8

8

Закрыв дверь, я бездумно побрел в гостиную. Стал у окна, глядя на редкие огни и улицы внизу, пустынные, как им и полагается в столь ранний час. Вот из подъезда вышел доктор Манн и двинулся в сторону Мэдисон-авеню: с высоты третьего этажа он был похож на толстого гнома. Мне хотелось схватить кресло, на котором он сидел, и вместе с оконным стеклом отправить за ним вдогонку. Смутные образы кружились в моей голове — темнела на белой скатерти книга Джейка; дружелюбно взирали черные глаза юного Эрика; извиваясь, ползли ко мне Лилиан и Арлин; на письменном столе лежала стопка чистой бумаги; ядерным грибом вздымался к потолку дым, выпущенный доктором Манном; Арлин, выходя из комнаты несколько часов назад, зевнула откровенно и сладко. Отчего-то мне захотелось, разогнавшись от одной стены, пролететь по диагонали через всю комнату и врезаться головой прямо в висевший на противоположной стене портрет Фрейда.

Но я не поддался искушению, повернулся спиной к окну и начал шагать по гостиной взад-вперед, а потом опять взглянул на портрет. Сверху вниз взирал на меня доктор Фрейд — исполненный собственного достоинства, основательный, рассудительный, продуктивный и стабильный — одним словом, такой, каким следует быть всякому здравомыслящему человеку. Я приблизился, осторожно снял портрет и перевесил его лицом к стене. С возрастающим удовлетворением полюбовался коричневым паспарту а потом, вздохнув, подошел к покерному столу, убрал карты и фишки, отодвинул стулья. Одного кубика не хватало, я заглянул под стол, но и там его не обнаружил. Совсем уж было собрался лечь спать, как вдруг на столике рядом с креслом, откуда вещал доктор Манн, заметил карту — даму пик — лежавшую не плоско, а под углом к поверхности стола, будто что-то ее подпирало. Я наклонился, разглядывая ее, и понял, что под нею кубик.

Так я простоял не меньше минуты, чувствуя, как во мне вскипает слепое бешенство, подобное тому, наверно, что поднималось в душе Остерфлада, или тому что испытывала в течение дня Лилиан, — ни на что не направленную, ничем не вызванную безрассудную ярость. Смутно помню, как тикали электронные часы на камине. Потом всю комнату огласил вой «туманной сирены» с Ист-Ривер. Ужас вырвал из сердца артерии и связал их узлами у меня в животе: если на лицевой стороне этого кубика единица, подумал я, сейчас спущусь и изнасилую Арлин. «Если единица — изнасилую Арлин» — вспышками неона пульсировало в моем мозгу, и ужас мой усилился. Но когда я подумал, что если выпало другое число, то пойду спать, ужас вытеснило приятное возбуждение, и рот мой раздвинулся в ухмылке, достойной Гаргантюа: одно очко — изнасилование, все прочее — спать, ибо жребий брошен. Кто я такой, чтобы спорить с ним?

Я приподнял даму пик, и на меня взглянуло циклопье око: одно очко.

Секунд на пять я оцепенел, но потом справился с собой, с солдатской четкостью повернулся «налево кругом», промаршировал к дверям, отворил их, шагнул наружу, развернулся и с механической точностью движений и с радостным возбуждением вернулся в свое жилище. Прошел по коридору к спальне, приоткрыл дверь и в образовавшуюся щелочку громко оповестил: «Я пойду прогуляться, Лил». Затем вторично покинул квартиру.

На одеревеневших ногах спускаясь вниз по лестнице, я заметил пятна ржавчины на перилах и скомканный рекламный проспект в углу, который призывал: «Мысли масштабно!» Добравшись до этажа, где помещалась квартира Экштейнов, снова повернулся, как марионетка, подошел к дверям и позвонил. В мозгу мелькнула одна ясная мысль, которая повергла меня в панику: «А принимает ли Арлин противозачаточные?» И мое сознание озарила улыбка, когда я представил, как Джек-Потрошитель отправляется насиловать и душить очередную жертву, беспокоясь, предохраняется она или нет.

Выждав двадцать секунд, я позвонил еще раз.

Вторая улыбка озарила душу (лицо оставалось деревянным) при мысли о том, что кто-то еще мог обнаружить кость и сейчас по ту сторону двери, завалив Арлин на пол, усердно трахает ее.

Щелкнула задвижка, дверь чуточку приоткрылась.

— Джейк? — прозвучал сонный голос.

— Это я, Арлин, — сказал я.

— Люк? Что случилось? Что ты хочешь? — Дверь по-прежнему была закрыта на цепочку.

— Хочу тебя изнасиловать.

— М-м-м… — сказала она. — Сейчас… Погоди минутку.

Она сняла цепочку, открыла дверь и предстала передо мной в весьма затрапезном купальном халате, который, не исключено, принадлежал доктору Экштейну, растрепанные черные волосы упали на лоб, густой слой кольдкрема на лице. Без очков она смотрела на меня, как слепая нищенка в мелодраме из жизни Христа.

Закрыв за собой дверь, я повернулся к Арлин и стал ждать, вяло недоумевая, что же я собираюсь делать дальше.

— Не поняла, что ты сказал… Что ты хочешь… — спросила она, все еще не до конца проснувшись.

— Тебя, — сказал я и сделал шаг к ней. — Я спустился, чтобы тебя изнасиловать.

