На пути к «рейганистской» России: политика России в области безопасности после Путина

Клиффорд Гэдди, Майкл О’Хэнлон

Статья старших научных сотрудников Вашингтонского Института Брукингса Клиффорда Гэдди и Майкла О’Хэнлона вышла в свет в августе 2015 года на фоне зашедших в тупик попыток реализации Минских соглашений об урегулировании кризиса на Украине и дошедшего до пика кризиса в отношениях между Россией и Западом ¹. Авторы стремятся дистанцироваться от популярной в западных экспертных кругах позиции о том, что современная российская внешняя политика диктуется исключительно амбициями президента Владимира Путина, подчеркивая, что в ее основе лежит целый ряд факторов – от исторических до экономических. Опираясь на анализ этих закономерностей, эксперты пытаются сформулировать наиболее вероятные сценарии дальнейшего развития внешнеполитической и военной стратегии России и выявить, который из них будет для Запада наиболее оптимальным. Гэдди и О’Хэнлон отмечают, что американские политики сконцентрированы преимущественно на вопросах о политике Москвы в краткосрочной перспективе, между тем, по мнению авторов, более важным является понимание долгосрочных целей России, а также глобальных трендов, которые лежат в основе российского стратегического политического и военного планирования.

По мнению авторов, ответ на вопрос «куда движется Россия» в обозримом будущем будет связан с личностью Путина и его амбициями. При этом они подчеркивают, что необходимо различать действия и стремления российского лидера и то влияние, которое на политику России оказывает ее стратегическая культура. Как отмечают авторы, это будет способствовать повышению понимания внешней политики Москвы и формированию реалистических ожиданий в отношении взаимодействия между Западом и Россией.

Резкие взлеты и падения России в XXI веке

Гэдди и О’Хэнлон начинают с утверждения о том, что в 1990-е годы Россия переживала период упадка. Путин назвал распад СССР «величайшей геополитической катастрофой XXI века ²: за это, как отмечают авторы, его часто критикуют на Западе, считая такое заявление большим преувеличением. Однако в западных государствах не до конца понимают, что происходило в последнее десятилетие прошлого века в России и как это воспринималось внутри страны.

«Для российских националистов 1990-е годы были не только периодом, когда был распущен Варшавский Договор, а затем и СССР: это было временем, когда российское государство было в ужасном упадке. Количество населения страны сократилось почти вдвое, военная мощь потеряла две трети с точки зрения своего размера и четыре пятых – финансирования. Экономика пустилась в свободное падение.

Запад был озабочен слабостью России, ее возможным распадом и незащищенностью ее ядерных материалов больше, чем новой вероятной агрессией, исходящей из Москвы. Кроме того, то разгораясь, то затихая, продолжалась Чеченская война, и в других частях бывшей Советской империи также то и дело происходили вооруженные конфликты, в частности между Арменией и Азербайджаном. И, конечно, расширялась НАТО – приближаясь не только к границам бывшего Советского Союза, но и самой России, приняв в свой состав государства Прибалтики в 2004 году».

Стабильность начала восстанавливаться лишь с начала 2000-х годов, по-новому начали смотреть на отношения России с Западом, в частности, после 11 сентября 2001 года, когда перед Москвой и Вашингтоном отчетливо проявилось наличие общей цели борьбы с терроризмом. Помимо этого, на фоне усилившейся нестабильности на Ближнем Востоке частичное экономическое восстановление России позитивно было воспринято на Западе также и с точки зрения наличия у нее стратегически важных запасов энергоресурсов. Более того, постепенный выход страны из кризиса означал стабильность, то есть снижение рисков безопасности, что, как отмечают авторы, оценивалось однозначно положительно:

«Восстановление России в военном плане в первую очередь означало снижение вероятности катастроф подобных гибели подводной лодки «Курск» в 2000 году или возможного попадания российского ядерного арсенала в руки террористов, как и уменьшение «утечки мозгов» российских ученых, занимающихся оружием, которым недоплачивали и которые могли быть перекуплены государствами-изгоями. Кроме того, это означало стабильность (хотя и достигнутую путем насилия) в Чечне. Потенциальные минусы восстановления России представлялись приемлемыми, особенно с учетом того, что страна стала демократией, что означало ограничение срока президентства Путина до двух сроков подряд, а также увеличивающуюся заинтересованность гражданского общества сотрудничать с зарубежными странами для достижения общих целей».

Между тем позитивные ожидания, связанные с усилением России, стали постепенно меркнуть – начала расти напряженность. По замечанию авторов, в августе 2008 года прозвучал первый сигнал (война с Грузией), затем после четырех лет премьерства Путин вернулся на президентский пост, что также стало фактором обострения напряженности, и наконец – украинский кризис – на фоне явного столкновения позиций Москвы и Запада в отношении Ливии и Сирии. Все это происходило параллельно с недвусмысленными внутриполитическими процессами внутри России, подчеркивают авторы, такими как подавление инакомыслия, политической свободы слова, а также формулирование и реализация масштабной программы перевооружения. Отмечая некоторые заметные результаты политики «перезагрузки», инициированной администрацией Барака Обамы – например, российское содействие силам НАТО в поддержку операции Альянса в Афганистане, сотрудничество по иранскому и северокорейскому досье и подписание в 2010 году Договора СНВ, Гэдди и О’Хэнлон считают, что в отношениях между Вашингтоном и Москвой всегда сохранялась определенная степень напряженности: в 2014 году «перезагрузка» окончательно была прекращена. Причем авторы оспаривают популярный в западной экспертной среде тезис о том, что вина за это полностью лежит на Путине, подчеркивая, что действия российского лидера пользуются масштабной общественной поддержкой.

