6. Эволюционный подход: животное без инстинкта

6. Эволюционный подход: животное без инстинкта

Очевидно, требуется выдвижение новых гипотез, а коль скоро они уже очень долго не появляются, стало быть, нужен новый подход к теме. Перспективным мне представляется эволюционный подход, привлекающий к рассмотрению биологию человека и этологию. В данном аспекте это направление почти не испытывалось. Поиски корней гомосексуальности велись только исследованием онтогенетического процесса развития — формирования индивида, а не филогенетического процесса — эволюции вида. Известно, что онтогенетическое развитие вообще во многом повторяет филогенетическое (по крайней мере в своих зародышевых формах). Между тем, если гомосексуальность — есть отклонение от нормального инстинкта размножения, то важно выяснить, почему эволюция дала такие сбои, почему не предусмотрены природой меры по устранению таких ошибок. Чтобы понять корни гомосексуальности, нужно выяснить, на какой стадии эволюции она вообще появилась — есть ли гомосексуальность у животных, стоящих ниже на эволюционной лестнице, и у непосредственных предков человека. В какой мере вообще гомосексуальность и — более широко — сексуальность человека соотносятся с инстинктивным поведением?

В человеческом поведении вряд ли есть что-либо более связанное с повседневностью, чем секс — это понимают все. Но мало кто представляет себе, что это повседневное поведение подчиняется представлениям, которые с полным основанием могут претендовать на роль современных мифов.

Старые мифы развеяны — например, миф об опасности первого сношения с женщиной (Hays 1964), но это не значит, что мы свободны от мифов. В остроумной и дельной книжке «Мужская сексуальность» американский сексолог Берни Зилбергелд (Zilbergeld 1978) констатирует потрясающую неосведомленность подавляющего большинства людей в сексуальных вопросах и их веру в распространенные мифы о соответствующих свойствах, правилах и рецептах. Целую главу он посвящает уверенности большинства мужчин в том, что их половой член недостаточно велик, а средние размеры члена гораздо больше. Глава называется: «Он длиной в два фута, тверд, как сталь, и может работать всю ночь — фантастическая модель секса». Статистические сведения об этом предрассудке в сравнении с реальностью приведены в книге Гэрри Гриффина «Как увеличить размер полового члена» (1995). В следующей главе Зилбергелд излагает ряд мифов о «процессе и целях» секса:

«Миф 1. Мужчины не должны иметь или, по крайней мере, не должны выражать определенные чувства», «Миф 2. В сексе, как и везде, в расчет принимается лишь выполнение», «Миф 3. Контролировать и оркестрировать секс должен мужчина», «Миф 4. Мужчина всегда хочет и всегда готов иметь секс», «Миф 5. Все физические контакты должны вести к сексу», «Миф 6. Секс = сношение», «Миф 7. Секс требует эрекции», «Миф 8. Хороший секс — это линейная прогрессия увеличивающегося возбуждения, заканчивающаяся оргазмом (миф об ударном траханьи)», «Миф 9. Секс должен быть естественным и спонтанным», «Миф 10. В наш просвещенный век перечисленные мифы больше не оказывают на нас никакого влияния».

Значительная часть этих мифов входит в комплекс мифов о маскулинности «настоящего мужчины» (Pleck 1981; Gilmore 1990; Rotundo 1993; Simpson 1994). Зилбергелд последовательно, один за другим, разоблачает эти популярные мифы.

Немало мифов связано с гомосексуальностью, для многих чуждой и таинственной, — об этом говорится в книге П. Фишера «Голубая мистика: миф и реальность в мужской гомосексуальности» и Кристины Даунинг «Мифы и тайны однополой любви» (Fischer 1972; Downing 1991).

Но есть один миф, который эти авторы не затрагивают и который как в научной идеологии, так и в народной ментальности очень важен — он лежит в основе представлений о естественности, природности, биологичности сексуального поведения и, следовательно, о правомерности гетеросексуальной ориентации и, наоборот, девиантности, извращенности, патологичности гомосексуальной ориентации. Это представление об основном инстинкте — «сексуальном», об изначально заданной и единственно нормальной сексуальной тяге мужчины к женщине и женщины к мужчине (Fere 1904). Между тем, как это ни странно звучит почти для всех, это тоже миф.

Часто говорят об «инстинкте размножения». Александра Колонтай в своей знаменитой статье «Дорогу крылатому Эросу!» (1923) писала об «инстинкте воспроизводства», что то же самое. Такого инстинкта нет. Эволюция действительно нацелила некоторые действия живых организмов на размножение, но те инстинкты, которые для этого в них вложены, непосредственных задач размножения перед ними не ставят. Даже люди на первых порах не связывали половые сношения с рождением детей — у многих первобытных народностей это представление отсутствует. Половые сношения осуществляются сами по себе (в основном ради взаимного удовольствия), а зачатие детей приписывается участию богов или духов предков.

