Бетти Джозеф 1917–2013[149] Дэвид Такетт

David Tuckett. Betty Joseph 1917–2013. Int J Psychoanal (2015) 96:201–209.

Бетти Джозеф, которая умерла в возрасте 96 лет 4 апреля 2013 года, была членом Британского психоаналитического общества, лауреатом премии Сигурни (Sigourney Prize), признанным во всем мире учителем и супервизором, а также одним из наиболее выдающихся исследователей клинического психоанализа за всю историю его существования.

С помощью Майкла Фельдмана и Элизабет Спиллиус основные труды Джозеф были собраны в книге «Психическое равновесие и психическое изменение» («Psychic Equilibrium and Psychic Change» – Joseph, 1989), которая была опубликована в серии «Новая библиотека психоанализа» («New Library of Psychoanalysis»). Центральное место в идеях, преподавании и практике Джозеф занимала работа с переносом и контрпереносом, которую она рассматривала сквозь призму особого внимания к тонким деталям психоаналитического сеанса, а также к роли аналитика и пациента в нем. Чтобы как можно яснее представить значимость ее работы, я обращусь к статье «Transference: The total situation», которая наглядно демонстрирует, почему я считаю ее вклад в психоанализ эпохальным.

Эта статья была представлена в рамках научного симпозиума Британского общества в декабре 1983 года, а в 1985-м опубликована в данном журнале (Joseph, 1985). Она начинается характерным для Джозеф образом, хорошо знакомым не только коллегам по клиническому и научному дискурсу, но также друзьям и родственникам, которым приходилось о чем-то с ней договариваться в повседневной жизни. Джозеф высказывает намерение обсудить, «каким образом мы сегодня используем концепцию переноса в нашей клинической работе»[150] (курсив добавлен). «Мы» в этом пассаже свидетельствует, с одной стороны, о ее подлинной скромности: Джозеф ставит себя в один ряд с другими коллегами и авторами, – но в то же время, безусловно, содержит намек на королевскую прерогативу, а также ее двусмысленное самокритичное остроумие. Находиться рядом с ней и работать с ней именно в таком духе всегда было увлекательно; это воодушевляло, это было привилегией.

Конечно, взглядам Джозеф на перенос и контрперенос вполне можно найти место в длинном ряду работ разных авторов, начиная с Фрейда, Кляйн, Биона, Хайманн и заканчивая более поздними, как это делала она сама; однако то, каким образом она использовала и осваивала эти центральные понятия, заставляет меня считать их основополагающими. В какой-то момент последовательные дополнения теории превращаются в изменение парадигмы, и я думаю, вклад Джозеф наряду с вкладом Биона знаменуют подобный переход. Каждый, у кого была возможность обсуждать с ней в течение достаточно долгого времени свои клинические усилия, как посчастливилось делать мне, в результате по-новому начинал ценить эти основные концепции.

Ключевая идея Джозеф относительно клинической ситуации и роли переноса – контрпереноса в ней обнаруживается в самом начале статьи, которую я избрал для обсуждения:

Наше понимание переноса в большей мере вытекает из понимания того, как пациенты по многим и различным причинам воздействуют на нас; как они пытаются втянуть нас в свои защитные системы; как они бессознательно отыгрывают с нами в переносе, пытаясь добиться, чтобы мы отыгрывали с ними; как они передают аспекты своего внутреннего мира, выстроенного со времени младенчества – выработанного в детстве и взрослом возрасте. Здесь мы встречаемся с переживаниями, которые часто находятся за пределами слов и которые мы можем ухватить, только опираясь на возникающие в нас чувства, посредством контрпереноса, понимаемого в широком смысле этого слова. (Joseph, 1985, p. 447)

На мой взгляд (и, полагаю, она разделяла эту точку зрения), имело бы смысл опустить слово «пытаются». У аналитика может возникать подобное ощущение, но, по-моему, суть того, чему учила Джозеф, состоит в том, что у пациентов просто нет выбора: они могут действовать лишь так, как они действуют. До тех пор, пока благодаря аналитической работе ситуация не станет для них очевидной – в результате чего у них затем появляется выбор, – речь о волеизъявлении лишь вводит в заблуждение. Как бы то ни было, Джозеф в своей статье показывает, как пациенты повторяют свое прошлое в настоящем, втягивая нас в этот процесс. В первом примере описана дискуссия, состоявшаяся в рамках ее знаменитого воркшопа – семинара для дипломированных аналитиков, который длился около 40 лет с участием очень талантливой группы неофитов, многие из которых, как Рон Бриттон, Майкл Фельдман и Джон Стайнер, стали общепризнанными профессиональными авторитетами.