Таблица 1 Сравнение показателей вооруженных сил СССР и России ³

В своей статье авторы ставят целью сформулировать наиболее вероятные сценарии развития отношений России с другими государствами с точки зрения стратегии и развития в военной сфере в перспективе до 2030 года с учетом современных тенденций и исходя из того, что Путин к этому времени покинет пост президента. Свои прогнозы Гэдди и О’Хэнлон оформляют в форме 8 теоретических подходов и выделяют среди них наиболее вероятные. В заключении они делают вывод о том, как Запад может повлиять на поведение России и в каком направлении его оптимальнее всего изменить. Эти 8 моделей поведения организованы в рамках шкалы – от самых либеральных и миролюбивых до максимально националистических и авторитарных, при этом авторы оговариваются, что это теоретические модели, упрощающие реальное положение дел. Выделяются следующие сценарии:

• «Пост-Вестфальская Россия. В рамках этой модели Россия будет действовать как либеральное европейское государство, как Швейцария или Австрия, незаинтересованное в применении силы и концентрирующееся исключительно на самообороне и обеспечении безопасности собственной территории.

• Россия в НАТО. Эта модель предполагает, что Россия будет стремиться присоединиться к Западу.

• Прозападная Россия. В этом сценарии Россия не будет вступать в НАТО, но может более тесно начать сотрудничать с западными государствами по другим направлениям политики безопасности, например, в рамках укрепления ОБСЕ или создания нового Евро-Атлантического сообщества безопасности.

• Минималистская Россия. Такая Россия может и не считать выбор в пользу Запада наиболее перспективным, однако ее политика будет исходить из того, что собственные интересы требуют проведения более сдержанной политики, так как главным приоритетом будет усиление путем укрепления экономической мощи, а ядерное оружие будет представлять основную и сравнительно недорогостоящую платформу военной стратегии.

• «Рейганистская» Россия. В рамках данной модели России будут свойственны глубокий патриотизм, программы по перевооружению и, вероятно, определенной степени националистическая риторика. При этом главной целью будет укрепление традиционных военных форм государственной мощи, но вместе с тем использование военной силы только в случае крайней необходимости».

Авторы поясняют, что характерными достижениями рейгановской политики в США стали перевооружение армии и увеличение военных расходов, что в краткосрочной перспективе имело положительный эффект для экономики страны, а также укрепление уверенности в себе – как внутри, так и на международном уровне. В политике США в период президентства Рональда Рейгана военная мощь была акцентирована особо, при этом однако американские вооруженные силы редко отправлялись за рубеж для ведения военных действий. К этому, в рамках данной модели, по мнению авторов, будет стремиться и Россия.

• «Осажденная Россия. Эта модель близка к «рейганистской» модели, но больше сконцентрирована не на чувстве патриотизма и не на престиже, а на сведении счетов с врагами и противниками – реальными и мнимыми. Россия будет реализовывать свою политику скрытыми методами и принуждением, а не прямой силой, однако это едва ли будет дружелюбная Россия. Это будет менее уверенное в себе, менее прямолинейное, но более коварное и в некотором отношении более опасное государство, чем «рейганистская» модель. Вероятно, эта модель описывает Россию при Путине в 2014 и 2015 годах.

• Большая Россия. Данная модель также близка «рейганистской», но идет гораздо дальше. Такая Россия будет искать возможности использовать государственную мощь для частичного восстановления Российской империи и требовать определенной степени влияния в своем приграничье – реализация российской сферы влияния в более классическом смысле, с использованием «жесткой силы», как было во времена империи».

Здесь авторы отмечают, что экспансия России будет охватывать территории, где большую часть населения составляют русскоговорящие, например, восток Украины и некоторые регионы Прибалтийских государств. Кроме того, расширение сферы влияния России может затронуть и морские территории, особенно в Арктическом регионе. По оценке автора, такая перспектива развития является «худшим сценарием путинской России».

• «Брежневская Россия. Такая Россия будет еще более амбициозна, ее главной целью будет восстановление мощи, статуса и величия советских времен. Она будет прикладывать усилия по поддержанию паритета или достижения преимущества над США в ядерном, ракетном и космическом вооружении, а также стремиться проецировать силу и влияние. По возможности, Россия будет нацелена на обеспечение прямого лидерства в своем окружении».

По мнению экспертов, существует очень небольшая вероятность того, что Москва в среднесрочной перспективе вернется в своей военно-политической стратегии к «доктрине Брежнева», под которой понимается возвращение в сферу российского влияния всех стран, когда-либо подчинявшихся России. Между тем, в рамках данного сценария, как считают авторы, можно ожидать того, что Москва будет стремиться установить контроль над некоторыми территориями военными и невоенными методами принуждения в государствах Центральной Азии, на всей территории Украины, Беларуси, Грузии, Молдовы и Прибалтики.

Три наименее вероятные модели развития

Гэдди и О’Хэнлон считают, что три из представленных выше моделей являются в обозримой перспективе наименее вероятными: это модели, которые основаны на максимально выраженных либерально-прозападных тенденциях развития российского общества – «Пост-Вестфальская Россия» и «Россия в НАТО», и наоборот, – наиболее авторитарных настроениях, как в рамках модели «Брежневской России».

