Миф о стабильности психического

Возможно, поведение человека можно изучить и предсказать. Именно на этом «факте» основана легитимность психологии как науки. Однако, принимая такого рода положение вещей за реальность, мы упускаем из виду одно неприятное обстоятельство, состоящее в следующем. Осуществление психологии как научного проекта предполагает не только исследование определенных психологических закономерностей и констатацию их, но и в не меньшей степени – пропаганду этих закономерностей. Иначе говоря, сама психология и формирует постоянство «открытых» ею закономерностей, обеспечивая их стабильность во времени. Проще говоря, если мы рассматриваем человека как некий предсказуемый психический объект, то со временем он и становится таким. Этот механизм опосредуется принципом бихевиорального подтверждения. И чем значительнее становится влияние психологии в современном обществе, тем в большей степени подтверждаются ее законы и концепции. И наоборот, чем больше открытых психологических «фактов», тем влиятельнее становится наука о человеке.

Вот такой замкнутый круг, в ходе которого все больше психология заполняет умы людей, выполняя свою культурную миссию. Свидетельством тому тот факт, что психология уже несколько десятилетий как вышла из материнского лона науки. В настоящий момент она является скорее не научной отраслью, а самостоятельной сферой общественного сознания и даже автономной сферой культуры. Таким образом, сама психология с ее концепциями стоит на страже константности психического. Очевидно, в этом и заключается ее культурная миссия, о которой я упомянул чуть выше. Западной культуре просто понадобилось средство, с помощью которого можно было бы реализовать ее тенденцию к стабильности.

Возникновение в XX столетии множества психологических теорий личности, по всей видимости, было не случайным. Возможно, человеческой цивилизации потребовалось сформировать иллюзию стабильности в эпоху чрезвычайного возрастания хаоса. Чего только стоит информационный взрыв, произошедший в XX столетии и продолжающийся в нашем. Появление Интернета увеличило его силу до бесконечных размеров. Полагаю, именно поэтому такое явление, как психодиагностика, стало столь популярным в современной психологии. Да и не только в психологии, но, как уже упоминалось, и в общественном сознании. Психология просто очень точно отражает нужды современной культуры, которая вопиет от хаоса и вопрошает об иллюзии хоть какой-нибудь стабильности. И несмотря на то что в психодиагностику всерьез мало кто верит, тем не менее ее популярность никак не уменьшается. Наоборот, только увеличивается со временем. И в психологической науке, и в общественном сознании психодиагностика стала чем-то вроде алтаря, у которого человек получает успокоение и суррогат покоя.

Сказанное справедливо и в отношении процесса популяризации психологических фактов и закономерностей, результаты которого вселяют в людей веру, что при помощи психологических знаний можно контролировать не только свои чувства и поведение, но и поведение других людей. Этот процесс – популяризации психологии по типу «сам себе психолог» – в настоящий момент приобретает совершенно самостоятельную жизнь, на фоне которой научная психология уже даже и не проглядывается. От нее остался только символ гарантии – «наукой доказано, что…». Сама же наука людям уже не так интересна, как возможности ее прикладной эксплуатации с целью контроля себя и других. Доказательством тому – перспективные планы крупных издательств и полки книжных магазинов. Зайдите в любой магазин или откройте официальный сайт любого крупного издательского дома. Вы обнаружите, что подавляющее большинство публикуемых книг – это руководства популярного характера или научные и околонаучные тексты, носящие прикладной характер. Психология как наука перестала быть интересной читателю. Об этом вам скажет любой издатель, который в наше время еще удержался на плаву.

Итак, психология, на гербе которой яркими красками нарисована возможность управления собой и другими, оказывается вовлеченной в качестве средства в реализацию глобальной задачи, которую ставит перед ней современная культура. И эта задача заключается в оснащении человека инструментом совладания с тревогой – тревогой от хаоса современной жизни, жизни, предсказать которую становится все труднее, жизни, которая изменяется столь стремительно, что приспособиться к ней оказывается все сложнее. И психология довольно эффективно выполняет это негласное системное поручение. В полной мере можно сказать, что мы присутствуем в эпоху формирования мифа, мифа о стабильности психического. По иронии судьбы эта миссия возложена на науку, каковой формально в общественном сознании продолжает оставаться психология. Я говорю «по иронии судьбы», поскольку наука и мифотворчество традиционно относились к совершенно различным, даже разнонаправленным процессам. Мне кажется, тот факт, что это произошло, свидетельствует об отчаянном положении современной культуры, которая прибегла к антимифотворческой репутации науки для формирования глобально важного мифа.

