «устрашения». Дискуссии о новой «холодной войне» заводят мышление в ловушку абстрактного представления о России и ее роли в европейской безопасности».

Монаган настойчиво подчеркивает, что результатом злоупотребления абстракциями и клише может стать неверный анализ исторических фактов и событий, что ведет к риску принятия неинформированных решений. Зацикливание на разговорах о «новой холодной войне» при попытке проанализировать политику России только препятствуют ее пониманию, а соблазн прибегать к использованию ярких и зачастую упрощенных и неточных исторических аналогий при трактовке действий российского руководства лишь усугубляет существующую напряженность. По мнению автора, дискуссии о новой «холодной войне» не способствуют выработке стратегии решения сегодняшнего кризиса в отношениях между Россией и Западом, а лишь загоняет дискуссии в рамки условностей и стереотипов. Это не создает плодотворной почвы для формулирования реалистической политики и информированных решений ни в отношении войны на Украине, ни в отношении Москвы в целом.

Автор считает, что, поддаваясь соблазну упрощения исторических фактов и использования поверхностных аналогий, современное западное экспертное сообщество живет в плену мышления в понятиях XX века и загоняет в эти рамки современные реалии, препятствуя решению актуальных проблем. Монаган призывает избегать рассуждений в абстрактных категориях, которые лишь вводят в заблуждение и отдаляют от реальности.

«Холодная война» была важным историческим периодом, но обращение к ней в обсуждении текущего конфликта на Украине и геополитики России в целом – лишено смысла. Люди используют аналогии, либо чтобы избавить себя от необходимости тщательно изучить ситуацию, либо с целью намеренно избегать ясности ради политической пропаганды. Как писал Оруэлл, «так же, как мысль может искажать язык, так и язык может искажать мысль»⁴¹. Таким образом, метафора «новой «холодной войны»» препятствует нашему пониманию современной России. Поэтому пришло время от нее отделаться, так же как и от постоянных и неточных ссылок на заявление Путина десятилетней давности о том, что распад СССР был величайшей геополитической катастрофой XX века – и дать Черчиллю и Кеннану покоиться с миром. Весь мир, включая Россию, переживает период перемен и конкуренции, в которой западным правилам и нормам, как и архитектуре Евро-Атлантики в ее современном виде, будет брошен вызов. Настало время адаптироваться. А для этого необходимы новые концепции. Начинается период «столкновения Европ».

Впервые опубликовано на сайте «Чэтэм Хаус» 22 мая 2015 года. URL: http://www.chathamhouse.org/publication/new-cold-war-abusing-history-misunderstanding-russia.