Что означает и что не означает «состоять из физических частей»

Одним из самых знаменитых примеров повреждения мозга является случай двадцатипятилетнего бригадира взрывников Финеаса Гейджа. Газета Boston Post опубликовала 21 сентября 1848 года короткую заметку под названием «Ужасный несчастный случай».

Вчера, когда Финеас Гейдж, бригадир на железной дороге в Кавендише, трамбовал пробку для заряда, порох взорвался, и железный лом, который он использовал, дюйм с четвертью в диаметре и три фута и семь дюймов в длину, пробил его голову. Лом вошел со стороны лица, раздробив верхнюю челюсть, у левого глаза и вышел в верхней части головы[313].

Лом грохнулся на землю, пролетев почти двадцать пять метров. Гейдж был не первым человеком, череп которого пробил летящий предмет, но он был первым, кто после этого не умер. Фактически Гейдж даже не терял сознания.

Первый прибывший врач, Эдвард Уильямс, не поверил словам Гейджа о том, что случилось, а «подумал, что он [Гейдж] обманывает». Однако Уильямс быстро понял тяжесть произошедшего, когда «мистер Г. поднялся, и его вырвало; напряжение при рвоте выжало примерно полчашки мозга, которые упали на землю».

Генри Джейкоб Бигелоу — хирург в Гарварде, изучавший этот случай, — отмечал, что «главной особенностью этого случая является его невероятность… [У него] нет параллелей в анналах хирургии»[314]. Статья в Boston Post добавляла к этой невероятности еще одно предложение: «Самое необычное обстоятельство, связанное с этой грустной историей, заключается в том, что он был жив в 2:00 пополудни, находился в полном рассудке и не ощущал боли»[315].

Выживание Гейджа само по себе представляло интересный медицинский случай; однако славу ему принесло то, что выяснилось позднее. Через два месяца после несчастья врач сообщал, что Гейдж «чувствует себя лучше во всех отношениях… снова гуляет по дому; говорит, что не ощущает никаких головных болей». Однако доктор также отмечал, что Гейдж «похоже, на пути к выздоровлению, если бы он мог бы себя контролировать», и эти слова предвещали более серьезную проблему.

Что означает «если бы он мог бы себя контролировать»? Оказывается, что до несчастного случая Гейджа в его бригаде «очень любили», а работодатели описывали его как «самого эффективного и способного бригадира у них на службе». Но после травмы мозга наниматели «считали изменения в его разуме такими значительными, что они уже не могли вернуть его на прежнюю должность». В 1868 году доктор Джон Мартин Харлоу, лечащий врач Гейджа, писал:

Равновесие или баланс, так сказать, между его интеллектуальными способностями и животными склонностями кажется разрушенным. Он порывист, груб, временами разражается сквернейшими ругательствами (чего ранее за ним не замечалось), не проявляет уважения к друзьям, не терпит ограничений или советов, когда они идут вразрез с его желаниями, порой невероятно упрям, но при этом капризен и нерешителен, строит много планов для будущих действий, которые не реализуются, а отбрасываются в пользу других, выглядящих более осуществимыми. По интеллектуальным способностям и проявлениям он ребенок, но у него животные страсти взрослого мужчины. До травмы, хотя он и не обучался в школах, у него был хорошо уравновешенный ум, те, кто знал его, считали его практичным, умным деловым человеком, очень энергичным и настойчивым в осуществлении своих планов. В этом отношении его разум радикально поменялся, так заметно, что его друзья и знакомые говорят, что он «больше не Гейдж»[316].

За прошедшие сто сорок три года мы были свидетелями множества других трагических экспериментов природы — инсультов, опухолей, разложения и всевозможного рода травм мозга, и они привели ко множеству случаев, подобных тому, что произошло с Гейджем. Урок из всего этого одинаков: состояние вашего мозга является ключевым для того, кто вы есть. Тот вы, которого знают и любят ваши друзья, не может существовать, если транзисторы и винтики в вашем мозге не на месте. Если вы не верите в это, отправляйтесь в неврологическое отделение любой больницы. Повреждение даже маленьких частей мозга может привести к потере конкретных способностей: способности называть животных, слушать музыку, управлять рискованным поведением, различать цвета или принимать простые решения. Мы уже видели примеры этого у больных, которые теряли способность видеть движение (глава 2), и у игроманов с паркинсонизмом и магазинных воров с проблемами лобно-височной доли, которые теряли способность управлять рисками (глава 6). Изменения в их мозге поменяли их суть.