Да и современные люди в быту, осуществляя половые сношения, обычно не задаются целями получения потомства. Более того, чаще всего они стараются предпринять все меры, чтобы этого не произошло. Животные и подавно об этом не задумываются — по той простой причине, что думать не могут.

Итак, инстинкт размножения предстает не как инстинкт производства потомства. Природа экономна и практична. Общая задача реализуется не в абстрактных и отдаленных целях, а в конкретных механизмах, гораздо более частных и упрощающих. Непосредственно животные ощущают лишь половое влечение, диктующее а) тягу самцов к самкам и самок к самцам, выраженную нередко в образовании семей, а затем б) позыв совершать половое сношение. Имеется у них и в) любовь к своим детям, забота о потомстве. Это и есть реальные инстинкты, нацеленные на размножение.

У людей половое влечение, как установил еще А. Молль (1910:13–16), распадается на два инстинкта: инстинкт тяги к другому субъекту (потребность в интимном общении, «потребность в соприкосновении», называл это Молль) и инстинкт разрядки напряжения в половых органах («потребность в расслаблении», у Молля).

Оба эти инстинкта связаны между собой, но в какой-то мере автономны. Не всякое интимное общение заканчивается половым сношением. Возможна разрядка напряжения в половых органах и без другого субъекта (мастурбация, онанизм). Возможно в принципе половое сношение и без тяги к данному субъекту (проституция, насилие). Любовь к своим детям есть, но проявляется больше у матерей, чем у отцов.

Для нашей темы особенно интересен инстинкт тяги к другому субъекту, потому что различие между сексуальными ориентациями связано именно с его действием. Эволюция, конечно, поработала над тем, чтобы этот инстинкт существовал в виде инстинкта тяги к субъекту противоположного пола. Именно потому, что она заботилась о том, чтобы этот инстинкт работал на размножение. Животные без всякого научения тянутся к противоположному полу — их неудержимо влекут запах, вид, элементы поведенческого ритуала. У млекопитающих это больше всего запах. Производят его телергоны — пахучие вещества, выделяемые мочеполовой системой самок в период течки (Антонов 1972).

У птиц таким раздражителем является вид яркого оперения. К этим признакам животные другого пола тянутся без всякого опыта и обучения. Диктует эту тягу унаследованный инстинкт.

Но и тут общая установка реализуется в конкретных механизмах, вовсе не включающих в себя точную и полную проверку противоположного пола. Механизмы эти основаны лишь на некоторых броских признаках пола: типичных внешних формах тела, голосе, запахе, манерах поведения, а в этом возможны отклонения от обычных соответствий. Возможны и сбои в действии самих механизмов. Кошачий телергон — это валериановая кислота. Известно, как кот реагирует на валерьянку, принесенную из аптеки, — этот запах его очень возбуждает, буквально опьяняет, хотя никакой кошки рядом нет. Селезень, увидевший тушку, покрытую перьями, и услышавший кряканье, не станет проверять, есть ли за этим необходимые половые органы, даже вообще живое тело утки. Он летит на призыв манка — и попадает в руки охотника.

Инстинкт разрядки напряжения в половых органах тоже любопытен: он в сущности по функции равнозначен инстинкту половых сношений у животных. Значит, у человека он подменяет тот инстинкт! Очень вдумчивый исследователь, Молль проявил замечательную наблюдательность, включив именно этот инстинкт в число человеческих и не включив инстинкта, диктующего проведение половых сношений. Он сам не оценил всей значимости этого наблюдения.

Инстинкт полового сношения у животных-то существует. Животные инстинктивно, автоматически осуществляют все нужные действия по спариванию — без показа и натаскивания знают кому, знают куда, знают как (хоть и они иногда оказываются в затруднении, так домашним животным часто помогают люди, специалисты по случке). Инстинкт запрограммирован, слеп и упрям. Природой предусмотрено, чтобы кобель при сношении получил сигнал от внутренний поверхности своих передних лап, что они чувствуют шерсть суки, тогда его член начинает толчки. Нет ощущений в лапах — нет и движений члена (Beach 1955: 69; Beach and Merari 1970). Если для данного вида животных предусмотрено, чтобы самец подрался за самку перед сношением, то без драки не будет и сношения. Если сигнал, нужный для какой-то частной операции брачного ритуала, почему-либо выпал, дальнейшее продолжение невозможно, нужно начать всё сначала. Инстинкт глуп, но зато он работает железно.

Высшие из млекопитающих, приматы, плохо чувствуют запах, они больше реагируют на зрелище женских половых органов, которые в период эструса воспаляются и приобретают более яркий вид. Самка их специально показывает самцу — подставляется. Но это не обеспечивает всю процедуру спаривания. Приматы уже не имеют столь жесткого программирования генетическим кодом. Кора составляет у них гораздо большую долю головного мозга, и многие реализации жизненных задач перешли из разряда инстинктивных (т. е. диктуемых безусловными рефлексами) в разряд обучаемых (т. е. управляемых условными рефлексами). Можно вырабатывать более пластичные программы, лучше адаптироваться к обстоятельствам. Это дает гораздо большую свободу варьирования сексуальной активности. У обезьян появляются даже индивидуальные привычки в отношении позы сношения.