Пример Джозеф – о том, каким образом принесенный на воркшоп материал описывал пациентку, которой, казалось, было очень сложно помочь. Аналитик открыто сообщила, что недовольна работой на конкретном сеансе и ее результатами. Во время семинара стало ясно, что многие интерпретации, которые она делала в ответ на ассоциации, содержащие подробные описания отдельных людей и ситуаций, были чуткими и, как говорит Джозеф в своей статье, «вполне адекватными». Тем не менее в ответ на неудовлетворенность докладчика группа все-таки попыталась достичь большего понимания. Выдвигались различные точки зрения относительно разнообразных аспектов, но никто так и не почувствовал себя полностью удовлетворенным собственными идеями или идеями других. «Постепенно перед нами забрезжила догадка, – пишет Джозеф, без сомнения имея в виду себя, – что в этом-то, вероятно, и заключалось решение: наша проблема на семинаре отражала проблему аналитика в переносе, а происходившее в переносе, возможно, было проекцией внутреннего мира пациентки, в котором та не могла понять и, более того, не могла наделить смыслом происходящее» (с. 158). Джозеф предполагает, что переживание данного сеанса было центральным переживанием пациентки, которое закреплено с детства и разыгрывается снова и снова. Это была именно та ситуация, для которой Бетти Джозеф приберегла бы термин «перенос».

Как полагала Джозеф, пациентка демонстрировала, каково это – иметь мать, которая по какой-то причине тоже не могла наделить чувства ребенка смыслом, «хотя вела себя так, будто могла это сделать», – так же «как и мы на нашем семинаре». Подобный опыт, по ее мнению, «может быть весьма тяжелым переживанием и для самого аналитика. Гораздо удобнее верить, что ты понимаешь «материал, чем проживать роль матери, которая не в состоянии понять младенца/пациента» (с. 158). На мой взгляд, это высказывание Джозеф – одно из самых существенных. Опираясь на наблюдения, сделанные за последние годы совместно с моими коллегами в рамках работы групп по сравнительным клиническим методам (Comparative Clinical Methods groups; Tuckett, 2011, 2012), я пришел к выводу, что Джозеф теоретически определила тот вызов, с которым каждый день сталкиваются все аналитики: могут ли они как аналитики наблюдать, разделять и трансформировать те роли, которые принимают на себя, следуя эмоциональному побуждению? И затем: могут ли они интерпретировать то, что происходит, с более или менее нейтральной позиции?

В любом случае пример из работы семинара, несомненно, иллюстрирует теорию Джозеф относительно происходящего между аналитиком и пациентом совместного разыгрывания (а не просто обсуждения) присущего пациенту внутреннего опыта переживания повторяющегося прошлого; показывает, как способность аналитика анализировать значение собственного эмоционального отклика (подходя к нему как к объекту любопытства) оказывается определяющей для реализации подобных феноменов и как с помощью дискуссии в группе бессознательное контрпереносное разыгрывание может быть обнаружено и мысленно переработано. Этот пример также подчеркивает (как отметил Даниэл Пик [Pick, 2013]), насколько далеко идеи Джозеф ушли от аналитических подходов, которые фокусируются на разговоре, а не на том, что можно было бы назвать «речевыми актами» в смысле остиновских перформативов[151] (Austin, 1962). Джозеф, равно как Сигал и Шафер, подчеркивала бессознательный элемент действия в свободных ассоциациях и интерпретации и отметала попытки рассматривать клиническую ситуацию как возможность для объяснения бессознательного значения ассоциаций или для интерпретации манифестного содержания. В ее модели трансформация достигается благодаря тому, что аналитику удается ухватить в существующей ситуации скрытую и едва уловимую психическую активность, чувства и разыгрывания, так что при занятии им нейтральной аналитической позиции появляется возможность интерпретации смысла.