Глаза ее слегка округлились и ожили: в них мелькнуло любопытство. Ощутив первый слабый всплеск желания, я обхватил ее, нагнулся и впился в шею.

Ее руки тотчас твердо уперлись мне в грудь, и прозвучало протяжное «Лю-уу-УУк», в котором звучали отчасти ужас, отчасти вопрос, отчасти хихиканье. После крепкого, влажного, возбуждающего целования верхней части спины Арлин я отпустил ее. Она отступила на шаг и поправила свой жуткий халат. Мы уставились друг на друга, как загипнотизированные, хоть и по- разному, и в эту минуту напоминали двух пьяных, сознающих, что все ждут, когда же они пустятся в пляс.

— Иди ко мне, — услышал я свой голос, когда мы оба опомнились от ужаса, и, левой рукой обхватив Арлин за талию, начал увлекать ее по направлению к спальне.

— Пусти меня! — сказала она и резко высвободилась.

В тот же миг с механическим проворством мастерски управляемой марионетки моя правая рука ударила Арлин по лицу. Ее охватил ужас. Меня тоже. Мы снова посмотрели друг на друга, на левой щеке проступило алое пятно. Столь же машинально я вытер о штаны оставшийся на пальцах кольдкрем, потом потянулся к ней, ухватил ее за отвороты халата и притянул к себе.

— Идем, — повторил я.

— Убери руки с халата Джейка, — прошипела она, но не очень уверенно.

Я отпустил ее и сказал:

— Я хочу изнасиловать тебя, Арлин. Прямо сейчас, сию минуту. Пошли!

Как испуганный котенок, она метнулась было прочь, стягивая халат у горла. Потом вдруг выпрямилась.

— Ладно, — сказала она, смерив меня взглядом, пылавшим — иначе не скажешь — праведным негодованием, и двинулась мимо меня в сторону спальни, успев добавить: — Но халат Джейка оставь в покое.

Последовавшее вслед за тем изнасилование было осуществлено при минимуме принуждения с моей стороны и, если честно, без особого полета фантазии, страсти и удовольствия. Последнее все целиком пришлось на долю Арлин. Я произвел все приличествующие случаю действия — кусал и целовал ее груди, сжимал ягодицы, ласкал половые губы — после чего взобрался на нее в довольно банальной позиции и, подергавшись несколько дольше обычного (на протяжении всего акта я сам себе казался куклой, с помощью которой заторможенным подросткам демонстрируют технику обычного полового сношения), кончил. Арлин еще несколько секунд поизвивалась и постонала, а потом тоже стихла и вздохнула. Через некоторое время она подняла на меня глаза:

— Зачем ты это сделал, Люк?

— Я должен был это сделать, Арлин. Меня повлекло.

— Джейку это не понравится.

— Э-э… Джейку?

— Я все ему рассказываю. Он говорит, это дает ему ценный материал.

— Но… тебя… что же… и раньше… насиловали?

— Нет. С тех пор, как вышла замуж, — нет. Джейк у меня — единственный мужчина, и он меня никогда не насиловал.

— А ты уверена, что должна будешь ему все рассказать?

— Ну конечно! Ему будет интересно.

— Но разве он не будет ужасно расстроен?

— Джейк? Нет. Он сочтет, что это очень интересно. Ему все интересно. Если бы мы попробовали анальный секс, ему было бы еще интересней.

— Не надо язвить.

— Даже и не думаю. Джейк — настоящий ученый.

— Что ж, может быть, ты и права, но все же…

— Ну, разумеется, было как-то раз…

— Что?

— Да на одной вечеринке в Бельвю. Кто-то из его коллег погладил локтем мою грудь, а Джейк раскроил ему череп бутылкой… Вроде бы это был коньяк…

— Раскроил ему череп?!

— Нет, бренди… А в другой раз один парень поцеловал меня на Рождество под веткой омелы, и тогда Джейк — ну, ты должен помнить, ты ведь тоже там был! — сказал ему…

— Припоминаю… Слушай, Арлин, не глупи, а? Не рассказывай Джейку об этой ночи…

Она призадумалась над моими словами.

— Но если я ему не скажу, это будет означать, что я сделала что-то плохое.

— Нет, Арлин, это я сделал что-то плохое. И мне вовсе не хочется терять дружбу и доверие Джейка всего лишь потому, что я тебя изнасиловал.

— Я понимаю…

— Ему будет больно.

— Еще как! Он не сумеет сохранить объективность. Если бы он еще пил…

— Вот видишь…

— Ладно, не скажу

Мы перекинулись еще несколькими словами, на том все и закончилось. На все ушло минут сорок. Ах, да, было еще одно происшествие. Уже когда я совсем уходил и мы с Арлин, сплетясь языками, целовались у входной двери — хозяйка в прозрачной ночной рубашке, из выреза которой прямо в руку гостю, одетому более или менее так же, как при его появлении, легла увесистая грудь, — щелканье замка нарушило наше сладострастное упоение, и едва успели мы отпрянуть друг от друга, как дверь открылась. Нашим глазам предстал Джейкоб Экштейн.

Не менее шестнадцати с половиной минут (так мне показалось, а на деле — секунд пять, а может, шесть) он исследовал меня своим пронизывающим взглядом сквозь толстые стекла, потом громко сказал:

— Люк, детка, тебя-то я и хотел видеть! Хочешь знать, как там мой анальный оптик? Так вот, он здоров. Я сделал это. Я знаменит.