Но зато генетически передается меньшая доля нужной информации, в частности необходимой для нормальной половой жизни. Обезьяны уже в значительно большей мере зависят от обучения, от примера старших, от общения со своим поколением. Когда нет обучения и примера, молодые самцы обезьян просто не знают, как осуществлять сношение. Они, правда, отвечают на призыв самки — их манит запах и вид, тут инстинкт работает. Конечно, они возбуждаются, чувствуют, что надо что-то делать с членом.

Но куда вводить член, они не знают. Они трутся членом о ногу самки, пытаются ввести его в ее ухо (Tripp 1975: 13–14).

У обезьян в неволе детеныши, отнятые у матерей и выросшие отдельно, вне сообщества себе подобных, оказываются не вполне нормальными — пущенные назад в стадо, они не могут найти себе пару и образовать семью. Даже если они воспитывались матерью, но в изоляции от остальных, они не умеют правильно осуществлять половые сношения, порой тянутся без разбора к самцам и самкам (Harlow and Harlow 1965).

В 50-е годы в Университете штата Висконсин известный исследователь Гарри Харлоу задумал основать новую колонию макак резус, свободную от болезней, распространенных в старой колонии. Для этого он решил воспитать группу новорожденных макак в изоляции от матерей. Семеро детенышей были отняты от них сразу же после рождения. Уильям Мейсн, ассистент доктора Харлоу, намеревался исследовать способности этих обезьян в возрасте 2 лет к завязыванию социальных связей. Для чистоты эксперимента решено было никаких социальных связей до этого возраста не допускать. Малышей стали воспитывать в полной изоляции — не только от матерей, но и от сверстников и друг от друга. За ними ухаживала студентка Кэти.

Однажды вечером зайдя неожиданно в вольеру, доктор Мейсн обнаружил студентку сидящей на полу в окружении всех семерых обезьянок. Вся компания очень мило проводила время. Студентка не смутилась тем, что ее застали за нарушением инструкций и сказала: «Доктор Мейсн, я всего лишь студентка, но я знаю, что не подобает тормозить социальное развитие малышей, это аморально». Студентку перевели на другую работу, а маленькие обезьянки вернулись в свои клетки.

Через пять лет, когда обезьянки выросли и нужно было спаривать их, чтобы получить потомство, результаты изоляции сказались катастрофически. Харлоу пишет:

«Мы смотрели на этих одиноких животных, как они сидят в своих клетках… пусто уставившись в пространство или… кусая и царапая собственные руки и ноги. У этих животных были почти все виды поведения, кроме одного — гетеросексуального… Мы должны были признать: Кэти была права. Мы получили не ферму разведения (breeding colony), a ферму философствования (brooding colony)».

Наученные горьким опытом, следующую партию новорожденных они уже, отделив от матерей, лишь временами отделяли друг от друга, а затем свели вместе, как только у самок появились менструации. Результатом опять было полное фиаско. «Не было никакого спаривания, — констатирует Харлоу, — а многократные попытки случать их приводили только к дракам и смертельной агрессивности».

Не свести ли их с нормальными обезьянами, чтобы от них эти научились спариваться? Нет, и это не удалось. Когда нормальных самцов подсадили в клетки к самкам, выросшим в изоляции, спаривания не было. Может быть, виною клетки? Десять самцов и десять самок, выросших в изоляции, выпустили на островок в зоопарке Мэдисона. Кое что улучшилось — на природе обезьяны занялись грумингом (дружеским выискиванием насекомых друг у друга), играли друг с другом, образовали дружеские пары. Но сексуального продолжения не последовало. При наступлении течки самка занимает характерную позу — выгибает спину, поднимая хвост вверх, самец явно заинтересован, уставившись на ее выставленную вульву, но вместо того, чтобы взобраться на самку, он отступает на пару шагов и… приступает к мастурбации.

Тогда исследователи пустили к этим макакам самого сильного и сексуального самца. Он быстро установил свою доминацию над всем сообществом, а самки пришли в сильное возбуждение, у многих оказалось состояние течки. Но и тут нормального спаривания не последовало.

Харлоу пришел к выводу, что нормальные игры детенышей со сверстниками чрезвычайно важны для психической стороны полового созревания обезьян. Обезьянки, отнятые от матерей, вырастают всё-таки нормальными, если они могут играть со сверстниками (Harlow 1965: 249–259; 1971). Но приматами являются и люди. О результатах опытов Харлоу Джон Мани заметил:

«Можно поставить вопрос относительно подавления сексуальных игр детей в нашем человеческом обществе — не сказывается ли оно отрицательно на нашем поведении во взрослом состоянии и не приводит ли к появлению сексуальных искажений?» (Money 1965).