Пост-Вестфальская модель, подразумевающая, что государства в современном мире теряют свое исключительное положение в международных отношениях, по мнению авторов, представляется одной из наименее вероятных ввиду того, что такого рода прогрессивные идеи не пользуются популярностью в России, как и не воспринимаются подавляющим большинством и на Западе. Свой расцвет эта концепция переживала в Западной Европе, когда была разрушена Берлинская стена, что вдохновляло европейские элиты на создание Европейского Союза. Однако, как замечают эксперты, состояние дел в ЕС в последние годы заметно ухудшилось, что привело к возвращению в либерально – демократической Европе популярности идеи о национальных государствах. В этом плане о России, как замечают авторы, нечего и говорить: исторически идея о сильном государстве была доминирующей в обществе, а современные реалии лишь укрепляют веру в эту идею:

«Россияне гордятся своей историей, своим народом и государством. Кроме того, они считают, что государство по-прежнему играет важную роль в обеспечении безопасности. Они наблюдают растущую мощь Китая на востоке, наступательную политику США и их союзников – на западе и нестабильность – на юге. Они также озадачены и обеспокоены уменьшением сплоченности внутри своего государства, сокращением его мощи и понижением уровня жизни после «холодной войны». Это не те люди, которые запросто согласятся с тем, что государство неважно. К тому же у них практически нет естественных партнеров для построения Пост-Вестфальской системы государств, так как они не чувствуют близости к какой-либо группе государств. Путин является наиболее ярким примером этой мысли, но 85 % рейтинга его популярности с начала украинского кризиса ⁴, в целом позитивная реакция простых россиян на твердость по вопросу о Крыме, а также недоразвитость гражданского общества и независимых СМИ в стране свидетельствуют о том, что она крайне распространена».

Модель «Россия в НАТО» также представляется маловероятной. Как считают Гэдди и О’Хэнлон, стать членом Альянса Россия могла лишь сразу после завершения «холодной войны»⁵, в тот момент, когда НАТО стояла на распутье: стоял вопрос о пересмотре миссии этого западного военно-политического блока и была вероятность того, что он станет основой Евразийско-Атлантической системы безопасности. После операций НАТО в Косово и Ливии, резко негативно воспринятых в Москве, нагнетающегося напряжения в отношениях между Россией и Альянсом в связи с размещением систем ПРО в Европе и расширением организации к российским границам, не говоря уже о поднятии вопроса о включении в ее состав Украины и Грузии, вопрос о членстве России в ней более не стоит. В российском общественном восприятии НАТО представляется антироссийски настроенной организацией, как по составу участников, так и по характеру деятельности и поставленным задачам ⁶.

«Брежневская Россия» также видится маловероятной и сложно реализуемой моделью ввиду своей претенциозности и затратности, как считают авторы, даже для российских националистов.

«Если бы даже она сработала и достигла своих целей, на России бы повисло бремя нескольких стран, чья экономика на сегодняшний момент находится в разрухе ⁷. Возник бы риск войны с Западом и, по крайней мере, продолжительного периода новой «холодной войны» и экономической изоляции от мировых экономических лидеров, которые, безусловно, будут проводить политику жестких санкций против России в ответ на агрессию, которая будет исходить из Москвы в рамках данной модели развития. И хотя россияне будут оставаться гордым, националистическим и, возможно, даже империалистическим государством, Россия больше не коммунистическое государство, которое руководствуется идеологией экспансии, типичной для советской истории».

Пять возможных альтернатив российского стратегического развития

По мнению Гэдди и О’Хэнлона, оставшиеся пять моделей из восьми выше перечисленных могут быть реализованы в России с той или иной высокой степенью вероятности, так как основные их положения обсуждаются российскими элитами и имеют отклик в национальном самосознании. Недавние действия Путина продемонстрировали, что сценарии, характеризующиеся высокой степенью жесткости и авторитаризма в политике, также являются возможными альтернативами развития страны. При этом эксперты исходят из того, что они не являются единственно вероятными. На развитие российского государства, в том числе с точки зрения стратегического планирования, могут повлиять различные тенденции международной среды. Авторы основываются на том, что наиболее вероятной моделью станет «рейганистская» – или близкая к ней, причем она является вполне приемлемой и для Запада. Исходя из этого авторы призывают формулировать ожидания в отношении России в обозримом будущем.

Далее Гэдди и О’Хэнлон по очереди рассматривают каждую из альтернативных моделей развития России, выявляя причины, которые могут привести к их воплощению, и основные характеристики, как российского государства, так и его отношений с внешним миром в рамках этих сценариев.

Прозападная Россия

Отвергая идею о стремлении России вступить в НАТО как наименее вероятную, авторы, тем не менее, не исключают, что после ухода Путина с поста президента Москва будет искать возможности сотрудничества с западными государствами – по целому ряду направлений, что будет соответствовать ее реальным потребностям, при этом Россия будет сохранять заметную самостоятельность и отстраненность от Запада.