Эта динамика мне напомнила размышления видного эволюциониста XX столетия Анри Бергсона. В работах «Два источника морали и религии» и «Творческая эволюция» он рассуждает об отличиях мира насекомых от общества людей и утверждает, что появление этих радикальных различий было обусловлено разветвлением процесса эволюции. Эволюция насекомых разворачивалась в направлении развития инстинкта, тогда как эволюция человека двинулась по линии развития ума. А. Бергсон пишет в связи с этим: «…нужно брать оба законченных типа ассоциации, представленных обществом насекомых и человеческим обществом, из которых первое неизменно, последнее изменчиво; одно наделено инстинктом, другое – умом; первое сравнимо с организмом, элементы которого существуют только для целого, последнее же предоставляет столько свободы действий индивидам, что неизвестно, оно создано для них или они созданы для него. Из двух условий, выдвинутых Контом: “порядок” и “прогресс”, – насекомое пожелало лишь порядка, тогда как к прогрессу, иногда лишенному порядка и всегда вызываемому индивидуальными инициативами, стремится по крайней мере часть человечества» [А. Бергсон, 1993, с. 124, 125]. Далее автор продолжает и обозначает оборотную сторону этого положения вещей, а именно – угрозу стабильности для человечества: «Если ум теперь угрожает разорвать в некоторых пунктах социальную сплоченность и если общество должно сохраниться, то необходимо, чтобы в этих пунктах существовал противовес уму. Если этим противовесом не может быть сам инстинкт, поскольку его место как раз занято умом, то необходимо, чтобы потенциально возможный инстинкт, если угодно, остаток инстинкта, сохраняющийся вокруг ума, производил тот же результат» [А. Бергсон, 1993, с. 126, 127]. Таким средством, по мнению А. Бергсона выступает религия, основная задача которой – создание мифа. Он утверждает, что «религия, таким образом, есть защитная реакция природы против разлагающей силы ума» [А. Бергсон, 1993, с. 129]. Подытоживая роль мифов и религии для человеческой цивилизации, гениальный эволюционист пишет: «Все религиозные представления, исходящие в данном случае прямо от жизненного порыва, можно поэтому определить одинаковым образом: это защитные реакции природы против созданного умом представления о гнетущей полосе непредвиденного между осуществленным начинанием и желаемым результатом» [А. Бергсон, 1993, с. 149].

По аналогии с этими размышлениями биологического свойства я бы отметил, что современная нам культура, развивающаяся по линии хаоса и увеличения энтропии, достигла некоторого состояния, в котором ощущается очевидная угроза. А именно – угроза утраты стабильности социальных и психических процессов, что означает опасность для существования каждого отдельного человека и человеческого общества в целом. Вот тут-то и появилась необходимость в мифотворчестве. Более конкретно – возникла необходимость в мифе о стабильности психического. Формирование иллюзии константности психологических процессов, свойств, состояний, паттернов и прочего способствует снижению тревоги людей относительно экспансивного роста количества феноменов в современной культуре, которые принципиально непредсказуемы и не поддаются никакого рода контролю. Разумеется, психология вносит вклад лишь со своей стороны в этот глобальный процесс противодействию росту энтропии и хаосу. С другой стороны, иные социальные сферы современной культуры и отрасли науки также вносят свой вклад в единый процесс стабилизации. В рамки настоящей статьи не входит культурологический анализ современной социальной ситуации в человеческом обществе. Поэтому ограничусь лишь констатацией положения вещей в психологии и психотерапии.

До сих пор мы говорили лишь о психологии. Но сказанное в полной мере относится и к психотерапии, корни которой находятся именно в психологии. Любая психотерапевтическая школа в своем основании имеет ту или иную психологическую теорию. За последние сто лет изменилось положение и в психотерапии. В частности, радикально трансформировалась клиническая ситуация. Раньше, по всей видимости, не было необходимости в стабильности. Миф о стабильности понадобился именно сегодня. По всей видимости, это связано с теми психологическими задачами, которые приходилось ранее и приходится сейчас решать человеку. Например, задачи, которые приходилось выполнять человеку на заре появления психотерапии в начале прошлого столетия и которые стоят перед ним сегодня, мягко говоря, значительно разнятся.

Если во времена З. Фрейда человеку предписывалось обществом контролировать лишь себя, в частности свои желания, то сейчас перед ним нарциссическая напряженность современной культурной ситуации ставит более глобальные задачи. Сегодня человек вынужден контролировать не только, а возможно, и не столько свои желания, сколько окружающий его мир. Проблема контроля разрослась до чудовищных размеров. Теперь базовая безопасность индивида кроется не внутри его психики, а распространяется на все поле его взаимодействия с окружающим миром. В свою очередь, мир раковой опухолью вторгается в жизненное пространство человека, от чего последний отчаянно защищается. Еще несколько столетий назад образованный человек мог знать все, когда-либо написанное другими. До введения в книжно-издательский обиход национальных языков культурный свободный человек мог на протяжении жизни прочитать все написанные и изданные на греческом и латыни книги (это примерно 7—10 тыс. томов). Последние же столетия объем информации разросся до неимоверных размеров. Но последний век «переплюнул» эту динамику, затмив своим информационным потоком предыдущую тенденцию цивилизации. Сегодня мы не только не приближаемся к возможности знать все, а с потрясающим ускорением отдаляемся от нее. Все это напоминает динамику Вселенной, которая расширяется в разные стороны с ускорением[16]. И эта радикальная трансформация способа обращения с информацией произошла именно в XX столетии, безвозвратно закрепившись после появления Интернета.

Сказанное справедливо и имеет значение не только для теории психотерапии, но и для психотерапевтической практики. В частности, если еще сто лет назад психосоматическое заболевание связывалось с вынужденностью для человека контролировать свои влечения, то теперь психосоматический симптом стоит рассматривать как отчаянную попытку проконтролировать мир. Пришедшая на смену истерии вегето-сосудистая дистония и появившаяся в XX столетии булимия тому доказательство. Учитывая все вышесказанное, самое время задуматься над тем, каким образом должна измениться психотерапевтическая практика в XXI столетии.