Однако особыми усилиями (не сообщается, было ли то искусственное осеменение или что-либо иное) команде Харлоу удалось добиться, что 4 самки забеременели. Но когда родились детеныши, эти самки не вели себя как матери. Они не обращали на детей ни малейшего внимания или отбрасывали их от себя, били и кусали.

Вот насколько инстинкты — половой и материнский — атрофированы уже у обезьян. У шимпанзе, пишет У. Сокаридес, но долю инстинкта остались лишь эрекция, фрикции и эякуляция (1998). Во всем остальном у детенышей изначально есть лишь способность к усвоению полового и материнского поведения, а образцы для усвоения должна предоставить социальная среда — семья, сверстники, сообщество. При чем образцы для усвоения должны быть предоставлены своевременно, когда в растущем организме образованы наилучшие условия для него и пока эти условия не исчезли.

У человека зависимость от сексуального опыта предшествующих поколений еще выше. Инстинкт, диктовавший, какие действия и с кем производить, полностью атрофирован. Лучшим доказательством этого является то, что у разных народов и в разных регионах приняты различные позы половых сношений. Животные одного и того же вида спариваются всегда одним и тем же способом. И это естественно, коль скоро спаривание жестко запрограммировано инстинктом. А человек? Европейцы осуществляют сношение, как правило, лежа, при чем мужчина на женщине. Народы Африки называют это «миссионерским способом», потому что они впервые узнали этот способ от европейских миссионеров. В Занзибаре туземцы, говорящие на суахили, располагаются при сношении как раз наоборот: мужчина снизу, а женщина на нем. У арабов мужчина располагается сзади женщины, по примеру многих животных. В Судане при этом оба стоят. У австралийцев женщина лежит, раскинув ноги, а мужчина сидит на корточках у нее между ногами. Папуасские мужчина и женщина сидят вплотную лицом друг к другу. И т. д. Всё это результат разных культурных традиций. Значит, способ сношения человек усваивает из культурной традиции.

Как пишет Силверстайн,

«Никто внутренне не имеет «знания» о любви и сексе. Вопреки заявлению армии обеспокоенных родителей, которое те делают армии любопытствующих детей, что дети научатся этому «естественно», когда подрастут, оба субъекта требуют значительного обучения и опыта для успеха в том и другом.» (Silverstein 1881: 30).

Античная буколическая повесть «Дафнис и Хлоя», в которой описаны мучения неопытных влюбленных, воспитанных в полном неведении, по-своему очень реалистична. Конечно, реалистична не во всем. Она сугубо не реалистична в том, что представляет пастушка и пастушку совершенно несведущими в вопросах телесной любви — в тогдашней деревне таких пастушков и пастушек не было, как нет их и в нынешней. Но дети, особенно девицы, выращенные в изоляции и в полном неведении относительно вопросов пола, вероятно, встречались — скорее в среде знати. И коль скоро автор представляет своих юных героев такими, поведение их естественно. Автор повести, написанной почти две тысячи лет тому назад, понимал, что природа дала человеку лишь телесное и духовное томление и неясную тягу к другому полу, но не дала нужных знаний о технике этого дела.

Дафнис «отдал Хлое стеречь свой хитон и сумку, а сам, став у ручья, принялся мыть свои кудри и всё свое тело. Кудри у него были черные и густые, тело — загорелое, и можно было подумать, что тень от кудрей делает его смуглым. Хлое, глядевшей на него, Дафнис показался прекрасным, и так как впервые прекрасным он ей показался, то причиной его красоты она сочла купанье. Когда же она стала омывать ему спину, то его нежное тело так легко подавалось руке, что не раз она украдкой к своему прикасался телу, желая узнать, какое нежнее. Потом они стада свои погнали домой — солнце было уже на закате, и Хлоя ничего уже больше с тех пор не желала, кроме как вновь увидать Дафниса купающимся».

После того, как Хлоя присудила ему первенство в споре с другим пастухом, кто красивее, и поцеловала его, Дафнис заметил ее красоту и сам себе говорил: «Что ж это сделал со мной Хлои поцелуй? Губы ее нежнее роз, а уста ее слаще меда, поцелуй же ее пронзил меня больнее пчелиного жала. Часто я козлят целовал, <…> но ее поцелуй — что-то новое. Дух у меня захватило, сердце выскочить хочет, тает душа, и все же опять я хочу ее поцелуя».

Однажды Дафнис у только проснувшейся Хлои заметил кузнечика на груди «и под этим предлогом руки на грудь он ей положил и кузнечика милого вынул». Избегнув опасностей при нападении разбойников, Хлоя впервые обмыла тело свое на глазах у Дафниса, и Дафнис не мог веселиться, «увидав Хлою нагой и красу ее, прежде сокрытую, открытой; заболело сердце его, будто яд какой-то его снедал: то дышал он часто и скоро, как будто гнался кто-то за ним, то задыхался, как будто все силы свои истощил уже в беге».