«Стимулов, которые могут заставить Москву двигаться в этом направлении, может быть несколько. Россия может начать теснее сотрудничать с внешним миром в целях экономического роста и увеличения благосостояния. Тесное сотрудничество с ЕС или НАТО также может быть способом для защиты от исламистского экстремизма и усиления Китая. Говоря другими словами, чтобы прийти к осознанию необходимости сотрудничества с Западом, России совсем необязательно расставаться со своими реальными или вымышленными опасениями в сфере безопасности – ей просто нужно осознать, что гораздо большая опасность идет с юга или востока (или с обеих сторон) и что с ней лучше справляться с западной помощью. Это станет решением, которое для западных наблюдателей представляется очевидным, но на сегодняшний момент является сложным для России, с учетом распространенного мнения о том, что НАТО нарушило свое слово и воспользовалось ее слабостью после окончания «холодной войны».

Расширение НАТО в определенный момент может стать лишь далеким воспоминанием. Если западный мир в сотрудничестве с Россией сможет найти способ обеспечения украинской и грузинской безопасности (и безопасности других постсоветских государств, которые не являются членами НАТО), не предлагая им при этом членства в Альянсе, возможно, в будущем Россия сможет объявить перемирие в своем геополитическом соперничестве (что, как предполагали многие в США, уже произошло, пока не случились события 2014 года). Время может исцелить некоторые раны ⁸.

В основе этой политики будет лежать возвращение к более спокойным отношениям между Россией и НАТО в 1990-х годах или на раннем этапе президентства Путина – при этом в контексте более окрепшей и стабильной России».

В основе реализации этой модели может лежать взаимодействие между Россией и Западом в рамках действующих сегодня институтов и структур, например, ОБСЕ, Совет Россия-НАТО, Совет Безопасности ООН и даже «Группы 8» при условии возвращения туда России. Кроме того, могут появиться и новые форматы сотрудничества. В результате, как считают авторы, стороны могут добиться продолжения поддержания режима ядерного нераспространения и заметного снижения напряженности в переговорах по проблеме ПРО. Любые возникающие противоречия не смогут умалить важность стратегического сотрудничества России и Запада по иранскому, северокорейскому и афганскому вопросам. Среди возможных сфер расширения взаимодействия авторы называют вопросы миротворческих операций и борьбу с международным терроризмом.

Минималистская Россия

Менее прозападной, но тем не менее также благоприятной для международного сообщества альтернативой развития России авторы считают «минималистскую» модель. В ее рамках Москва, исходя из предположения о том, что любые внешние угрозы, включая возможность акта агрессии против нее, являются маловероятными, ограничится поддержанием морских и сухопутных военных сил среднего размера при относительно ограниченном размере военного бюджета с учетом имеющегося уже достаточно внушительного ядерного потенциала.

К реализации данной альтернативы, по мнению Гэдди и О’Хэнлона, склоняются технократы, вовлеченные в разработку и осуществление экономического развития страны, а также бизнес-элиты. Эти круги считают, что мощь государства в первую очередь достигается за счет улучшения экономических показателей, и выступают за прагматизм, акцент на создании конкурентоспособной экономики и достижении более высокого уровня жизни граждан. Россия в своей политике не превратится в «большую Швейцарию», но она станет более сдержанной в военном плане, что, как утверждают авторы, в конечном итоге соответствует национальным интересам России, хотя в современных условиях это и представляется нереальным.

Таким образом, заключают эксперты, стимулировать Россию развиваться в данном направлении может укрепление понимания того, что главные угрозы для безопасности страны проистекают главным образом изнутри, а не извне. Тот факт, что подобные идеи существуют в современной российской общественной и политической мысли, подтверждается наличием в Стратегии национальной безопасности 2009 года пунктов, связанных с экономикой, системой здравоохранения и экологией, как важными сферами с точки зрения обеспечения безопасности. Авторы считают, что даже в сегодняшних условиях в России имеются предпосылки для изменения представления о первостепенности традиционных способов реализации государственной мощи ⁹.

«Рейганистская» Россия

Еще одним вероятным сценарием развития стратегического планирования России Гэдди и О’Хэнлон считают «рейганистскую» альтернативу.

«Под «рейганистской» Россией мы понимаем гордое националистическое государство, которое в российском контексте может многими восприниматься как агрессивно настроенное и действующее. Но если бы Россия действительно могла утвердиться как успешное государство-гарант статуса-кво, реваншизм и другие выражения агрессии стали бы для нее бессмысленными – по крайней мере, ненужными в большом масштабе ¹⁰. Она бы проводила политику прагматично, реализуя свои интересы различными политическими методами, при этом всегда помня о том, что следует сотрудничать с Западом по ключевым стратегическим вопросам ради собственного блага. Уверенно действующая и гордая Россия, высвободившаяся из уз собственной агрессии и мелочности, свойственных модели «осажденной России» или которые мы наблюдали в действиях Москвы в недавнем прошлом, сможет принимать разумные решения по вопросам, где Запад действительно нуждается в ее помощи и где нет никакой рациональной почвы для расхождения во мнениях между ней и государствами Запада».

Авторы выделяют ряд характерных черт внешней политики Рейгана: уверенная международная позиция США в сочетании с дружелюбным лидером, сильной, но не часто используемой армией, готовностью по многим вопросам действовать сообща с другими государствами, а также успешная экономика с развитым производством в стратегически важных сферах. Совокупность этих элементов может, по мнению экспертов, составить основу для модели развития России. При условии, что российское руководство направит патриотический пыл населения на развитие вооруженных сил, построение процветающей экономики и достижения научного прогресса, последствия для соседей и для остального внешнего мира были бы безвредными.