Как и Бион (с которым она проходила тренинг, а затем, в 1960-х годах, когда он писал свои знаковые работы, тесно сотрудничала), Джозеф, безусловно, опиралась на Кляйн. Но, как и Бион, она в своем творчестве во многом пошла дальше Кляйн. Мне кажется, важно понимать, что при этом она, так же как и Бион, довольно прочно придерживалась направления, несколько раньше открытого (в определенном противостоянии с Кляйн) Полой Хайманн.

Первый анализ Джозеф проходила с Михаэлем Балинтом; он был начат в Манчестере, где они оба жили во время Второй мировой войны. После войны она начала тренинг – одна из нескольких представителей молодого поколения, которые изучали профессию бок о бок с группой людей, имевших большой опыт. В числе тех, кто обучался одновременно с ней, были бывшие генералы и другие высшие офицеры, освобожденные от воинской обязанности (как Уилфред Бион), а также люди с очень богатым прошлым (как Роджер Мани-Керл, который до войны предпринял путешествие в Вену с целью анализа у самого Фрейда).

Джозеф была квалифицирована в 1950 году, но сразу же отложила получение квалификации, объяснив тренинговому комитету, что не чувствует себя готовой. Ей позволили подождать шесть месяцев. Джозеф говорила об этом тренинге, что высоко ценит свою супервизию с Эллой Шарп, а также контакт с Сюзан Айзекс и Джоан Ривьер, каждой из которых она восхищалась. Получив квалификацию, она решила продолжить клиническую супервизию сначала с Ханной Сигал, а впоследствии с Мелани Кляйн и Полой Хайманн. Затем начала второй анализ с Хайманн. Историческая статья Хайманн (1950) о контрпереносе, должно быть, стала знаменательным событием в ходе ее тренинга, причем Хайманн в то время все еще была одной из ближайших коллег Кляйн.

Говоря об этом втором анализе, который продолжался четыре года, Джозеф ясно давала понять, что критически относится как к работе Хайманн в качестве своего аналитика, так и к разрыву Хайманн с Кляйн и ее школой. Очевидно, что для Хайманн разрыв стал трагичным и травматичным; да и для всех, кто так или иначе оказался в него вовлечен, этот период, вероятно, был сложным. По-видимому, порвав с Кляйн, Хайманн ожидала, что Джозеф и другие ее анализанды последуют за ней. Джозеф этого не сделала, но я всегда считал, что она довольно много взяла от Хайманн. Мне посчастливилось в течение довольно длительного времени обсуждать сложных пациентов с ними обеими, и меня всегда гораздо больше поражали сходства в их подходе к разговору о представленном материале, чем различия. Мое мнение (основанное на ангажированности и интуиции, а вовсе не на доказательствах) таково: Джозеф потребовался определенный срок, чтобы пережить и интегрировать весь этот опыт; и, возможно, это, а также то, что для глубокой интернализации психоанализа необходимо время, объясняет, почему ее основные работы увидели свет спустя почти 30 лет после получения ею квалификации.

Примерно в то же время, когда Джозеф писала свою статью, то есть в 1985 году, кое-кто, например Герберт Розенфельд, а также другие коллеги, не принадлежащие к группе Кляйн, высказывали мнение, что подход Джозеф к переносу заходит слишком далеко и игнорирует «реальную» историю пациента. Подобная позиция и историографические проблемы, которые подняты в контексте идеи «реальной» истории, всегда вызывали во мне скептицизм. Более того, я полагаю, что, когда мы обращаемся к клинической работе, разграничение между реальным и воображаемым (или психическим), которое подразумевается в подобной критике, является в значительной степени ошибочным. Все происходящее в кабинете – реальность. Вопрос состоит в понимании того, что именно происходит. Джозеф (и в своей статье 1985 года тоже), конечно, ставила под сомнение ценность психоаналитической работы, стремящейся сконструировать для пациента интеллектуально согласованную версию его прошлого, если эта работа не базируется на уверенном понимании того, как прошлое присутствует в реальности сеансов. Но не было этапа, когда она или ее ученица Рут Ризенберг Малькольм сомневалась бы в активности прошлого.

Вопрос, как и в истории в широком понимании, в том, что скрывается за разыгрыванием и что именно используется в настоящий момент.