* * *

Все это приводит к главному вопросу: есть ли у нас душа, которая отделена от материальной природы, или мы просто неимоверно сложная биологическая сеть, которая механически выдает наши надежды, чаяния, мечты, желания, настроение и страсти?[317] Большинство людей на планете голосуют за внебиологическую душу, в то время как большинство нейроученых стоят за последнее: это некая сущность, являющаяся природным свойством, которая появляется из какой-то обширной физической системы, но ничего сверх того. Знаем ли мы, какой ответ правилен? Уверенности нет, однако такие случаи, как с Гейджем, несомненно, влияют на восприятие этой проблемы.

Точка зрения материалиста утверждает, что мы целиком и полностью состоим исключительно из физических материалов. Согласно такой позиции, мозг — это система, работа которой регулируется законами химии и физики, и в итоге все ваши мысли, эмоции и решения создаются природными реакциями, следующими локальным законам по минимизации потенциальной энергии. Мы — это наш мозг и его химические вещества, и если крутить ручки на вашей нервной системе, это изменит то, кем вы являетесь. Распространенный вариант материализма — редукционизм; эта теория выдвигает идею, что мы можем понять сложные явления — например, счастье, алчность, нарциссизм, страсть, злобу, осмотрительность и благоговение, — успешно сведя проблемы к их отдельным малым биологическим частям и деталям.

На первый взгляд редукционистская точка зрения звучит абсурдно для многих людей. Я знаю это, поскольку спрашиваю мнение незнакомых людей по этому вопросу, когда сижу рядом с ними в самолетах. Они обычно говорят что-то вроде: «Слушай, все вот это — как я влюбился в свою жену, почему я выбрал свою работу и все прочее — это же не имеет ничего общего с химией моего мозга. Это просто кто я есть». И они правы, считая, что связь между вашей сущностью как человека и легко ранимым сообществом клеток кажется, мягко говоря, отдаленной. Решения пассажиров исходят от них, а не от набора химических веществ, крутящихся по невидимым крохотным циклам. Так?

Но что происходит, когда мы сталкиваемся с достаточным количеством случаев, подобных тому, что произошел с Финеасом Гейджем? Или когда мы обращаем внимание на другие воздействия на мозг, намного более слабые, чем удар ломом, которые меняют личность людей?

Рассмотрим мощное воздействие маленьких молекул, которые мы называем наркотиками. Эти молекулы изменяют сознание, влияют на мышление и управляют поведением. Мы рабы этих молекул. Табак, алкоголь и кокаин повсюду используются для изменения настроения. Если бы мы ничего больше не знали о нейробиологии, простое существование наркотиков дало бы нам все требуемые доказательства, что нашим поведением и психологией можно управлять на молекулярном уровне. Возьмем в качестве примера кокаин. Этот наркотик взаимодействует с определенной сетью в мозге — той, которая регистрирует события вознаграждения, от утоления жажды холодным чаем со льдом и вызывания улыбки у нужного человека до решения сложной проблемы или слов «Отличная работа!». Привязывая положительные результаты к поведению, которое к ним привело, эта гигантская нейронная сеть (она называется мезолимбической дофаминовой системой) учится, как оптимизировать поведение в мире. Она содействует нам в получении еды, питья и половых партнеров и помогает ориентироваться в повседневных решениях[318].

Вне контекста кокаин — совершенно неинтересная молекула: семнадцать атомов углерода, двадцать один атом водорода, один — азота и четыре — кислорода. Кокаин делает кокаином тот факт, что его форма подходит, как ключ к замку, к микроскопическому аппарату нейронных схем вознаграждения[319]. То же самое верно для четырех основных веществ, вызывающих пристрастие: алкоголь, никотин, психостимуляторы (например, амфетамины) и опиаты (например, морфин): все они тем или иным путем подключаются к этой схеме вознаграждения. Вещества, которые могут давать стимул для мезолимбической дофаминовой системы, обладают самоусиливающимися эффектами, и пользователи будут грабить магазины и нападать на стариков, чтобы продолжать получать эти определенные молекулярные формы. Эти химические вещества, проявляющие свое волшебство в масштабах, в тысячу раз меньших толщины человеческого волоса, заставляют людей ощущать себя непобедимыми и радостными. Подключаясь к дофаминовой системе, кокаин и его родственники завладевают системой вознаграждения, сообщая мозгу, что это лучшее, что могло бы случиться. Древние цепи захвачены.

