Глава пятьдесят первая Золотая рыбка

Глава пятьдесят первая

Золотая рыбка

… В: Разве надо — глаза открывать? Нет? Тогда закрой… А всё потому, что ты мне сопротивляешься! Я так устаю от этого… Твоё сопротивление обессиливает меня.

П.: Ох уж эти женщины! Сопротивляться им — ни-ни! А что, я тебе во всех ситуациях сопротивляюсь?

В.: Не во всех.

П.: Да я и сам чувствую, что сопротивляюсь. И даже догадываюсь когда. Когда невроз нейтральный, от наших с тобой взаимоотношений абстрагированный предельно, — я не сопротивляюсь. А когда реализация невроза хотя бы отчасти с тобой связана, начинаю сопротивляться. Больно. Но теперь начинаю понимать, что моё при этом напряжение вовсе не из-за тебя, не из-за твоих свойств как личности. Это какая-то неадекватность… Во мне. Сам в себе поначалу ревностью называл. Но с каждым выброшенным куском металла прихожу к выводу, что это не ревность. Да и вообще, похоже, в понятие «ревность» вкладывают множество смыслов.

В.: Хорошо. С чем у тебя ассоциируется твоё мне ложное сопротивление? Какой это предмет?

П.: Э… Весы! Вижу весы.

В.: Какие?

П.: Обыкновенные. Весы, как на старинных гравюрах. Две чашечки на коромысле.

В.: Вот как? И что же там, на чашечке? Нет, прежде скажи мне, какая из них перевешивает?

П.: Левая. Та, что от меня слева.

В.: Так. А что на ней?

П.: Гиря.

В.: Какая?

П.: Обыкновенная такая гиря. Стандартная магазинная. Железная. Цилиндрическая.

В.: Понятно… Железная, говоришь?.. Так… А что на другой чашечке?

П.: Стеклянный сосуд. Напоминает по форме старинную чернильницу. Сосуд из закопчённого стекла. Стекло тонкое и могло бы быть очень прозрачным.

В.: А что там внутри?

П.: На дне — чернила. Высохшие.

В.: Высохшие?.. Так… А скажи, которая из чашечек должна перевешивать?

П.: Конечно, со стеклянным сосудом! Кстати, у него и размер с чернильницу. Но вот если бы эту «чернильницу» сделать побольше… И воды налить… Нет. Надо прежде что-то сделать с гирей.

В.: Хорошо. А какой внутренний смысл этой гири?

П.: А в ней… в ней — удивительно! — золотая рыбка!

В.: Золотая рыбка? Действительно, удивительно.

П.: И ты знаешь, очень такая хорошая, красивая и здоровая золотая рыбка.

В.: Здоровая?

П.: Да. Ведь обычно заглянешь в какой-нибудь аквариум с золотой рыбкой — непременно она там с каким-нибудь изъяном. А эта совершенно здоровая… Красивая такая! Прямо удовольствие смотреть.

В.: А что это такое: золотая рыбка? Что первое в голову приходит?

П.: Это? Это… — любовь!

В.: Что?!

П.: Да! Я, между прочим, как только за железом рыбку разглядел, так сразу и подумал, что — любовь. Ещё до того, как ты спросила. Вернее, не то чтобы подумал, а так… как бы подумал…

В.: А причём здесь гиря?

П.: А это — железо. Забитость стрессами. Закована она, рыбка, в железо… Это мне… Это мне мать сделала!

В.: Железо… Внутри спрятано… Чтобы не видно… и не выплывала…

П.: Закована! Заклёпана!

В.: Ты знаешь, а ведь во всём этом есть определённая логика… Весь этот многочисленный металл от неё… Неудачный выбор женщин для брака… Жить с ними невозможно — в этом для неё выигрыш! Ты от них неизменно домой возвращался. Всегда, получается, при ней был. И остаёшься.

П.: Да. Так получается. И, кстати, не такой уж и редкий случай. Об этом много в специальной литературе есть. Мать, в особенности если она не в состоянии полюбить мужа, компенсируется на сыне. Каким-либо образом, скорее всего, бессознательно, внушает ему, что женщины — мерзость. Или он сам — ничтожество. И он обречён всегда, следовательно, быть при ней. Без жены. Жертва, естественно, воспевает мать как, разумеется, самое прекрасное и бескорыстное любящее создание. Только я мать не воспевал. В особенности после того, как оказалось, что она отцу изменила.

В.: Я знаю.

П.: Интересно узнать, что и я из тех же… Закованных матерью. Спасибо. Да плюс к тому теперь и механизм знаем: заковать во внушения… Железной убедительности. Впрочем, неудачными браки были ещё и потому, что я, как и положено, выбирал мать. Подавляющих. А с ними не договоришься.

В.: Хорошо. Продолжим. А что надо сделать, чтобы рыбка, наконец, обрела свободу? Она её хочет?

П.: Странный вопрос! Конечно же, хочет! Только надо сначала сосуд подготовить. Очистить.

В.: Как?

П.: Прежде всего, очистить от копоти. Протереть.

В.: Ну так и…

П.: Уже. А затем — водой. Чтобы очистить от высохших чернил.

В.: И…

П.: Всё. Чисто. Только надо бы ещё и форму сосуда изменить.

В.: На какую?

П.: Да я, собственно, уже изменил. Красивая такая форма… Только я названия её никак вспомнить не могу… Древнегреческий стандарт. Пифос?.. Нет, не помню. Красивая такая — но не амфора.

В.: А что такое амфора?

П.: А это с двумя ручками. Могла быть сделана из чего угодно — из стекла, бронзы… Попроще — те из глины. В них хранили вино и масло. У некоторых амфор бывало плоское донышко, и они могли стоять вертикально. А у прочих дно было коническое, поэтому вертикально стоять они могли только в специальных гнёздах. Рядами. В подвалах хранились, или на кораблях перевозили в них зерно, вино, масло. Кстати, достают их именно с древних затонувших кораблей. А я вот, понимаешь, — из собственного подсознания… Ясно, что такое амфора?

В.: Ясно.

П.: Так я на весах не амфору сделал. А ёмкость гораздо более красивой формы. Очень красивой. А теперь надо распилить гирю… Так. Всё. Пополам. И рыбка теперь плавает. Хорошо ей. И чашечка с этой красотой перевесила!

В.: Какой у тебя глубокий вздох облегчения! Красиво! А с половинками гири что делать?

П.: А ничего. Пусть там и лежат. В назидание потомкам.

В.: Может быть, их куда-нибудь выбросить?

П.: А зачем? Они не мешают… Послушай, милая ты моя, родная, прости ты меня, пожалуйста… За всё! Что уставала со мной! Это я из-за железа тебе сопротивлялся! В сущности, подавляющая мать — проклятие на всю жизнь! И то, что ты не похожа, будет вызывать некое тебя неприятие… Но только некое! Прости меня, пожалуйста!

В.: Что ты! Я уже давно всё простила. Да и разве это была усталость?

П.: Ну всё равно, после ссор, помнишь, из головы у тебя стружку выметали?

В.: Зато сейчас ничего не остаётся.

П.: Спасибо тебе! Я никогда этого не забуду! Я так тебя… так тебя люблю!.. А ты знаешь, после того, как я у тебя прощения попросил, рыбка-то лучше себя стала чувствовать. А то хорошо-то ей было, но при поверхности всё время была, не могла оторваться, вроде как воздух заглатывала. А теперь — ух, и хорошо же ей там!

* * *

П.: Милая, а сегодня я тебе сопротивлялся?

В.: Нет, мой хороший.