Впервые я встретился с Бетти Джозеф, чтобы поговорить о своей клинической работе, примерно 20 лет назад. У меня был пациент, который регулярно приходил на сеансы пять раз в неделю и достиг большого прогресса, но затем на несколько месяцев умолк. Я принес материал Бетти, и затем мы периодически встречались в течение последующих шести или семи лет. Насколько я помню, вся наша первая встреча была посвящена теоретизации Бетти о том, как история анализа, которую я описывал, похоже, очерчивала и разыгрывала исторический опыт пациента. Одна из ее наиболее впечатляющих статей во многом посвящена тому же; она не была опубликована, но была представлена в Нью-Йорке Американской психоаналитической ассоциации в качестве приглашенного пленарного доклада. Публикация статей, содержащих подробную историческую конструкцию, ставит гораздо больше сложных, связанных с конфиденциальностью проблем, чем публикация коротких фрагментов ежедневных сеансов, и Джозеф не сделала бы этого (вот как раз пример проблемы «доказательств» в историческом и биографическом исследовании). Мне повезло присутствовать на докладе, который вызвал продолжительные овации и многочисленные приглашения посетить различные общества с лекциями и супервизиями. Идея Джозеф не в том, что случившееся в прошлом неважно. Скорее речь идет о том, насколько важно говорить об этом, когда и с какой целью. Она стремилась понять, как используется память о прошлом и как прошлое повторяется в настоящем. Психоаналитик помогает пациенту осознать ситуацию, в которой тот оказался, и таким образом, возможно, освободиться от тени прошлого.

Джозеф обладала способностью в мельчайших подробностях размышлять о ситуациях, которые она переживала в собственной работе или которые описывали другие; это мастерство и сделало ее столь широко известной. Очень внимательно слушать, сделать несколько заметок и постараться представить себе на основе материала психическую активность пациента и аналитика во время сеанса – это ее стиль. Ей было чрезвычайно интересно нащупывать путь во внутренний мир пациента, чтобы представить себе, что он или она думает и чувствует по поводу аналитика, когда реагирует на какую-либо реплику. Ее не очень интересовали обширные теории или расплывчатые описания происходящего, которые мог предложить докладчик; она хотела услышать материал и понять, как пациент и аналитик реагировали друг на друга. Это был исключительно животворный опыт – наблюдать, что и как приходит Джозеф в голову. Вопреки некоторым ожиданиям я обнаружил, что она, опираясь на представленную мною работу, одинаково точно улавливала и те моменты, когда я упускал еле заметную «позитивную» реакцию моих пациентов на то, что я говорю, и моменты их «негативной» реакции, выдвигая свои возражения к работе. Как и Фрейд, она обладала неутолимым любопытством. Как и он, она очень серьезно относилась к сопротивлению как к вполне объяснимому проявлению любого пациента, которому она была способна сопереживать. Это нам очень помогало.

В статье 1985 года, на которой я заострил внимание, сделан акцент на том, почему перенос является местом, «где мы можем наблюдать не только природу используемых защит, но и уровень психической организации, в рамках которой действует пациент» (с. 165). Второй пример, который Джозеф использует для иллюстрации своих идей, содержит фрагмент материала пациента, чья жизнь была сильно ограничена скрытой фобической тревожностью, которую он не осознавал. Как она пишет, у нее стало складываться впечатление, что под обсессивной структурой – контролирующей, высокомерной и ригидной – залегала, по существу, фобическая организация.

Во время одного из сеансов пациент попросил начать пятничный сеанс на четверть часа раньше, чтобы он мог успеть на поезд, так как ему надо было ехать куда-то по работе. Придя в пятницу, он очень подробно и обсессивно описывал свое беспокойство по поводу опоздания на поезд, возможности попасть в пробку и так далее, а также то, как он попытался оградить себя от этих проблем. Еще пациент обсуждал тревогу относительно потери членства в клубе, который он не посещал, а также говорил о друге, который был не очень приветлив с ним в телефонном разговоре. Джозеф интерпретировала его ощущение себя ненужным, связанное с выходными, чувство исключенности и потребность не уехать, а, наоборот, остаться со своим анализом. Но несмотря на аккуратно и подробно изложенные идеи, она чувствовала, что не достигла с ним настоящего контакта и не помогла ему с его тревогой. Пациент тем не менее подхватил ее комментарий относительно его потребности быть внутри и в безопасности. Он начал говорить «теперь совершенно в ином духе, плавно, о том, как напоминает эта проблема его затруднения при смене работы, переезде на новое место работы, покупке новой одежды» и так далее, и так далее. Джозеф продолжает:

В этот момент, думаю, возникла интересная вещь. Все, что он говорил, казалось справедливым и важным само по себе, но мысли больше не продумывались: они стали словами, конкретными аналитическими объектами, в которые он мог погружаться, оказываться втянутым, как если бы они были неким психическим приложением к физическому телу, в которое он уходил на сеансе. (P. 165)

Для Джозеф эти ассоциации представляли собой действие. Они позволили ее пациенту избежать необходимости испытывать ощущение отдельности и покинутости, как психической, так и физической, или размышлять о нем. Вместо этого он смог окунуться в ощущение разделенного и согласованного с нею фантазийного понимания себя – ощущение общности.