Данная стратегия развития стимулировала бы, как считают авторы, технологические достижения в сфере обороны, что в свою очередь привело бы к прогрессу в области науки и производства. В американской традиции такую модель можно охарактеризовать как «рейганистскую», хотя авторы оговариваются, что позитивный эффект от успехов в развитии оборонного сектора скорее свойственен США в десятилетия, предшествующие президентству Рейгана. Сторонником таких идей в современной России Гэдди и О’Хэнлон называют Дмитрия Рогозина ¹¹.

«Осажденная Россия»

По мнению Гэдди и О’Хэнлона, данная модель фактически отражает характер внешней политики Путина в 2014–2015 годах. Авторы делают акцент на том, что в рамках этого сценария развития России в стране особо остро ощущается уязвленная гордость и горечь поражения, что не осознается на Западе в полной мере. Мотивом для продолжения и укоренения нынешнего внешнеполитического курса может стать безнаказанность Путина за его действия на Украине при условии, что ущерб, наносимый экономике России, будет не катастрофическим. В этом случае в российском общественном мнении и в глазах стратегов Кремля укоренится мысль о том, что можно продолжать бесчинствовать в соседних странах. Чувствуя себя «осаждаемой крепостью», в рамках данной модели, по мнению авторов, Москва будет проводить политику, нацеленную на то, чтобы заставить своих соседей, особенно – более слабые государства, также чувствовать себя в осаде.

Смягчение внешнеполитической линии России в этом сценарии авторы не считают вероятным, хотя и отмечают, что некоторые коррективы в тактику могут вноситься и, если это будет отвечать интересам целесообразности, Москва может демонстрировать сдержанность. Гэдди и О’Хэнлон полагают, что в рамках данной модели Россия со временем начнет предпринимать усилия по установлению своей сферы влияния или даже осуществлять экспансию в отношении территории Украины, Беларуси, Молдовы, Грузии, стран Прибалтики, а также Польши и, вероятно, других государств Центральной Европы. Как считают авторы, эта модель является вероятной, исходя из высокой вероятности того, что Путин будет занимать свой пост ближайшие 10 лет и сможет оказать влияние на стратегическое мышление своего преемника.

«Также возможно, что идеи о великодержавной России, популярные в последнее время, могут укрепить такой настрой Москвы. Возврат к традициям российской мысли, которые возвеличивают роль своего государства как великой славянской страны, сердца Евразии, моста между Востоком и Западом, и реализация в их рамках модели «осажденной России» также может проистекать из чувства национальной гордости. Эта гордость произрастает из традиций прежних российских лидеров, таких как Петр Великий и Александр Второй, а также трудов российской интеллектуальной элиты и таких ее представителей, как Александр Дугин, Эдуард Лимонов и Эльгиз Поздняков».

Авторы отдельно подчеркивают, что значительным отличием этой модели от модели предыдущей является заметно меньшая благожелательность России. Российский эксперт Дмитрий Тренин определяет такое поведение как «пост-имперское» (в отличие от «имперской» и «неоимперской»), подразумевая под ним принятие решительных и уверенных мер для реализации своих собственных целей, при этом помимо традиционных для «великих держав» средств могут использоваться и нетрадиционные методы. Иллюстрируя данное утверждение, авторы приводят пример «нетрадиционной» меры, предпринятой Россией в Крыму в начале 2014 года – отправка «зеленых человечков» (специальных групп безопасности без опознавательных знаков) в противовес отправки сухопутных войск или танков, как это происходило раньше ¹².

«Большая Россия»

Модель «Большой России» авторы представляют как дальнейшее развитие предыдущей модели: в ее рамках Москва не только будет стремиться отомстить и восстановить в том или ином виде свой контроль над территорией соседних стран, но также и предпринимать дальнейшие шаги по укреплению «традиционной, имперской» мощи российского государства. Данный сценарий означает продолжение агрессивной политики и возмутительных действий в отношении бывших советских республик и Европы. Свою экспансию Россия может реализовывать и против государств Центральной Азии, где русские составляют значимую долю населения, что для такого лидера, как Путин, может являться поводом для осуществления агрессии ¹³.

В рамках этой модели Москва, по мнению авторов, может, кроме того, начать более активно использовать свои военно-морские силы, как в собственной исключительной экономической зоне, так и за ее пределами, в целях извлечения экономических выгод от добычи минералов и углеводородов, рыболовства и контроля над судоходными путями, которые расширяются по мере таяния арктических льдов. Шаги по реализации такой модели, как считают авторы, уже предпринимаются: Москва, по утверждению экспертов, в сентябре 2013 года оккупировала Новосибирские острова, располагающиеся к северу от материковой части России. В этом же ключе рассматриваются участившиеся военные учения в морях Ледовитого океана ¹⁴. Авторы отмечают, что сопернический настрой во внешней политике России в рамках этой модели будет означать, что Москва будет нацелена на подрыв попыток международного сотрудничества в таких важных для Запада сферах, как поддержание режима нераспространения в отношении Ирана и Северной Кореи.

Последствия для развития российских вооруженных сил и оборонной стратегии

Гэдди и О’Хэнлон замечают, что одни из выше описанных моделей опираются на масштабное и дорогостоящее укрепление вооруженных сил, другие – не подразумевают затратных программ развития военной сферы. Между тем, как подчеркивают авторы, не следует однозначно считать наращивание военных расходов России потенциальной угрозой для Запада.