После сбора винограда старик Филет рассказал им о своей встрече с Эротом и заключил: «Нет от Эрота лекарства ни в питье, ни в еде, ни в заговорах, разве только одно — поцелуи, объятья, да еще — нагими телами друг к другу прижавшись лежать». Это стало для них школой. И, «когда они с наступлением дня выгнав стада на пастбища, увидали друг друга, то поцеловались и, чего никогда раньше не делали, обнялись крепко, руками сплетясь, но третье средство применить не решились, — снявши одежды, на землю лечь. Слишком уж смелым оно показалось не только девушке скромной, но даже юному козопасу». Но бессонной ночью тревожили их мысли о то, что они не исполнили. «Целовались мы — и без пользы, обнимались — лучше не стало. Так значит, лечь вместе — одно лишь лекарство от любви. Испробуем и его: верно, в нем будет что-то посильней поцелуев». И когда они сидели днем под дубом, «средь объятий привлек к себе Дафнис Хлою сильнее, склонилась Хлоя на бок. И он склоняется следом за нею, потерять не желая ее поцелуя. И в этом узнав то, что во сне им являлось, долгое время они вместе лежали, как будто их кто-то связал. Но, не зная, что надо делать затем, и считая, что это предел наслаждений любовных, они, большую часть того дня бесполезно потратив, расстались и погнали свои стада назад, ночь проклиная».

Прошла зима и наступила весна, когда «за овцами, еще не рожавшими, гонялись бараны, сзади вбираясь на них, каждый выбрав себе одну. И козлы гонялись за козами и наскакивали на них с любовной страстью и бились за коз <…> Дафнис и Хлоя <…> распалялись <…>, слыша всё это, млели, видя всё это, и сами искали чего получше, чем поцелуи и объятия, — особенно Дафнис. За время зимы, сидя дома без всякого дела, он возмужал; поэтому рвался он к поцелуям и жаждал объятий, и во всем стал гораздо смелей и решительней.

Вот и стал он просить, чтобы Хлоя полежала с ним подольше, во исполнение советов старика. Когда же она задала вопрос, что ж еще остается им делать нагими, кроме как целовать, обнимать и вместе лежать, Дафнис отвечал: «То же, что бараны с овцами и козлы с козами. Разве не видишь, что после того, как дело сделано, овцы и козы от них не бегут, а те не томятся, гоняясь за ними, но, как будто взаимно вкусив наслажденья, месте пасутся. Видимо дело это сладостно и побеждает горечь любви». Хлоя возразила, что животные это делают стоя, а им велено лежать нагими. «Послушался Дафнис и, вместе с нею улегшись, долго лежал он, но, не умея то сделать, к чему страстно стремился, он поднял ее и, сзади обняв, к ней прижался, козлам подражая. И, еще больше смутившись, он сел и заплакал: неужели ж он даже баранов глупее в делах любви?»

Вскоре приглянулся он разбитной бабенке, которая и решила, отведя его от Хлои, обучить искусству любви. «Когда юноша сел, ее поцеловал и лег с нею рядом, она, увидав, что он в силе к делу уже приступить и весь полон желания, приподнявши его, — ведь он лежал на боку, — ловко легла под него и навела его на ту дорогу, которую он до сих пор отыскивал. А потом уже всё оказалось простым и понятным: природа сама научила всему остальному». Впрочем, обучавшая Дафниса бабенка предупредила его, что Хлоя не воспримет все так легко, как опытная женщина. Она «будет кричать, будет плакать, будет кровью облита, словно убитая. Но ты не бойся той крови…» (Лонг 1993:14,16–17, 20, 23–24, 28–30, 47–48, 50).

Такова красивая сказка. Обратимся к реалистической литературе.

В тех случаях, когда девушки вырастают в строго целомудренном воспитании, они совершенно не подготовлены к брачной ночи, к половому акту и воспринимают его как нечто странное и ужасное. Типичный эпизод такого рода описан Мопассаном в романе «Жизнь». Брачная ночь уже искушенного в половых приключениях молодого мужа с совершенно неопытной и несведущей супругой была традиционно подготовлена.

Жена ждала мужа на брачном ложе, и когда он появился в парадном костюме, «ей стало вдруг ужасно стыдно лежать в постели перед таким корректным господином». Он стал целовать ее, она пыталась от него укрыться.

«Но вдруг он протянул руку и обхватил жену поверх одеяла, вторую руку просунул под подушку и, приподняв ее вместе с головой жены, шепотом, тихим шепотом спросил:

— Значит, вы дадите мне местечко возле себя? Ее охватил инстинктивный страх.

— Потом, пожалуйста, потом, — пролепетала она. Он был явно озадачен и несколько задет и попросил снова, но уже более настойчивым тоном:

— Почему потом, когда мы всё равно кончим этим?»