В конечном итоге Джозеф сообщила ему, что, по ее мнению, произошло. Он был потрясен: «Когда вы это сказали, в меня как будто воткнули нож».

Этот пример иллюстрирует точку зрения, которую Джозеф представляла снова и снова, обучая и супервизируя: «интерпретации редко выслушиваются исключительно как интерпретации, за исключением тех случаев, когда пациент близок к депрессивной позиции». Она продолжала разрабатывать идеи, выдвинутые несколькими кляйнианскими мыслителями, относительно различий в переносе пациентов, находящихся в состоянии психического функционирования, более или менее соответствующего параноидно-шизоидной или депрессивной позиции.

Семья и воспитание

Бетти Джозеф родилась 7 марта 1917 года в Эджбастоне, Бирмингем, втором по величине городе в Англии; в то время он был центром агломерации региона Мидлендс, который в свою очередь являлся средоточием обрабатывающей и машиностроительной промышленности страны. Семейная история, рассказанная племянником Джозеф Генри Херцбергом, гласит, что, поскольку в семье уже была девочка, Джозеф ждали как мальчика. Чтобы удовлетворить эти ожидания, ей дали имя Бетти – в честь дяди по материнской линии, которого звали Берти. Два года спустя родился брат.

И ее отец, Генри Джозеф, и мать происходили из англо-еврейских семей, которые на протяжении нескольких поколений занимались в Мидлендсе производством ювелирных изделий. Генри не захотел участвовать в семейном бизнесе и получил образование инженера-электрика. В конце Первой мировой войны, когда Бетти был всего один год, он вдвоем с партнером начал собственный маленький бизнес. В первые годы этот бизнес едва выживал, а во время рецессии 1931 года почти прогорел, так что семья в то время была не слишком обеспеченной. Всех троих детей отправили в среднюю классическую школу (бесплатная академически ориентированная часть государственной образовательной системы) в Вулверхэмптоне, где семья обосновалась, чтобы быть ближе к бизнесу отца. Но в 1933 году, когда Джозеф было 16, ее мать унаследовала небольшое состояние, и семья вернулась в Бирмингем.

Хотя родители Джозеф были очень консервативными, она в подростковом возрасте начала склоняться к левой идеологии. Как и многие из ее поколения, она вступила в коммунистическую партию и посещала собрания – зачастую в пятницу вечером, когда остальные члены семьи по еврейской традиции собирались все вместе.

В 1936 году, в период оборонного бума, предшествовавшего Второй мировой войне, электротехническая фирма отца начала процветать; однако вскоре, в 1941 году, когда Джозеф было всего 25 лет, к великому ее прискорбию, отец умер. Джозеф описывала племяннику свое ощущение, что как взрослый человек она по-настоящему отца не знала и что он не знал ее тоже. Зато с матерью все было иначе. Она прожила до 1966 года, когда Джозеф было 49 лет. По-видимому, Джозеф походила на мать не только внешне, но и по характеру: в частности, унаследовала от матери стоицизм и силу личности. Джозеф навещала свою мать при любой возможности, путешествовала вместе с ней и познакомила ее со многими своими друзьями. Под руководством ее брата Боба семейный бизнес продолжал процветать, и позднее их электротехническая фирма стала ведущей в западном Мидлендсе.

Когда семья переехала обратно в Бирмингем, Джозеф было 16, и ее образование вынужденно прервалось. Она приняла решение, которое впоследствии считала неверным. Вместо того чтобы пойти в старшие классы и выбрать полноценное высшее образование, она прошла вводный курс социальных наук при университете Бирмингема, который был направлен на подготовку социальных работников. Вскоре это привело к решению заняться социальной работой в психиатрии, а также к двухмесячной стажировке в Консультации для детей с особенностями поведения и развития Восточного Лондона (East London Child Guidance Clinic), которой руководил Эммануэль Миллер, отец знаменитого театрального и оперного режиссера Джонатана Миллера.

