Феноменологические принципы построения терапевтической интервенции

Предлагаю начать с описания феноменологических принципов построения терапевтических интервенций. Поскольку феноменологический метод пронизывает не только теорию, но и практику диалогово-феноменологической психотерапии, я попытаюсь представить здесь ее своеобразие. Здесь я ограничусь лишь краткими тезисами, содержащими специфические комментарии частного свойства.

Важность мотива терапевтической интервенции

При построении интервенции терапевту нужно понимать, что в этом процессе следует учитывать примат мотива интервенции над ее содержанием. Иначе говоря, интервенцию формирует мотив. Одна и та же интервенция, осуществленная исходя из разных мотивов, производит совершенно разный эффект. Обучая будущих терапевтов давать обратную связь, я рекомендую им быть чувствительными к ее мотивам. Если я хочу сказать нечто для того, чтобы это помогло клиенту, то скорее всего, я мотивирован некой концепцией, и пользы от этой интервенции будет немного. Интервенцию стоит делать в некотором смысле для себя – потому что ее невозможно не делать. Потому что мне – терапевту – это очень важно. Однако здесь важно отдавать себе отчет в том, что когда я произношу словосочетание «мне как терапевту важно», я учитываю полевые представления о субъектах контакта. Другими словами, я рассматриваю терапевта как агента поля. Опираясь на свою чувствительность, терапевт своими мотивами отражает текущее состояние поля.

Интервенция должна быть емкой

Интервенция не должна быть длинной. Если в основе интервенции лежит феномен, который питает ее, то его интенсивность и сила будут пропорционально растрачены на все слова, содержащиеся в интервенции. Сила интервенции чаще всего равномерно распределяется по ее содержанию. Таким образом, чем больше слов в интервенции, тем слабее терапевтическая нагрузка на каждое из них. По ходу сокращения предложения интервенция становится все сильнее и подталкивает человека к переживанию. Чем короче фраза, тем сильнее она звучит.

Основанием феноменологической интервенции выступает контекст

Несколько слов о технической стороне процесса построения интервенций в диалогово-феноменологической психотерапии. Интервенция строится не на феномене, как можно было бы подумать, а на целостном контексте поля, состоящем минимум из нескольких феноменов. В интервенцию встраивается именно контекст. Почему? Потому что сам по себе феномен не обладает смыслом. Смыслом обладает целостный контекст, т. е. несколько феноменов, соотнесенных друг с другом. Говоря словами теории поля, значением обладает только фигура на фоне. В текущем контексте поля, лежащем в основании интервенции, по закону прегнантности, один из феноменов выделяется в качестве фигуры. Его витальность при этом оказывается наибольшей, поскольку именно он выбран полем. Феномены же, составляющие вместе с ним текущий контекст, придают ему смысл. Поэтому интервенция, опирающаяся лишь на один феномен, по определению бессмысленна. Интервенция, в формулировке которой отражается весь контекст, несет с собой определенное значение, насыщена витальностью и оказывается значительно более стабильной.

В центре же такой интервенции, разумеется, находится один феномен. Другие феномены контекста как будто передают ему свои свойства. Одно и то же чувство, например стыд или страх, по-разному вибрирует в воздухе в зависимости от того, в контексте каких феноменов оно находится. Например, сообщение о своей злости на фоне благодарности звучит иначе, чем на фоне отвращения или вины. Феноменологическая динамика предполагает не только факт появления нового феномена в поле, но и обращение сознания к уже существующему элементу феноменологического поля в новой прегнантной конфигурации. Один и тот же элемент феноменологического поля на ином фоне порой выглядит совершенно новым феноменом.

Феноменологическая редукция

Напомню вам, уважаемый читатель, одну важную закономерность, имеющую отношение к практике диалогово-феноменологической психотерапии. Чем ближе феномены, лежащие в основе терапевтической интервенции, находятся к первичному опыту, т. е. чем меньше промежуточных слоев концептуализации воздействовали на него, тем сильнее и витальнее будет соответствующая интервенция. Если интервенция основывается на концепции, то она лежит полевым слоем выше интервенции, основанной на первичной феноменологии. Иначе говоря, порой следует спуститься в интервенции до феноменов, близлежащих к первичному опыту. Повторю, чем ближе интервенция к первичному опыту, тем она сильнее и эффективнее в смысле изменений.

Назовем феномены, которые появляются на границе первичного опыта и локальной реальности, условно чистыми. Как я уже отмечал ранее, довольно скоро чистые феномены начнут подвергаться множественным влияниям концептуализации, в результате чего посредством таких же множественных трансформаций превратятся в материал концепций, утратив на этом пути свою витальность. Ввиду этого одна из важнейших терапевтических задач заключается в возвращении динамике поля ее витальности. А для этого нам зачастую нужно проделать обратный путь – от феноменов, являющихся материалом для существования и функционирования концепций – к чистым феноменам.

Инструментом, помогающим приближаться в процессе психотерапии к первичному опыту, выступает феноменологическая редукция. Суть ее заключается в том, что в процессе терапевтического контакта и разговора с клиентом мы оказываемся слой за слоем ближе к первичному опыту. Происходит это посредством очищения феноменологических конгломератов self-парадигмы от обобщающего влияния концептуализации. В некотором смысле мы помогаем клиенту упростить суть его послания, возвращая от привычных для него концепций – к очевидным проявлениям его жизни. Несколько слов относительно того, каким образом это происходит.