Она согласилась, и он исчез в туалетной комнате. «Жанна явственно слышала каждое его движение, шорох снимаемой одежды, позвякиванье денег в кармане, стук сброшенных башмаков. И вдруг он появился в кальсонах и носках, перебежал комнату <…> Она привскочила и едва не спрыгнула на пол, когда вдоль ее ноги скользнула чужая, холодная и волосатая нога; закрыв лицо руками, вне себя от испуга и смятения, сдерживаясь, чтобы не кричать, она отодвинулась к самому краю постели.

А он обхватил ее руками, хотя она лежала к нему спиной, и покрывал хищными поцелуями ее шею, кружевной волан чепчика и вышитый воротник сорочки.

Она не шевелилась и вся застыла от нестерпимого ужаса, чувствуя, как властная рука ищет ее грудь, спрятанную между локтями. Она задыхалась, потрясенная его грубым прикосновением, и хотела только одного: убежать на другой конец дома, запереться где-нибудь подальше от этого человека. Под конец он, видимо, потерял терпение и спросил огорченным тоном:

— Почему же вы не хотите быть моей женушкой? Она пролепетала, не отрывая рук от лица:

— Разве я не стала вашей женой?

— Полноте, дорогая, вы смеетесь надо мной, — возразил он с оттенком досады. <…> Он набросился на нее жадно, будто изголодался по ней, и стал осыпать поцелуями — быстрыми, жгучими, как укусы, поцелуями всё лицо ее и шею, одурманивая ее ласками. Она разжала руки и больше не противилась его натиску, не понимая, что делает сама, что делает он, в полном смятении не соображала уже ничего. Но вдруг острая боль пронизала ее, и она застонала, забилась в его объятиях, в то время как он грубо обладал ею.

Что произошло дальше? Она ничего не помнила, она совсем обезумела; она только чувствовала на своих губах его частые благодарные поцелуи. <…> Потом он сделал новую попытку, но она с ужасом оттолкнула его; отбиваясь, она ощутила на его груди ту же густую щетину, что и на ногах, и отшатнулась от неожиданности». Когда он затих, она твердила себе: «Так вот что, вот что он называет быть его женой?». Когда же она перевела взгляд на его лицо, она была возмущена и оскорблена тем, что он спокойно спал! (Мопассан 1983:46–49).

Юноши, выросшие в изоляции от сверстников («во избежание дурного влияния»), даже если кое-что слышали о половом акте (полную изоляцию соблюсти трудно), не умеют направить половой член, не знают, что нужны фрикции и т. д.

Когда в середине XIX века женился будущий писатель Саймондс, получивший викторианское воспитание, он пережил большой конфуз в брачную ночь. Эрекция была, но жених не знал, что нужно делать: «природа отказалась показать мне, как осуществлять акт» (Symonds 1984: 94). Типичная ситуация описана Гербертом Уэллсом в романе «Необходима осторожность», отнюдь не фантастическом. В главе «Западня для невинных» иронически описана брачная ночь английской супружеской пары, из мещан, с пережиточно викторианским воспитанием. Молодой человек подошел к этому моменту девственником, молодая, постарше его, также.

«Кое-что Эдварду-Альберту было известно. У него были даже некоторые преувеличенные понятия о венерических болезнях, о грубых «мерах предосторожности» и отталкивающих сторонах влечения к Этому. Но о девственности он имел весьма смутное представление.

Что же касается Эванджелины, то она полагала, что влюбленная девушка, отдаваясь, испытывает наслаждение. Что-то такое происходит — она это знала, но думала, что это что-то приятное.

Он даже не поцеловал ее. Была короткая борьба. Она почувствовала, что ее схватили с бешеной энергией, опрокинули.

— О-о-о! — стонала она все громче и громче. — Перестань! А-а-а! 0-о-о-ой! Наконец нестерпимое было позади. Она лежала в изнеможении. Эдвард-Альберт сел с выражением ужаса на лице.

— Что это такое? — пролепетал он. — Ты чем-то больна? Кровь… Он кинулся в ванную. Вернувшись, он увидел, что Эванджела сидит и заливается слезами — от боли, обиды и страха.

— Свинья, — сказала она. — Дурак. Эгоист и дурак. Пентюх. Что ты сделал со мной? <…>.

— Почем же я знал? И потом сам-то я… Что ты сделала со мной? <…> Она металась по комнате, торопливо одеваясь и осыпая его оскорблениями. Он сидел на измятой, разоренной постели, обдумывая создавшееся положение». Она явно покидала его. Когда он попытался удержать ее, она «ударила его прямо по лицу с такой силой, что он пошатнулся и упал.

Дверь за ней захлопнулась, и он очутился в своем новом гнездышке — голый, на полу, под опрокинутым стулом, у стены…» (Уэллс 1957: 184).