Молекулы кокаина в сто миллионов раз меньше, чем лом, пробивший мозг Финеаса Гейджа, и тем не менее вывод тот же самый: то, чем вы являетесь, зависит от вашей нейробиологии.

И дофаминовая система — всего лишь один из сотни примеров. Критичными для того, кем вы себя ощущаете, являются точные уровни десятков других нейромедиаторов, например серотонина. Если вы страдаете от клинической депрессии, вам, вероятно, пропишут препарат из числа селективных ингибиторов обратного захвата серотонина (СИОЗС), например флуоксетин, сертралин, пароксетин или циталопрам. Все, что вам нужно знать о том, как эти лекарства работают, заключаются в словах «ингибитор[320] захвата»: обычно каналы, называемые транспортерами, захватывают серотонин из пространства между нейронами; подавление этих каналов ведет к повышенной концентрации серотонина в мозге. Повышенная концентрация оказывает прямое воздействие на познание и эмоции. Люди, принимающие эти лекарства, могут не плакать на краю кровати, а встать, принять душ, вернуть обратно свою работу и спасти взаимоотношения с другим людьми в своей жизни. И все благодаря незначительной тонкой настройке системы нейромедиаторов[321]. Если бы эта история не была такой распространенной, ее странность ощущалась бы более явно.

На ваши когнитивные способности влияют не только нейротрансмиттеры. То же самое верно для гормонов — крохотных молекул, плывущих в потоке крови и вызывающих суматоху в любой точке, которую они посетят. Если вы сделаете инъекцию эстрогена самке крысы, она станет сексуально озабоченной; тестостерон у самца крысы вызовет агрессивное поведение. В предыдущей главе мы узнали о рестлере Крисе Бенуа, который принимал значительные дозы тестостерона и убил свою жену и ребенка в приступе стероидного бешенства. А в главе 4 мы видели, что гормон вазопрессин связан с верностью. В качестве еще одного примера взглянем на гормональные колебания, сопутствующие обычным менструальным циклам. Недавно моя подруга была на самом спаде перемен настроения, связанных с месячными. Нацепив бледную улыбку, она сказала: «Знаешь, несколько дней в месяц я просто не я». Будучи нейробиологом, она задумалась на секунду и добавила: «Или, возможно, именно это настоящая я, а в остальные двадцать семь дней месяца я — как раз кто-то другой». Мы посмеялись. Она не боялась смотреть на себя в любой момент как на сумму своих химических веществ. Она понимала, что та, кого мы воспринимаем ею, — что-то вроде варианта, усредненного по времени.

Все это складывается в странное понятие себя. Из-за недоступных нам колебаний в нашем биологическом супе в разные дни мы ощущаем себя раздраженными, веселыми, хорошо изъясняющимися, спокойными, возбужденными или ясно мыслящими. Наша внутренняя жизнь и внешние действия управляются биологическими коктейлями, с которыми мы не знакомы и к которым у нас нет непосредственного доступа.

И не забывайте, что длинный список воздействий на вашу психическую жизнь тянется далеко за пределы химических веществ: он также включает детали самих цепей. Возьмем эпилепсию. Если эпилептический приступ сосредоточен в определенной зоне височной доли, у человека не будет двигательных припадков, а случится нечто более изощренное. Произойдет словно захват мышления, для которого характерны изменения личности, сверхрелигиозность (одержимость религией и чувством религиозной уверенности), гиперграфия (написание многословных текстов по какой-либо теме, обычно о религии), ложное ощущение внешнего присутствия и частое выслушивание голосов, которые приписываются какому-нибудь богу[322]. Похоже, что некоторая доля пророков, мучеников и лидеров в истории человечества страдали эпилепсией височных долей[323]. Вспомните Жанну д’Арк, шестнадцатилетнюю девушку, которая умудрилась переломить ход Столетней войны, поскольку верила (и убедила французских солдат), что слышит голоса архангела Михаила, святой Екатерины Александрийской, святой Маргариты[324] и святого Гавриила. Она описывала свой опыт так: «Когда мне было тринадцать лет, я услышала глас Божий, который помог мне управлять собой. В первый раз я была в ужасе. Я услышала его около полудня: было лето, и я была в отцовском саду»[325]. Позднее она говорила: «Поскольку Господь велел мне уйти, я должна была сделать это. Даже имей я сотню отцов и сотню матерей, даже будь я дочерью короля, я ушла бы, поскольку Господь велел мне уйти»[326]. Хотя ретроспективно поставить надежный диагноз невозможно, ее типичные ответы, повышенная религиозность и постоянные голоса определенно согласуются с эпилепсией височной доли. Когда активность мозга возбуждается в правильном месте, люди слышат голоса. Если врач прописывает лекарство от эпилепсии, приступ проходит, и голоса исчезают. Наша реальность зависит от того, что творит наша биология.

