1. Трансформация хирурга и загадочный Теннесси

1. Трансформация хирурга и загадочный Теннесси

Здесь рассмотрены некоторые факторы, обычно способствующие направлению развития по гомосексуальному руслу, и их следствия. Выше приведены гипотезы о корнях гомосексуальности, в каждой из которых есть зерно истины, есть часть ее корневой системы. Но имеются случаи, когда, казалось бы, ничего из выделенных факторов нет, никаких признаков гомосексуального развития, никакой предрасположенности, ничего, наоборот, все развивается по нормальному, гетеросексуальному руслу, а тем не менее человек неуклонно сворачивает в сторону гомосексуальности.

Рассмотрим две биографии, собственно в основном автобиографии. Одна, очень давняя — из книги Хэвлока Эллиса.

История XI.

«Хирург 40 лет. Сексуальные приключения начались с 10 лет. Приятель поведал, что с сестрой они по ее почину играли своими половыми органами. Он сказал, что это очень забавно и предложил другу увести двух своих сестер в сарай и повторить этот опыт. Сестры согласились, «но ничего возбуждающего не произошло, и я не получил от этого никакого удовольствия. Вернувшись из дому в школьный интернат, я привлек внимание одного из старших мальчиков, спавших в той же комнате, что и я. Он перелез в мою кровать и начал играть с моим членом, говоря, что это обычная вещь так делать и что это доставит мне удовольствие. Я не почувствовал никакого удовольствия, но мне нравилось это внимание и, пожалуй, нравилось играть с его членом, который был большим, окруженный густыми лобковыми волосами. Поиграв с ним некоторое время, я был удивлен тем, что он выпустил липкую жидкость. Потом он снова натирал мой член, говоря, что если я дам ему делать это достаточно долго, он добудет такую же жидкость из меня. Но он не сумел этого добиться, хотя и натирал мой член долго в этот раз и многие другие разы. Я был очень разочарован тем, что неспособен иметь излияние… Я обычно просился выйти из класса два или три раза в день и удалялся в туалет, где практиковался сам с собой чрезвычайно усердно, но безрезультатно в то время, хотя я и начал получать приятные эмоции от этого акта».

Приехав домой, мальчик на лестнице погладил одну из служанок отца по ляжкам. Он боялся, что она возмутится, но она зазвала его в свою комнату и, полураздетая, упала с ним в кровать. «Затем она расстегнула мои штаны, ласкала и целовала мой член и направила мою руку к своим интимным частям. Я был очень возбужден и сильно дрожал, но сумел делать то, что она просила путем мастурбации, пока она не увлажнилась. После этого мы имели много встреч, во время которых мы обнимались и она предоставляла мне вводить мой член до ее удовлетворения, хотя я был слишком юн, чтобы иметь излияние.

По возвращении в школу я практиковал взаимную мастурбацию с рядом моих школьных приятелей и наконец в возрасте 14 лет получил первое излияние. Я был очень рад, и от этого и от роста волос на лобке стал чувствовать себя мужчиной. Я любил лежать в объятиях другого мальчика, прижимаясь к его телу и лаская его гениталии и получая от него ласки взамен. Мы всегда кончали взаимной мастурбацией. Никогда мы не вступали в какие-либо неестественные сношения».

После школы юноша не имел случая да и не хотел вступать в сексуальные связи с представителями своего пола, потому что был порабощен прелестями противоположного пола и проводил массу времени в любовных приключениях. «Зрелище женских конечностей или бюста, особенно частично укрытого красивым бельем, а особенно если удалось подсмотреть украдкой, было достаточно, чтобы породить роскошные ощущения и сильнейшую эрекцию…

В возрасте 17 лет я часто имел сношения и регулярно мастурбировал». Он очень любил мастурбировать девушек, особенно тех, для кого это было внове. «Я обожал видеть выражение приятного удивления на их лицах…» Чтобы иметь больше интимного доступа к ним, он и поступил на медицинский факультет.

Двадцати пяти лет он женился и описывает, как много и разнообразно занимался сексуальными утехами с женой, соединяясь с ней не менее двух раз в сутки, пока она не забеременела.

