5.2. Регуляторные структуры обеспечения психической активности

Важность регуляции психических процессов, произвольности в развитии ребенка подчеркивается многими авторами. Это понятие неразрывно связано, с одной стороны, с представлениями об активности в целом, с другой – с дифференциацией произвольной регуляции и непроизвольной, рассматриваемой как «только простые операции, возникающие почти автоматически под влиянием запускающего их внешнего раздражителя» (цит. по Лисина, 1982, с. 22).

Мы рассматриваем регуляторное обеспечение психической активности как компонент базовой структурной организации психического, поэтому чрезвычайно важно определиться с понятием «произвольность» и отграничить его от понятия «непроизвольность».

Пожалуй, впервые термин «произвольность» был сформулирован у Аристотеля в его представлениях о воле как детерминанте поведения человека (см. Ильин, 2009, с. 28). Эта сила, рождающаяся в разумной части души, сводилась им к управлению разумом побудительной силой желания. Действия и поступки, осуществляемые по решению самого человека, Аристотель называл произвольными.

Гален, говоря о произвольных и непроизвольных движениях, относил к последним лишь мышечные сокращения внутренних органов. Т. Гоббс, рассматривал произвольную регуляцию как необходимый однозначный выбор того или иного решения. Таким же образом, как принятие решения, выбор, разрешение конфликта мотивов рассматривали произвольность (волю) У Джеймс, Г.И. Челпанов, В.Е. Франкл и др.

И.М. Сеченов выделял в волевой (произвольной) активности не только физиологические, но и психологические механизмы. В дальнейшем произвольность регуляции свелась к условно-рефлекторной, «много из взглядов И.М. Сеченова на произвольность поведения было утеряно, в частности исчезло понимание психологических механизмов» (Ильин, 2009, с. 14). Для И.М. Сеченова воля и есть не что иное, как произвольность.

Одним из первых обратил внимание на волю как особую форму психической регуляции поведения М.Я. Басов (1922). Но эта регулятивная функция, по сути, свелась у него к вниманию: «Именно внимание <…> регулирует восприятие, мышление, чувствование, движения <…> Воля лишена способности порождать действия и мысли, она только регулирует их» (цит. по Ильин, 2009, с. 38).

Л.С. Выготский (1983), ставя знак равенства между волевым и произвольным поведением, рассматривал последнее исключительно как поведение социальное. Главным содержанием воли он считал произвольную регуляцию поведения и психических процессов, рассматривая ее как «один из механизмов, позволяющих человеку управлять собственным поведением, психическими процессами, мотивацией». «В своих развитых формах произвольная регуляция опосредована искусственными знаками и осуществляется путем объединения различных психических функций в единую функциональную систему, выполняющую регуляцию деятельности или какого-либо психического процесса» (там же, с. 39).

Применительно к воле в психологии утвердилось понятие «произвольной или волевой регуляции». С самого начала большинство авторов рассматривает произвольность как исключительно осознанное состояние, основным аспектом которого является предварительно возникающее представление (образ) цели как регулятор произвольного действия (Н.Н. Ланге, С.И. Беритов, Н.А. Бернштейн, Л.М. Веккер и др. – по Ильин, 2009).

Некоторые авторы принципиально разводят понятия «управление» и «регуляция». Так Е.П. Ильин считает, что «термину “управление” соответствует воля в широком понимании, связанная с тем, что называют произвольной регуляцией, а термину “регуляция” – узкое понимание воли, соотносящееся с проявлением силы воли, волевых качеств, используемых для удержания поведения человека в пределах норм, правил, необходимых параметров функционирования при наличии препятствий, затруднений» (Ильин, 2009, с. 57).

К настоящему времени «сформировалось несколько научных направлений, по-разному истолковывающих понятие «воля»: воля как волюнтаризм, воля как свобода выбора, воля как произвольное управление поведением, воля как мотивация, воля как волевая регуляция» (там же, с.16).

Подобная разноголосица позволяет выдвинуть предположение, что следует говорить не о единой «воле» (произвольности) как целостном конгломерате, а о многокомпонентной системе произвольной регуляции психической активности, куда входят и рефлексивные, и неосознаваемые, но произвольные регуляционные процессы. По крайней мере исследования в области раннего детства показывают, что не все произвольное может определяться как волевое и осознаваемое. М.И. Лисина, как и другие исследователи, отмечает, что уже «в первом полугодии жизни у младенца можно наблюдать сложно построенную деятельность, включающую все важнейшие структурные элементы – потребности, мотивы, действия» (Лисина, 1966, с. 80). Уже в этот период можно говорить о познавательной деятельности ребенка, которая требует не только специфической «энергии» и готовности к ее реализации, но и возможности ее алгоритмизирования, программирования и регуляции.

Е.О. Смирнова (1990) считает, что дети до 7–8 лет не в состоянии адекватно осознавать свои мотивы и изменять смысл своих действий. Поэтому «если понимать волю как овладение своим побуждением, то о начале формирования воли в детском возрасте можно будет говорить только тогда, когда ребенок станет способным управлять своими мотивами и создавать новые личностные смыслы» (цит. по Ильин, 2009, с. 35).