«Совсем необязательно, что увеличение расходов России на ее вооружённые силы и увеличение их численности будет хуже с точки зрения интересов Запада. Для последнего важнее то, как Москва будет действовать на международной арене, а не то, как она вооружается в мирное время, хотя эти два вопроса явно связаны между собой».

В дополнение к моделям развития стратегического планирования России авторы формулируют также два возможных сценария того, как будет развиваться российская военная стратегия. При этом они оговариваются, что представленные ими сценарии являются теоретическими моделями, а в реальности военное развитие России может сочетать в себе элементы обеих альтернатив или пойти по некому среднему пути между ими двумя. Авторы представляют два сценария развития российских вооруженных сил следующим образом:

• «Играющая мускулами» Россия – с военным бюджетом около 3–4 % от ВВП, что будет одним из самых высоких показателей в мире. Кроме того, Россия сохранит сильную оборонную промышленность и нацеленность на сохранение лидерства в разных сферах неядерного вооружения.

• Россия-«дикобраз» с приоритетом ядерного вооружения. Москва скорее всего останется нацеленной на удержание ядерного паритета с США (так же, как и в случае с первым вариантом) и недопущения того, чтобы какое-либо из государств на ее границе было сильнее ее, за исключением Китая (включая специальные и кибер-силы). С другой стороны, Россия может начать реализовывать элементы модели обороны, которую можно назвать «дикобраз»: в ее задачи входит не столько обладать наступательной способностью или даже иметь надежную защиту всей территории страны, сколько уметь предотвратить любые попытки отхватить части государства».

«Играющая мускулами» Россия

В этом сценарии Москва будет стремиться реализовать амбициозную программу своего военного развития, которая подразумевает, что Россия будет обладать самой сильной в Евразии армией, а в тех сферах, где не может добиться преимущества, она будет поддерживать паритет с Китаем и европейскими государствами НАТО. По замечанию авторов, стимулов для реализации этого сценария у российского руководства имеется достаточно. Он также сочетается наиболее оптимально с описанными выше моделями «рейганистской» и «Большой» России.

Более того, этот сценарий перекликается с теми планами военного развития, которые существовали до экономического кризиса 2014 года: он не предполагает значительного увеличения военных расходов в сравнении с тем, что было запланировано. Подразумевается проведение модернизации вооруженных сил при постоянном финансировании в рамках существующей программы, а в дальнейшем, как считают эксперты, будет также осуществляться модернизация стратегического ядерного арсенала и других пунктов программы военного развития, которые сегодня недофинансируются.

Авторы полагают, что в случае реализации данного сценария Россия должна будет тратить на развитие своих вооруженных сил не менее 3 % от своего ВВП. Если же будут учтены все сферы безопасности – авторы особенно выделяют внутреннюю безопасность, отмечая остроту возникающих в стране проблем ¹⁵, – то эта доля может достигать и 5 % и даже больше. В результате Россия будет иметь самый большой показатель военных расходов с точки зрения процента от ВВП среди самых крупных держав в Евразии, превысив даже соответствующий показатель в США. Несмотря на очевидно существующие для России риски – в первую очередь экономические – реализации такого сценария, авторы отмечают, что таким образом Москва сможет добиться стратегического преимущества, по крайней мере, в своем приграничье:

«С учетом того, что, российская экономика гораздо меньше, чем в США, Китае или даже Японии и Германии, столь высокий уровень военных расходов в соотношении с небольшим ВВП не превратит Россию в сверхдержаву. Однако такой подход позволит Москве оставаться третьей в мире по объему затрат на оборону после США и Китая. В результате в отдаленной перспективе – на фоне продолжающегося снижения военных расходов США и других государств Запада – это может привести к ситуации, которую Россия может использовать в своих интересах и одержать стратегическую победу, по крайней мере, в поясе своих границ».

В случае если сегодняшние тенденции планирования военного бюджета будут продолжаться, то к 2020 году расходы США в этой сфере будут составлять около 500–550 млрд долл. За ними по этому показателю будет следовать Китай с объемом военных расходов приблизительно 300 млрд долл. В зависимости от того, как будет развиваться российская экономика, отмечают авторы, Москва будет тратить на военный сектор от 100 до 150 млрд долл. Вслед за ней по объему военных расходов будут идти основные союзники США и Индия с показателями около 50 млрд долл. каждый.

Между тем, по мнению Гэдди и О’Хэнлона, такой уровень военных расходов не решит всех проблем России в сфере безопасности, и Москва с большим трудом будет обеспечивать свои вооруженные силы в полной боеготовности для обороны протяженных сухопутных границ страны неядерными методами. Военную мощь времен Советского Союза современной России, как считают авторы, достичь не удастся. Состав армии будет увеличен до миллиона человек, что будет потолком размера регулярной армии, который государство может себе позволить даже с учетом того высокого уровня военных расходов, который предполагает этот сценарий.

Несмотря на это, Россия будет стремиться к максимально возможной реализации своих амбициозных планов, многие из которых могут быть осуществлены. При сохранении равного с США по размеру и тоннажу ядерного потенциала развитие российских военно-морских сил может достичь преобладающего положения в прибрежных водах и исключительной экономической зоне России, как и в водах Ледовитого океана, где США не установили свое влияние: в результате ни одно соседнее государство не будет представлять для Москвы угрозы. Будет сохраняться высокая степень подготовленности групп сил специального назначения. Российские аэрокосмические силы буду получать достаточные объемы финансирования, обеспечивая не только внутренние военные потребности, но и завоевывая конкурентоспособные позиции на международных рынках вооружений.