Разумеется, большинство подростков что-то знает о сексе, но знания эти обычно случайны, разрозненны и недостаточны для нормального сношения. Частенько всё постигается на горьком опыте. Билл Косби в «Плэйбое» описывает типичную ситуацию первых опытов. Ему одиннадцать лет.

«Вот, значит, пришла суббота, а я всю неделю думал об этой п… Понимаешь, я пытался расспросить людей, как они работали с п… И я не хотел, чтобы мужики узнали, что у меня еще не было п… Но как ты узнаешь, как это проделывать, не выдав факта, что ты не знаешь этого? Ну, я пришел к парню и говорю: Слушай, парень, у тебя уже было дело с п…? А он говорит: Еще бы! А я говорю: Ладно, парень, а какой твой любимый способ делать это? Он говорит: Ну, знаешь, просто обычный способ. Я говорю: А ты делаешь это так, как я? А этот сукин сын говорит: А как это? Я говорю: Ну, парень, я слышал есть разные способы, как это делать. Он говорит: Ну, есть уйма способов, как это делать, знаешь, но я думаю… знаешь, обычный способ… Я говорю: Да, старый добрый обычный способ… старый добрый обычный способ войти в эту п…».

Далее Билл оказывается дома у девицы. «И когда я оказался там, самая обескураживающая вещь наступила, когда я должен был спустить свои штаны. Смотри, прямо так, я голый в чем мать родила… голый перед этой девкой. Ну, затем что? Ты… ты просто… Я просто не знаю, что делать… Я просто стою, а она говорит: Ты не знаешь, как это делать. А я говорю: Нет, я знаю, но я забыл. Я никак не думал, что она мне может показать, потому что я мужчина, так что я не хотел, чтобы она мне показывала. Я вообще не хотел, чтобы мне кто-нибудь показывал, я только хотел, чтобы кто-то дал мне… ну вроде намек» (Cosby 1968).

Итак, есть все основания предполагать, что у человека природой запрограммировано значительно меньше в сексуальном поведении, чем у остальных животных. Как утверждал Коридон у Андре Жида, сексуального инстинкта у человека нет. Это чересчур обобщенно сказано. «Сексуальный инстинкт» — такое же слишком общее понятие, как и «инстинкт размножения». Надо детализировать. Что-то есть, чего-то нет.

У животных есть инстинкт половых сношений. Уже у приматов он отсутствует, что уж и говорить о человеке. Как инстинкт половое влечение в своей первой части появляется у человека лишь в виде стремления к интимному общению с другим субъектом. Врожденного влечения самца к самке, характерного для всех других животных, у человека, по-видимому, уже нет. У животных эта тяга самца к самке («зов природы») обеспечивается врожденным влечением к соответствующим формам тела, запахам и т. п. У человека формы тела, одежда, прическа, манеры, запахи в значительной мере сформированы культурой и чрезвычайно изменчивы. Юбка — признак женщины в нашей культуре, но многие женщины уже носят брюки, а в Шотландии и в Бирме юбки носят мужчины. Соответственно инстинкт тяги к «женским признакам» атрофирован. Да, под одеждой, манерами и всей культурной оболочкой проступают и внешне какие-то остатки чисто природных качеств.

Женолюбивые мужчины, конечно, ощущают призывный (сексапильный) запах женского тела, но это уже условный рефлекс, образованный на основе некоторого опыта общения, результат их влечения, а не его причина. Гомосексуалы всех сортов точно так же внимают сладостному для них запаху мужского пота и не выносят запаха женщины. Гомосексуальный японский писатель Юкио Мисима (1996: 31) вспоминает, что запах мужского пота опьянял его с детства.

«И еще одно воспоминание. Это запах пота. Он подгоняет меня вперед, влечет, манит, я совершенно покорен им… <…>

Мимо нашего дома проходили солдаты, возвращавшиеся с учений. <…> Какого мальчишку не привлекает топот тяжелых сапог, вид грязных гимнастерок, лес винтовочных стволов?! Но меня манило не это, и даже гильзы были не главным — меня влек запах пота.

Солдатский пот, похожий на аромат прилива, золотистого морского воздуха, проникал в мои ноздри и пьянил меня. Наверно, это было первым запомнившимся обонятельным ощущением в моей жизни».

Голубой капрал Джек из морской пехоты США говорил своему интервьюеру Зилэнду:

«мужественность, самцовость нельзя определить, потому что это… аура? Нечто, что нельзя потрогать. Это и не увидеть. Может быть, это можно почуять, как запах. Это чувство. И это аромат. <…> Мужчина не должен пахнуть, как духи.» (Zeeland 1996: 180).