Таким образом, говорить о наличии воли как осознанного «мотиватора поведения» у детей трудно. Чем моложе ребенок, тем труднее отождествлять произвольную регуляцию и волевое поведение. Скорее необходимо говорить о различной степени (уровне) организации регуляции в онтогенезе и соответственно об уровневой модели регуляторного обеспечения психической активности[41].

В рамках когнитивной психологии выделим представления М.А. Холодной о метакогнитивном опыте. Метакогнитивный опыт определяется ею как «ментальные структуры, позволяющие осуществлять непроизвольную и произвольную регуляцию интеллектуальной деятельности. Их основное назначение – контроль за <…> процессами переработки информации» (Холодная, 2002, с. 110). Несмотря на то, что подобные структуры отнесены ею (и другими исследователями в области когнитивной психологии) к компонентам интеллектуальных структур, суть этих образований – регуляция.

Как отмечает М.А. Холодная, «наряду с традиционно изучавшимися процессами переработки информации (такими, как восприятие, память, мышление) существуют метакогнитивные процессы, отвечающие за управление ходом текущей интеллектуальной деятельности (Flavell, 1976; Brown, 1978; Borkowski, Peck, Reid, 1983; Forrest-Pressley et al, 1985, и др.). В отечественной психологии неоднократно высказывалась идея о том, что для оценки индивидуальных интеллектуальных возможностей важны не столько характеристики “аналитических” (когнитивных) процессов, сколько особенности “интегральных психических процессов” (в виде целеобразования, планирования, прогнозирования, принятия решений и т. д.). Последние обеспечивают организацию и регуляцию интеллектуальной деятельности, формируясь на основе синтеза и координации аналитических процессов (Шадриков, 1989). Весьма интенсивно разрабатывается и проблема интеллектуальной рефлексии как способности думать об основаниях собственного мышления (Давыдов, 1989; Степанов, Семенов, 1985; Семенов, 1990, и др.).

Таким образом, интеллектуальное развитие предполагает не только совершенствование когнитивных механизмов переработки информации, но и формирование метакогнитивных механизмов интеллектуальной саморегуляции.

Психологической основой регулирующих эффектов в работе интеллекта являются <…> особые ментальные структуры, образующие метакогнитивный опыт человека. Их основное назначение – определять, где, когда и как будут использоваться наличные индивидуальные интеллектуальные ресурсы» (Холодная, 2002, с. 127).

Выделяются четыре типа ментальных структур, обеспечивающих различные формы саморегуляции интеллектуальной активности: непроизвольный интеллектуальный контроль, произвольный интеллектуальный контроль, метакогнитивная осведомленность и открытая познавательная позиция.

Такой огромный диапазон мнений и подходов к представлениям о воле и произвольности заставляет задуматься о критериях адекватности принятия той или иной методологической модели в области регуляции психической активности. И здесь опять на первый план выходит практичность использования подхода, разработанность диагностического и коррекционно-развивающего инструментария.

Рис. 5.3. Уровневая организация регуляторного обеспечения психической активности

Важно осознание принципиальной необходимости выделения регуляции, регуляторного обеспечения психической деятельности в отдельный компонент базовых структур психического, отвечающий за отдельный аспект психической активности.

Регуляторные структуры обеспечения произвольной психической активности (упрощенно – регуляторная организация) на настоящий момент могут быть представлены в виде следующей уровневой системы (от более глубоких, нижележащих, к верхним, все более рефлексивным и социокультурно определяемым структурам) (рис. 5.3).

1-й уровень. Регуляторное обеспечение двигательной активности.

2-й уровень. Программирование и контроль (программирующие и контрольные операции).

3-й уровень. Рефлексивно-волевая регуляция.

4-й уровень. Регуляторное обеспечение межличностных коммуникаций.

Еще раз отметим, что каждый предыдущий уровень не просто переходит в последующий или контролируется им, он фактически включен в него, проявляется в нем.

Регуляторное обеспечение психической активности в целом уходит корнями в обеспечение самой возможности произвольно регулировать самые глубокие компоненты психической активности, среди которых еще Н.А. Бернштейн выделял соответствующие уровни регуляции (построения движений), определяемые им как уровни В и С (Бернштейн, 1990).

Уровень В отвечает за так называемые синергии, то есть высокослаженные движения всего тела, за ритмические и циклические движения типа «ходьбы» у младенцев, «штампы» – например, стереотипные движения типа наклонов, приседаний. Он обеспечивает анализ информации о расположении отдельных конечностей и мышц безотносительно к конкретным условиям осуществления движений, отвечает, например, за бег вообще как переменную работу различных групп мышц. Однако реальный бег совершается по конкретной поверхности с неровностями и препятствиями, и чтобы он стал возможным, необходимо подключение других, более высоких уровней построения движений. Этот уровень отвечает также за автоматизацию различных двигательных навыков, выразительную мимику и эмоционально окрашенные пантомимические движения.