В Лондоне Джозеф остановилась в пансионе, которым управлял ее родственник, и подружилась с Питером Кроссом, одним из его сыновей. Позже вместе со многими другими сторонниками коммунистов Питер отправился в Испанию, чтобы участвовать в Гражданской войне, и был убит. Как говорила Джозеф своему племяннику, она чувствовала себя виноватой: ведь возможно, именно под ее влиянием он сделал свой выбор. Тем не менее, живя в Лондоне, она начала посещать театры, оперу и балет, открыв для себя целый новый мир, который стал ее страстью на всю жизнь. В это же время она познакомилась с работой Мелани Кляйн.

Талант Джозеф проявился в ходе ее стажировки, и она была награждена стипендией для проведения дальнейших исследований в области психического здоровья при Лондонской школе экономики (ЛШЭ). Поскольку это происходило во время Второй мировой войны, как раз в дни бомбардировок Лондона, ЛШЭ была эвакуирована в Оксфорд, а также на время в Кембридж. После этого Джозеф поняла, что хочет получить место в университетском городе, а чтобы достойно выполнять обязанности социального работника в психиатрии, решила пройти анализ. В 1940 году Манчестер был единственным местом за пределами Лондона, где можно было найти психоаналитика. Эстер Бик, которая работала в Манчестере, порекомендовала Микаэля Балинта, своего собственного аналитика, и Джозеф начала анализ с ним. В Солфорде она помогла основать консультацию для детей с особенностями поведения и развития, а также участвовала в организации гражданской обороны (на одном из этапов став водителем грузовика) и работала с эвакуированными детьми (уровень психической дезорганизации и даже травмы которых, как было сказано ею в одном из редких интервью, она лишь позднее смогла полностью оценить). Несколько лет спустя Балинт обмолвился, что старшие коллеги приезжают из Лондона для проведения интервью с потенциальными кандидатами. После интервью с Сюзан Айзекс и Марджори Брирли Джозеф была допущена к тренингу, и в 1945 году она и Балинт переехали в Лондон.

В Лондоне ей пришлось жить в Блумсбери – сначала она снимала квартиру на Грейт-Джеймс-стрит, а затем переехала на Гордон-сквер, куда, как вспоминает ее племянник Генри, он бывал приглашен, чтобы разделить с ней трапезу и взрослый разговор. «Какое громадное впечатление это на меня производило, и я чувствовал, что это такая честь, ведь я в то время жил в пригороде и все еще ходил в школу!» – рассказывает он. Джозеф не вышла замуж, и у нее не было детей, но это предоставленное племянником свидетельство тех ранних лет говорит о ее необыкновенной способности устанавливать отношения с детьми, что неоднократно подтверждали многие коллеги, с чьими детьми она дружила совершенно особым образом. Мои собственные дочери признавали ее в качестве бабушки. Несколько раз Джозеф приезжала к нам в Вольтерру на летние каникулы, и было удивительно, какие разговоры она с ними заводила, какие вещи они обсуждали. Она всегда активно участвовала в походах по магазинам, готовке и планировании; ей непременно нужно было пойти и выбрать перед едой несколько свежих помидоров или убедиться, что мы осмотрели каждый уголок местных церквей.

Однажды, оказавшись перед запертой дверью церкви, построенной Микелоцци, куда нам не удавалось попасть в течение почти десяти лет, Джозеф настояла на том, чтобы использовать все возможности и контакты. Внезапно обнаружив весьма беглое владение итальянским и то, что, оказывается, она годами брала регулярные уроки, Бетти в конце концов познакомилась со священником и добилась для нас разрешения посетить церковь.

Такие же отношения Бетти установила со многими другими семьями, проявляя в них большую заинтересованность. Дети обычно говорили – и тому есть множество свидетельств, – что Бетти не похожа на других людей и что она относится к ним как ко взрослым, у которых есть собственные интересные идеи и взгляды. Дети всех возрастов чувствовали, что она принимает их всерьез, и были увлечены общением с ней. Они не ощущали ее проницательные вопросы как вторжение или слежку, а участвовали в оживленных и глубоких разговорах.