«Во время этого перерыва я остановился в доме одного старого школьного приятеля, который был одним из моих любовников в прошлые годы. Так произошло, что по случаю большого стечения гостей в доме было мало спальных мест, и я согласился разделить с ним спальную. Вид его голого тела, когда он разделся, пробудил во мне сладострастные чувства, и когда он выключил свет, я прокрался к его кровати и улегся рядом с ним. Он не возражал, и мы провели ночь во взаимной мастурбации и в объятиях, с коитусом inter femora (между бедер), и т. д. Я был удивлен, обнаружив, сколь предпочтительнее это для меня оказалось, чем коитус с моей женой, и постановил получить удовольствие от этого полной мерой. Мы провели две недели вместе вышеописанным манером, и хоть я потом вернулся домой и исполнял обязанности при жене, я никогда не испытывал с нею снова того удовольствия. Когда она пятью годами позже умерла, я не стал заключать нового брака, а посвятил себя целиком и полностью моему школьному другу, с которым я продолжал нежные отношения до его смерти от несчастного случая в прошлом году. С тех пор я утратил всякий интерес к жизни»

(Ellis 1936, Append. В to Pt. II)

Кто же этот хирург — гетеросексуал, гомосексуал или бисексуал? В юности вроде бисексуал, но это можно отнести к детским сексуальным играм и проигнорировать, в юности он определенно гетеросексуал, в зрелом возрасте — внезапно гомосексуал.

Интересен и жизненный опыт знаменитого американского драматурга XX века Теннесси Уильямса.

Теннесси Уильямс (1911–1983) — автор множества пьес, дважды лауреат Пулитцеровской премии. У нас часто идет его пьеса «Трамвай Желание», которую называют лучшей пьесой, написанной в Америке. Меня здесь не будут занимать ни творчество Уильямса, ни его общественные позиции, ни даже вопрос о воздействии его гомосексуальности на то и другое. Обо всем этом — мимоходом. Здесь меня интересует только его психика в плане развития его сексуальной ориентации. То есть Теннесси Уильямс здесь для меня просто индивид, объект сексологического наблюдения, интересный не более (но и не менее), чем любой другой человек. Его пример привлекателен только тем, что, поскольку Теннесси Уильямс крупная личность, путь его освещен лучше других — благодаря его откровенным мемуарам и опубликованным воспоминаниям друзей. А поскольку он писатель, драматург, то он более наблюдателен, чем другие, и глубже заглядывает в собственную психику.

Родился он в Колумбусе, в штате Миссисипи в 1911 г. При рождении он был назван Томасом, и дома его звали Томми. Имя «Теннесси» драматург взял от студенческой клички, а та дана по штату Теннесси, из которого происходил род Уильямсов. Этот южный штат и соседние, где рос Томас, были консервативными и набожными, и Томас был воспитан суровой и пуританской матерью в строгости. Мальчик развивался вначале в полном соответствии с нормой и лишь очень поздно открыл в себе гомосексуальную склонность. Однако с самого начала диковатый и нервный мальчик не нравился деловому и энергичному отцу — хлюпик, слюнтяй, стихоплет. Отец звал его девичьим именем — Нэнси.

В своих мемуарах (Williams 1975: 18, 25, 29–31, 42) Теннесси пишет, что в отрочестве был страшно застенчив, и любой девичий взгляд бросал его в краску. Тем не менее он страстно влюбился в девочку. «Я думаю, что только во время полового созревания я впервые почувствовал сексуальное желание по отношению к Хейзел». Это было в кино, когда он сидел с ней рядом. А однажды вечером «я повел Хейзел на речной пароход «Дж. С.» Она была в палево-зеленом шифоновом вечернем платье без рукавов, и мы поднимались на темную верхнюю палубу, так что я обнял рукой эти нежные плечи — и «кончил» в свои белые фланелевые штаны». Поскольку это было заметно — на фланели появилось темное пятно, — умная девочка сказала, что лучше не продолжать прогулку на пароходе. Вообще она была смелее парня. Как-то гуляя в парке, они подошли к скульптуре «Умирающий галл». Этот античный персонаж «был одет только в фиговый листок. Даю вам слово, это абсолютная правда, — его можно было приподнять, и Хейзел это знала. Она подняла лист и спросила меня: «У тебя это такое же?» Ответа она не получила, только жаркий девичий румянец вспыхнул на моем лице».

Словом, всё идет, как надо: девочки ужасно возбуждают юношу, Томми за ними ухаживает, стесняется, волнуется, любит. Но проследим за ним дальше.

Когда Томми было 18 лет и он учился в колледже Колумбийского университета, он жил в общежитии, в комнате на двоих. «Я делил комнату с одним лунатиком. Однажды ночью он вылез из кровати, пересек комнату к моей кровати и улегся рядом со мной. Я помню его как долговязого крестьянского парня, светловолосого и немного попорченного подростковым кризисом, но не лишенного привлекательности. Конечно, когда он влез в мою постель, я закричал с перепуга. Он что-то пробормотал и, шатаясь, прошел через всю комнату назад в свою одинокую постель. <…> Несколько ночей я ожидал, что на него снова нападет приступ лунатизма и поведет его в том же направлении. Однако это случилось только тот единственный раз.