Влияние на нашу когнитивную жизнь оказывают также крохотные нечеловеческие создания. Микроорганизмы (например, вирусы) и бактерии властвуют над нашим поведением крайне специфическим образом, ведя внутри нас невидимые сражения. Мой любимый пример микроскопически маленького организма, контролирующего поведение гигантской машины, — вирус бешенства. Передаваясь после укуса от одного млекопитающего к другому, этот крохотный вирус цилиндрической формы прокладывает свой путь по нервам и попадает в височную долю мозга. Здесь он входит в доверие к местным нейронам, меняет локальные схемы активности и в итоге вызывает у инфицированного хозяина агрессию, бешенство и склонность кусаться. Вирус также попадает в слюнные железы и из них переходит после укуса к следующему хозяину. Управляя поведением животного, вирус обеспечивает свое распространение к другим хозяевам. Просто подумайте об этом: вирус с ничтожным диаметром в семьдесят пять миллиардных долей метра выживает, управляя телом животного, которое в двадцать пять миллионов раз больше его. Это все равно, как если вы находите создание размером сорок пять тысяч километров и делаете что-то очень умное, чтобы подчинить его волю своей[327]. Важнейший урок здесь: ничтожно малые изменения в мозге могут вызвать огромные изменения в поведении. Наш выбор неотделим от мельчайших деталей нашего устройства[328].

В качестве последнего примера нашей зависимости от своей биологии заметим, что крохотные мутации в отдельных генах также определяют поведение и изменяют его. Взглянем на хорею Гентингтона[329], при которой медленные изменения в лобной коре ведут к изменениям личности (например, агрессивности, импульсивному поведению и пренебрежению социальными нормами), возникающим за несколько лет до более заметного симптома — бесконтрольного движения конечностей[330]. Здесь важно то, что хорея Гентингтона вызвана мутацией в одном-единственном гене. Как сформулировал Роберт Сапольски, «измените один ген среди десятков тысяч, и примерно на половине жизни происходит драматическая трансформация личности»[331]. Глядя на эти примеры, разве мы можем не прийти к зависимости нашей сущности от деталей нашей биологии? Станете ли вы предлагать человеку с хореей Гентингтона использовать «свободную волю», чтобы прекратить свое странное поведение?

Итак, мы видим, как крохотные объекты, которые мы называем нейромедиаторами, гормонами, вирусами и генами, могут положить свои маленькие ручки на рулевое колесо нашего поведения. Как только в ваш напиток что-то подсыпали, на ваш сэндвич чихнули или ваш геном испытал мутацию, ваш корабль пойдет в другом направлении. Сколько ни старайтесь действовать иначе, изменения в вашем аппарате ведут к изменениям в вас. С учетом такого реального положения дел совершенно неочевидно, что у нас есть опция «выбора» того, кем мы хотели бы быть. Нейроэтолог Марта Фара заметила, что таблетка антидепрессанта «может помочь нам спокойно переживать повседневные проблемы, и если стимулятор может помочь соблюдать сроки и выполнять рабочие обязательства, то не должны ли невозмутимые темпераменты и добросовестные характеры также быть характеристиками человеческих тел? А если так, то есть ли что-нибудь у людей, что не является характеристикой их тел?»[332]

То, кем вы оказываетесь, зависит от такого гигантского количества факторов, что, по всей видимости, по-прежнему будет невозможно установить однозначное соответствие между ними и поведением (но об этом чуть позже). Тем не менее, несмотря на сложность, ваш мир непосредственно связан с вашей биологией. Если существует нечто вроде души, то это как минимум связано с микроскопическими деталями. Что бы еще ни проявлялось в нашем загадочном существовании, наша связь с биологией не подлежит сомнению. В этом аспекте вы можете видеть, что биологический редукционизм имеет мощную опору в современной науке о мозге. Но редукционизм — это еще не всё.