Я думаю, Бетти Джозеф отличалась именно своим живым любопытством. Каждый, кто говорил с ней, почти сразу понимал: это одна из самых заразительно-пытливых персон из всех, кого он когда-либо встречал. На этом основывалась и ее жизнь, и тот вклад в психоанализ, которого я коснулся. Это было очевидно для тех из нас, кто регулярно ходил с ней в театр. Вплоть до последних дней своей жизни Джозеф посещала театр несколько раз в неделю. Театром она была зачарована, особенно Шекспиром и Беккетом; незадолго до смерти она следила за каждым словом в постановке по роману Беккета «Уотт», а затем оживленно обсуждала ее за ужином и по дороге домой. Любопытство и ее неутомимая энергия были также очевидны для тех, кто оказывал ей гостеприимство во время ее частых поездок за границу. Она неизменно находила новые артефакты, новых людей и новые места, а также делала новые сущностные наблюдения в местах, казалось бы, уже знакомых.

Кей Лонг, психоаналитик из Нью-Хейвена, описал свой последний визит к Бетти примерно за три недели до ее смерти:

У нас был ранний ужин перед просмотром пьесы Гарольда Пинтера «Старые времена». Она была во многих отношениях сама собой, увлеченной и жаждущей разговора, но выглядела усталой, и ей было сложно справляться с самыми простыми вещами. Когда мы досидели до конца пьесы, которая показалась мне загадочной и временами прямо-таки сбивающей с толку, я волновался, как она ее расценит. Как только опустился занавес, она заявила, что это превосходно, и начала оживленный разговор, который продолжался все время, пока мы ехали домой в такси. Когда мы говорили о пьесе, я сказал что-то о памяти и триангулярных отношениях, и она ответила: «Нет-нет! Это неверно!» Она сказала, что я размышляю слишком психологически и упускаю опыт переживания пьесы, о котором она подробно рассуждала с присущей ей особой ясностью и живостью.

Мы были в середине разговора, когда подошли к дверям ее дома, и договорились продолжить дискуссию по поводу пьесы, потому что нам еще так много нужно сказать! Когда я вернулся в такси, чтобы ехать обратно в отель, молчавший до сих пор водитель сказал, что не мог не прислушиваться к нашему разговору и ему очень хочется узнать, какую пьесу мы смотрели. Я ответил ему, и он добавил: «Обычно я не хожу по театрам, но эту пьесу собираюсь посмотреть! Похоже, она и впрямь заставляет тебя думать!» Еще один новообращенный, ставший жертвой заразительного интеллекта Бетти!

То же самое любопытство и проницательность определяли и создавали описанный мною аналитический подход, который заставлял Джозеф снова и снова, до получения результата задаваться вопросом, что происходит в клинической ситуации. Чувствуя себя озадаченной или ощущая дискомфорт (ключевая способность психоаналитика), она не торопилась что-либо предпринимать, но удваивала внимание, только с более нейтральной исследующей позиции – она называла это «понизить уровень». Затем Джозеф обычно исследовала свои чувства, а также то, что происходит у нее в голове, в голове аналитика или пациентов. Наблюдая, она использовала латеральное мышление и постоянно находила новый угол зрения, который заставлял изумиться, иногда до ошеломления, происходящему. Если вы хотели сотрудничать или дружить с ней, вам следовало быть к этому готовым. Это могло быть непросто, но если вы справлялись, отдача была действительно щедрой.

Перевод Екатерины Лоскутовой

Библиография

Austin J.L. (1962). How to do things with words. Oxford: Oxford University Press.

Heimann P. (1950). On Counter-Transference. Int J Psycho-Anal 31:81–84.

Joseph B. (1985). Transference: The total situation. Int J Psychoanal 66:447–454.

Joseph B. (1989). Psychic equilibrium and psychic change: Selected papers of Betty Joseph. Spillius E.B., Feldman M., editors. London: Routledge. (New Library of Psychoanalysis.)

Pick D. (2013). Betty Joseph. Obituary. The Times, 13 May 2013.

Tuckett D. (2011). Inside and outside the window: Some fundamental elements in the theory of psychoanalytic technique. Int J Psychoanal 92:1367–1390.

Tuckett D. (2012). Some reflections on psychoanalytic technique: In need of core concepts or an archaic ritual? Psychoanal Inq 32:87 – 108.