Существует, как мне кажется, три принципиально отличающихся подхода к практике упрощения посланий клиента в терапии. Первый, он же наиболее привычный для практики психотерапии, сложившейся в рамках гештальт-подхода, метамодели и прочего носит концептуально-ориентированный характер. Суть его заключается в том, чтобы предложить клиенту, используя рациональные доводы концептуальной природы, предпринять деконструкцию актуального концептуального тезиса. Например, когда клиент использует обобщение феноменологического контекста, можно спросить его «А что значит для вас… (подставляем сюда тезис, например, ответственность или любовь)?» Можно и самому терапевту конфронтировать актуальную концепцию клиента, высказав сомнения в ее адекватности. Можно также попросить клиента пояснить, что он имеет в виду, надеясь на то, что в процессе такого пояснения в контакте появятся феномены с меньшей концептуальной зависимостью.

Второй подход к феноменологической редукции, сложившийся в практике многих гештальт-терапевтов, апеллирующих в своей работе к чувствам, а не к концепциям, заключается в том, что терапевт конфронтирует любые попытки концептуализации и объяснения клиентом своей жизни. Демонстрируя вслед за основателем гештальт-терапии, называющим любые попытки концептуализации «bull shit», свое снисходительное отношение к ней, терапевт предлагает клиенту «не думать, но чувствовать». Как правило, витальность проявлений клиента при таком подходе, разумеется, повышается. Вместе с тем здесь есть и некая опасность. Заключается она в том, что сама такая позиция терапевта носит концептуальный по своей сути характер. Реализуя этот тип редукции, терапевт предлагает неявным образом для клиента альтернативную концепцию, которая хоть и иным образом, но все же участвует в процессе, ведущем к коллапсу переживания. Просто одна концепция заменяется другой. Более того, разговор клиента о чувствах, возникших в результате такой интервенции, и предыдущее содержание терапевтического процесса могут вообще не совпадать. Таким образом, своим волевым решением, в основе которого лежат концептуальные основания, терапевт трансформирует текущую прегнантную динамику, разворачивая ее не в соответствии с динамикой поля, а исходя из ценностей, которые, по его мнению, несет гештальт-терапия.

Третий подход имеет непосредственное отношение к диалогово-феноменологической психотерапии и проистекает из природы поля и переживания. Суть его заключается в следующем. Мы предлагаем клиенту по-прежнему продолжать разговор в том ключе, который задает концепция клиента, с тем лишь отличием, что просим его быть внимательным к тому, что будет происходить с ним и вокруг него, т. е. осознавать. И феномены, рожденные в этом процессе, оказываются тем основанием, по которому мы, как по лестнице, приближаемся к первичному опыту. В ходе этого процесса, который является основой для переживания, как правило, появляются феномены со все меньшей подверженностью концептуализации. Говоря словами конусно-слоевой модели поля, мы слой за слоем движемся к источнику реальности. Важно отметить, что только при таком подходе в процессе психотерапии оказывается возможным вернуть власть полю, восстановив его витальные ресурсы. При этом феноменологическую динамику определяет больше не терапевт, который также является проявлением тех или иных концепций, а естественная валентность поля, проснувшаяся в процессе переживания.

Выбор степени «глубины» интервенции

Самое время отметить еще одну особенность психотерапии, ориентированной в своей практике на естественную динамику поля. Несмотря на то что весьма соблазнительной, с позиций диалогово-феноменологической концепции поля, представляется идея о стремлении к первичному опыту, скорость и интенсивность такого стремления определяется лишь собственной динамикой поля. Повторю – динамикой поля, а не амбициями терапевта. Это означает, что все же стоит отдать контакту право выбора уровня и интенсивности соответствующей интервенции. Иначе говоря, сказанное не означает, что нужно всегда предпочитать наиболее глубокую интервенцию. Порой выбор ложится на интервенцию более поверхностную. Психотерапия – это не археология, наша задача – не «копать вглубь психики клиента», а сопровождать естественное течение полевых процессов. Степень интенсивности и глубины интервенции, а также радикальности и агрессивности феноменологической редукции «выбирает» поле. Точнее – терапевтический контакт как представитель поля.

Спонтанная прегнантная динамика в поле

Фундаментальный тезис о свободной спонтанной динамике феноменологического поля как основании диалогово-феноменологической психотерапии накладывает свой отпечаток также и на привычные для гештальт-терапии представления о прегнантности. Так, зачастую в своей практике гештальт-терапевт рассматривает соотношение фигуры и фона как некое более или менее стабильное образование, которое может быть фиксировано, по крайней мере, в рамках одной терапевтической сессии. Этот взгляд в полной мере находит свое отражение в концепции цикла контакта, выступающей одним из оснований психотерапевтической практики гештальт-терапевта. Однако если исходить из понимания природы феноменологического поля, такой взгляд был бы попросту невозможен. Феноменологическая динамика, соответствующая процессу переживания, в отличие от концептуализации, не поддается никакого рода управлению и контролю.

Сказанное имеет отношение также и к прегнантной динамике – соотношение фигуры и фона может меняться в течение одной терапевтической сессии. Более того, оно может меняться достаточно много раз. Противоприродной для поля была бы попытка выделить в начале терапевтической сессии фигуру на фоне в виде той или иной актуальной потребности и далее в течение часа по умолчанию предполагать, что это соотношение неизменно. И если терапевтический запрос клиента звучит определенным прегнантным образом, то уже через минуту процесса, основанного на переживании, ни от запроса, ни от соответствующего ему прегнантного соотношения может не остаться и следа.

Однако свободная прегнантная динамика не означает хаотичную смену феноменов в недифференцированном поле. Фигура на фоне есть всегда! Всегда один из феноменов ярко появляется в поле, определяя его динамику. При этом все другие феноменологические элементы контекста обуславливают его смысл. Собственно говоря, прегнантная динамика и есть феноменологическая динамика поля. И интервенции терапевта, сопровождающего процесс переживания, разумеется, строятся с учетом этого обстоятельства. В центре интервенции находится, как я уже отмечал, целостный контекст, который феноменологически формируется вокруг фигуры.