Однако, как подчеркивают авторы, реализация такого сценария будет связана для России с рядом проблем.

«Поддержание сухопутных сил в необходимом количестве в рамках этой стратегической перспективы на фоне немногочисленного и сокращающегося (и в большинстве своем с проблемами со здоровьем) населения будет серьезным вызовом для России. Об обеспечении серьезной обороноспособности в Сибири не будет и речи. И несмотря на уверенность России в том, что НАТО представляет главную угрозу, сохранение сильной обороны страны на европейской части также будет проблематичным, особенно с учетом трехмиллионных армий НАТО. Мы, американцы, считаем, что мысль о том, что Альянс представляет угрозу для России, невообразима. Но это наш взгляд американцев – он может не совпадать с будущими представлениями россиян.

Между тем реалистично предположить, что Россия все же сможет обеспечить необходимый уровень обороны на западе и на востоке. Возможно, ей удастся содержать несколько хорошо обученных групп гибкого реагирования, которые смогут остановить и отразить любое гипотетически возможное вторжение в глубь территории России. С учетом логистических проблем такого вторжения даже многочисленная китайская армия в обозримой перспективе не сможет поддерживать большие части своих регулярных вооруженных сил в отдаленной местности на территории, например, Сибири. Только армия США действительно способна на сегодня реализовывать такую отправку войск на столь отдаленное расстояние, но, как мы уже отмечали, мы считаем идею об угрозе материковой России со стороны США нереальной. Соответственно, с учетом того, что обеспечить надежную оборону по периметру границ страны пока представляется нереализуемым, Россия, если она разделит с нами оценки вероятных рисков, может создать армию неядерной боеспособности, которая сможет эффективно отражать любое нападение извне, особенно со стороны Китая. Когда, наконец, все эти элементы сложатся вместе, такая российская армия, более дорогая и боеспособная, может быть привлекательной для будущих избирателей и политических деятелей».

Таким образом, подводят промежуточный итог авторы, Россия в случае реализации этого сценария сможет стать третьей в мире по мощи армией, что вкупе со своим внушительным ядерным потенциалом однозначно даст Москве стратегическое преимущество в поясе российских границ. Обеспечивающее экспорт военное производство России, далекое от соответствия американским стандартам, тем не менее, будет оставаться высоко конкурентоспособным на международном уровне. В данном сценарии авторы также не исключают сотрудничества России с Китаем по ряду направлений в сфере обеспечения безопасности, что позволит снизить риски обороны границ Сибири ¹⁶.

Россия-«дикобраз» с приоритетом ядерного вооружения

Гэдди и О’Хэнлон замечают, что Россия с сильной армией, как в описанном выше сценарии, является привлекательной перспективой для многих россиян, так как отвечает исторически сформировавшемуся видению своей страны, а также национальному чувству гордости и особого предназначения российского государства, которое живет в обществе. Между тем этот сценарий крайне затратный, что принципиально в свете существующих в России сегодня проблем социального, экономического и научного развития. Удержать размер вооруженных сил в составе 1 млн человек представляется непростой задачей частично в связи с демографическими трудностями ¹⁷: соответственно дальнейшее наращивание численности армии станет вызовом для государства, которое с трудом справляется с другими проблемами.

В этой связи авторы рассматривают второй сценарий военного развития России, который подразумевает сокращение численности и стоимости вооруженных сил, что, по мнению экспертов, будет отвечать российским интересам. Такой сценарий согласуется с моделями «Прозападной», «Минималистской» и даже в определенной степени «Осажденной» России. В условиях наличия у России существенного ядерного потенциала, высоко боеспособных групп специального назначения и неядерных сил более скромных по мощи, Москва по-прежнему будет сохранять преимущество за собой в региональном масштабе. При желании, как считают авторы, Россия сможет продолжать вмешиваться в такие страны, как Украина и Грузия, чей военный бюджет измеряется несколькими миллиардами долларов, а также без труда обеспечить себе место третьей по мощи армии в мире. Для этого будет достаточно 50 млрд долл. военных расходов, что будет составлять около 1 % от ВВП. Авторы также отмечают, что США с гораздо большей по численности и объему финансирования армией тратят в год менее 10 млрд на поддержание своих сил специального назначения и еще 15–20 млрд – своих наступательных ядерных сил¹⁸. Поэтому России, чтобы превзойти эти показатели, можно расходовать около 20 млрд долл., а остальные 30 млрд тратить на финансирование поддержания менее продвинутых, но принципиально важных конвенциональных вооруженных сил.

«С таким уровнем военных расходов Россия сможет поддерживать армию численностью около полмиллиона человек или даже немного больше, ядерные силы в виде 1000 или более стратегических боеголовок, умеренных размеров военный флот (в каждом из своих 4 основных портов, не превышая исторической нормы) и достаточный объем производства боеспособного высокотехнологичного оружия для сохранения на плаву относительно эффективной и развитой оборонно-промышленной базы. В рамках этого варианта Россия будет оставаться ядерной державой. Ее армия будет больше, чем у любого европейского государства НАТО. Если Москва будет чувствовать уверенность в отношениях с Китаем, или, по крайней мере, уверенность в эффективности своего ядерного сдерживания в противовес Пекину, такое состояние армии может быть вполне достаточным. При этом Россия так же сможет обеспечивать свое присутствие в водах Северного Ледовитого океана посредством флота средних размеров, который позволит обеспечивать защиту северных морей в рамках исключительной экономической зоны в соответствии с Конвенцией ООН по морскому праву».