Уровень С обеспечивает ориентацию субъекта в пространстве. Движения, выполняемые на данном уровне, носят отчетливо целевой характер: они ведут откуда-то, куда-то и зачем-то. Соответственно они имеют начало, середину и конец. Таковы, к примеру, плавание, прыжки в длину, высоту, вольные акробатические упражнения, движения рук машинистки или пианиста по клавиатуре, движения наматывания, то есть такие, где требуется учет «пространственного поля» (Соколова, 2007).

Бернштейн выделял как один из первых в иерархии именно уровень обеспечения произвольной регуляции – уровень регуляции двигательной активности. В свою очередь, и этот уровень можно представить как многокомпонентную систему, проявляющуюся в качественно разных движениях, которые можно анализировать как отдельные системные образования (уровни 2-го и более высоких порядков): тонической организации двигательной активности; элементарных (одноактных) движений; простых и сложных (многоступенчатых) двигательных программ; реципрокных программ и т. п.

Многие авторы регуляторное обеспечение по крайней мере двигательной активности сводят непосредственно к психофизиологическим (нейрофизиологическим) механизмам (Аршавский, 1982; Могендович, Темкин, 1975, и др.). Мы не отрицаем, что нейрофизиологическое обеспечение психической активности является одним из основных факторов, обеспечивающих возможность произвольной регуляции двигательной активности, однако нельзя все сводить только к психофизиологии. Исходя из концепции «особого измерения психического» (Зинченко, Мамардашвили, 2004), мы считаем продуктивным вынести произвольную регуляцию двигательной активности за пределы нейрофизиологии, придав ей статус компонента психического.

По мере развития ребенка двигательная регуляция, преобразовываясь и формируя внутри себя все более сложные подуровни, входит как неотъемлемая составляющая в уровень программирования и контроля, определяя регуляторное обеспечение (алгоритмизацию, программирование и контроль) психических процессов и функций, включенных в первую очередь в познавательную деятельность.

Скорее всего именно этот уровень регуляторного обеспечения в нашей модели соотносится с представлениями М.А. Холодной о метакогнитивном опыте как ментальной структуре. С этого момента можно говорить о таком типе интеллектуальной саморегуляции, как произвольный интеллектуальный контроль (Холодная, 2002, с. 131–132).

Алгоритмизация деятельности, контрольно-программирующие операции распространяются и на произвольную регуляцию двигательной активности, определяя возможность осознания в том числе и оречевления процесса регуляции двигательной активности.

Этот уровень регуляторного обеспечения, развиваясь и усложняя свою структуру, включается в уже осознаваемую (рефлексивную) и вербально оформляемую (в сложных для ребенка заданиях даже выносимую на уровень внешней речи – проговаривания возникающей ситуации) регуляцию вначале только с элементами волевого усилия, а затем со все более и более осознанными пролонгированными волевыми актами, формируя полноценную рефлексивно-волевую саморегуляцию.

Именно этот уровень произвольной регуляции (или управления, по Е.П. Ильину) рассматривается большинством авторов в контексте определения воли, волевых усилий. На этом уровне произвольности можно говорить и о регуляции познавательной деятельности в виде интеллектуальной рефлексии в системе интеллектуальной деятельности, метакогнитивного опыта в целом (Холодная, 2002).

Позднее всего в феноменологическом поле проявляется зрелая регуляция межличностных коммуникаций – более или менее осознанная регуляция поведения ребенка в социуме, отношений со сверстниками, основой которых и является регуляторное обеспечение межличностных коммуникаций, в том числе речевых, включая межличностный элемент понимания и удерживания инструкций взрослого, возможности регуляции диалога со сверстниками и т. п. Подобная коммуникация не может не базироваться на всех онтогенетически более ранних уровнях. Это не означает, что регуляция межличностных отношений/коммуникаций не присутствует на протяжении всего психического развития (начиная от субъект-субъектных «протоотношений» в раннем возрасте). Действительно, ведь даже в возрасте 8–9 месяцев, когда у нормативно развивающегося ребенка возникает «страх чужого», уже можно говорить об определенном субъектно-коммуникативном уровне отношения не только к родным, но и к незнакомым людям. В рамках нашей модели подобные протокоммуникационные уровни определяются регуляторной организацией психической активности.

Здесь также наблюдается следующая важнейшая закономерность: дефицитарность, недостаточность предыдущего, более глубокого уровня (подуровня) непреложно влечет за собой и недостаточную сформированность всех последующих вышележащих компонентов регуляторной системы. Хорошо известно, например, что расторможенный ребенок, который не в состоянии регулировать двигательную и речевую активность, будет иметь проблемы и во взаимоотношениях со сверстниками и взрослыми. При этом простая апелляция к правилам поведения, призыв следовать им не приводят к желаемому результату, поскольку основания такой дизрегуляции находятся гораздо глубже, чем рефлексия поведения.