Как пишет Трипп,

«малые дети показывают совершенно полиморфную сексуальность. До полового созревания мальчик отвечает сильной эрекцией на целый ряд разнообразных стимулов, часто на ситуации, которые вызывают интенсивное возбуждение любого рода. Это может включать все — от быстрой скачки, ярости, при виде пожара до ответа перед классом или опаздывания домой — короче от любой комбинации веселья, страха или боли, вызывающих напряжение и возбуждение. С наступлением полового созревания и усилением половой тяги это разнообразие ответов быстро начинает сужаться — сперва до общесексуальных ситуаций, потом до более специфических ситуаций, потом до людей и наконец до определенного разряда людей.» (Tripp 1976: 18).

Природой человека предопределено лишь появление в период полового созревания некой напряженности в половых органах, соединенной с неясным ожиданием разрядки, с тягой к интимному общению и ласке. Подросток сам может открыть, что раздражение половых органов приводит к приятным ощущениям, и начинает онанировать. Ласка другого человека всегда приятна, и возможность получить сексуальную ласку от интимного друга только усиливает наслаждение, если друг симпатичен и в какой-то мере отвечает идеалу.

Всё это само по себе не требует общения непременно с индивидом другого пола и не ведет к такой тяге. Инстинктом она непосредственно не продиктована и порожденный им психофизиологический механизм ее не производит.

Сексуальное влечение к женщине появляется у мальчика в какой-то момент по другим причинам, оформляется и закрепляется под воздействием определенных факторов среды, воспитания, всего образа жизни, если эти факторы вступают в действие в нужное время и в нужном виде. Ребенок готов воспринимать их воздействие. Природой своей он к этому приспособлен в определенном возрасте. В этом возрасте он сексуально пластичен. Но только в известной мере. Ему нужны определенные факторы, в нужное время и в нужном виде. А общество стало сложнее, и эта точность не гарантирована.

Тут заключена также большая возможность сбоя, отклонения от прямого курса природы. Если воздействие факторов культурной среды окажется не в том виде, в котором они закономерно ведут сексуальный интерес мальчика к женскому полу (а интерес девочки — к мужскому), если эти факторы вступают в действие раньше или позже намеченного природой времени, то наступают нарушения в отработанном эволюцией развитии личности.

То есть этот вопрос вышел из-под прямой зависимости от природы и попал в зависимость от культуры. А ее нормы устанавливаются лишь в относительной согласованности с нормами природы, могут отклонятся и отходить от природы, а средства установления культурных норм вообще очень разнообразны и не всегда адекватно настроены.

Вот где решающая трудность не только понимания гомосексуальности, но в гораздо большей мере — понимания гетеросексуальности! Крупные сексологи издавна представляли себе эту проблему. Фрейд (1997:100) писал в своих «Трех очерках теории сексуальности»:

«По мнению психоанализа исключительный сексуальный интерес мужчины к женщине является проблемой, нуждающейся в объяснении, а не чем-то само собой понятным, что имеет своим основанием химическое притяжение».

Высказывание Кинзи еще категоричнее:

«Исключительные предпочтения и модели поведения — гетеросексуальная или гомосексульная — приходят только с опытом или как результат социального давления, которое тяготеет к тому, чтобы втиснуть индивида в исключительную модель того или иного сорта <…> Труднее объяснить, почему любой и каждый индивид не вовлечен в любую сексуальную деятельность» (1953: 450–451).

Петербургский философ А. Секацкий повторяет эту идею, отвергая поиски особых причин для гомосексуальных отклонений:

«Между тем, решающий вопрос следовало бы поставить иначе: как возможны воспроизводство и трансляция господствующего типа сексуальности — из поколения в поколение, с минимальными сбоями?» (Секацкий 1997).

Иными словами, настоящую загадку представляет не гомосексуальность, а гетеросексуальность!

С другой стороны, а как же с врожденными и наследственными предрасположенностями к определенной ориентации? Коль скоро они выявлены, то, значит, как-то они действуют же несмотря на отсутствие прямого инстинкта, который должен был бы толкать мужчину на сношение с женщиной и диктовать ему, как это осуществлять. Видимо, есть всё же какие-то косвенные факторы, какие-то вехи природы, маркирующие нужный ей путь в расчете на сильную поддержку со стороны культуры. И есть какие-то факторы, как в генах, так и в культуре, уклоняющие меньшую часть людей с этого пути. По-видимому, наследственно закладывается не сам инстинкт, а лишь готовность организма в определенном возрасте к восприятию соответствующей программы поведения — если она будет своевременно поставлена ситуацией и культурой. То есть мозговые центры от рождения соответственно организованы. Уже изначально организм может быть готов к преимущественному усвоению мужской (больше у мужчин) или женской (больше у женщин) программы поведения, а культура может эту готовность использовать или игнорировать, усиливать или ослаблять. Но у части мужчин изначально эти центры готовы к такой роли хуже, они больше приспособлены к освоению противоположной программы и оказываются гораздо восприимчивее именно к ней. Тут уж даже слабые воздействия среды в этом направлении могут быть восприняты как сигнал к реализации, и даже сильные воздействия противоположного плана могут не сказаться.