По мнению Гэдди и О’Хэнлона, этот сценарий является достаточно выгодным для России, из чего они делают вывод, что такой вариант будет обсуждаться российскими политиками и стратегами, оговариваясь, что нельзя однозначно ожидать, что в его отношении может быть достигнут консенсус.

Прогнозы, последствия и вероятные ответные меры

В заключении авторы пытаются ответить на вопрос, какие модели и сценарии более вероятны для России? Они исходят из того, что современные действия Путина, как и подходы российского лидера к стратегии развития страны, будут играть важную роль в дальнейшем, однако есть и другие – структурные и идейные – факторы, которые будут влиять на принятие стратегических решений будущих лидеров России и которые авторы стараются принять во внимание в своем анализе.

«Смысл не в том, чтобы показать, что Путин не играет особой роли, или что история формируется исключительно факторами более масштабными, чем отдельные личности. Очевидно, что Путин в собственном лице привнес огромные изменения на международную арену и в отношения России с внешним миром, особенно за недавнее время – и он остается силой, с которой нужно считаться. Однако нам также интересно рассмотреть, какие элементы российского самосознания этот популярный внутри своей страны лидер всего лишь персонифицирует и особенно четко отражает – и какие из них, соответственно, останутся и после его ухода».

Авторы вновь отвергают предложенные ими модели «Россия в НАТО» и «Пост-Вестфальская Россия» как наименее вероятные и реализуемые, в лучшем случае, в отдаленной перспективе, так как проведение этих моделей в жизнь опирается на приверженцев либеральных взглядов, которые сегодня как никогда находятся в меньшинстве, что авторы подчеркнуто не связывают только с личностью Путина. Модель «Брежневской России» также слишком затратна и при этом не предлагает достаточной компенсации за риски, которые сулит.

В отношении других своих моделей авторы резюмируют, что сложно однозначно предугадать, которая из них найдет отклик у российских стратегов и политиков будущего, но при этом замечают, что прозападный курс России с учетом сплоченности российского общества вокруг Путина в 2014 году в обозримой перспективе ожидать не следует, а «минималистскую» модель Москва будет реализовывать только в том случае, если российское общество, привыкшее к «традиционным» выражениям государственной мощи, решит, что национальное развитие и укрепление собственного авторитета можно реализовывать за счет прогресса в экономической и других невоенных сферах, а милитаризация грозит рисками саморазрушения. К числу менее вероятных моделей авторы также относят «Большую Россию», которая грозит Москве еще большей международной самоизоляцией как результата ужесточения санкционной политики против нее.

В результате Гэдди и О’Хэнлон приходят к выводу, что Россия более склонна пойти либо по пути «рейганистской», либо по пути «осажденной» моделей. В первом случае Москве будет свойственен подход к реализации внешнеполитической стратегии, схожий с тем, что наблюдался в США в период президентства Рональда Рейгана. Его опорами станут укрепление в обществе патриотических установок, акцент на развитие сильной армии при сдержанном ее реальном использовании в качестве инструмента внешней политики. Во втором – получат развитие принципы, на которых Москва выстраивала политику в 2008 году и затем вновь – в 2014 году и которые авторы характеризуют как оппортунистические, а не как часть последовательной неоимперской стратегии (последнее предполагало бы реализацию модели «Большой России»).

Из этих двух моделей авторы считают «рейганистскую» более оптимальной с точки зрения интересов Запада, хотя она и не предполагает сокращение расходов на военное развитие. Главный ее плюс, по мнению авторов, заключается в принципе сдержанности, на основе которого выстраивается политика государства вовне.

«Она подразумевает более уверенный и самодостаточный – а значит, и менее агрессивный – взгляд Москвы на внешний мир. Она подразумевает, что государство будет стремиться реализовывать свои интересы разумными и взвешенными средствами и принимать решения соответствующим образом.

Для Вашингтона это может быть хорошим вариантом – и результатом, к которому надо стремиться. Выявится, что у Запада и России объективно есть общие интересы на глобальном уровне по целому ряду проблем, начиная с ядерного нераспространения и заканчивая борьбой с терроризмом и направлением подъема Китая в позитивное русло. Таким образом, стратегический подход Москвы, лишенный эмоционального багажа и ставший способным относительно рационально оценивать, в каких случаях и по каким вопросам нужно сотрудничать с внешними силами, превратит Россию в страну, с которой проще уживаться. Если получится разрешить такие чувствительные вопросы, как расширение НАТО и установка систем ПРО, то мы сможем создать такой мир, в котором Россия, сохраняя свое явное отличие от Западных государств (и раздражая этим непривлекательным состоянием либералов), будет государством, с которым можно эффективно сотрудничать. Это, вероятно, лучший вариант из тех, на которые нам приходится рассчитывать».

Полностью опубликовано в журнале «Washington Quarterly» 3 августа 2015. URL: http://twq.elliott.gwu.edu/toward-%E2%80%98%E2%80%98reaganov%E2%80%99%E2%80%99-russia-russian-security-policy-after-putin