Но однажды вечером прежде, чем он вошел в комнату, я вынул болты из его койки, так что она должна была рухнуть под ним. Полагаю, я был не совсем в себе в тот вечер. Во всяком случае, койка и впрямь рухнула, когда он лег на нее. Однако он быстро и молча восстановил ее, бросая на меня загадочные взгляды».

Более загадочным были не взгляды лунатика, а поведение самого Томми. Совершенно очевидно, что он вынул болты из койки, чтобы повторить путешествие лунатика и заполучить его в свою постель.

Позже Томми Уильямс поселился в другом общежитии, где глаза у парней казались ему большими и светящимися по ночам, как у котов. «У меня был теперь сосед с исключительными глазами, темными волосами и чертовским телосложением — я буду звать его Смити». Когда в общежитии случались праздники, набивалось полно гостей, им отдавалась часть кроватей, и хозяевам приходилось делить свои койки друг с другом на двоих. «Я делил койку в спальне на третьем этаже со Смити, где мы спали — нет, не спали, а лежали — под очень легким одеялом (наплыв бывших выпускников создал большое напряжение на складе постельного белья). Да, этой ночью произошло особенное приключение. Он и я, мы оба спали в нижнем белье. На мне были трусы и майка, и думаю, на нем были только трусы. Когда свет в спальне был выключен, я почувствовал, как его пальцы поглаживают мою руку и плечо, сперва почти неощутимо, а потом — а потом мы спали на боку вплотную друг к другу, он за моей спиной, и вот он стал плотно прижиматься к моим ягодицам, а я начал дрожать, как лист на сильном ветру. Но дальше этого дело не зашло. Потом, несколько недель спустя, когда мы вернулись в свои спальни и я забрался на свою верхнюю койку, этот парень вдруг запрыгнул ко мне. Автоматически, по-девичьи, я сказал ему «Ты чего?» или «Ты что?». Он глуповато улыбнулся и спрыгнул вниз. Думаю, я лежал почти всю ночь без сна, проклиная себя за мое ненамеренное «сбрасывание» этой для тех дней очень смелой попытки. Каким смятенным можно быть и каким непонятливым!

Другой парень начал посещать нашу спальню по ночам — просто для трепа — и однажды ночью Смити улыбнулся этому визитеру и сказал: «А знаешь, что я собираюсь сделать ночью? Я собираюсь трахнуть Томми».

«Однажды мы с ним пошли на свидание с двумя девчонками, у одной из них был родстер». Родстер — это двухместный открытый автомобильчик. Томми (Теннесси) прогулялся со своей девицей. «Когда мы вернулись к родстеру, подруга Смити пила домашнее пиво, а ширинка Смити была расстегнута, и его разбухший член стоял столбом. Я был несколько испуган. Это было больше похоже на оружие, чем на часть человеческого тела.

Но горящие кошачьи глаза и высокая хорошо сформированная фигура сняли этот испуг, и с течением времени мы всё больше и больше влюблялись друг в друга, всё еще без малейшего намека на физическую сторону сближения, по крайней мере не было ничего, что вело бы к развязке».

Смити выехал из общежития и поселился отдельно, но встречи продолжались. Однажды ночью оба были сильно выпивши и бесились в парке. Томми «упал на траву, а Смити сверху на меня, и это всё. Но он сказал: «Давай проведем эту ночь у меня дома». Мы взяли такси, и несколько раз, как бы в шутку, он пытался целовать меня в губы, и всякий раз я отталкивал его. Сразу по прибытии в его спальню меня стошнило на пол. Он подтер вытошненное пиво полотенцем, а потом снял с меня одежды и уложил меня в кровать. Улегшись в кровать рядом со мною, он крепко обхватил меня руками и ногами, а я трясся так сильно, что кровать грохотала. Он держал меня всю ночь, и я трясся всю ночь». Позже Теннесси вспоминал об этом времени: «Я был таким пуританином, что не позволил бы ему и поцеловать себя. Но стоило ему просто прикоснуться к моей руке, как я тотчас кончал.» (Трамвай желание 1992).

А потом Смити уехал в другой город. Других приключений с налетом гомосексуальности не было, разве что «вещи того рода, которые случаются, когда в кино кто-то пощупает вас, сами знаете» (Rader 1985: 150). В интервью «Плейбою» Т. Уильямс говорил: «До 27 лет я даже не мастурбировал, были только спонтанные оргазмы и эротические сны».

(Уильямс 1993:22)

Все эти годы послеуниверситетской молодости Томас провел по-разному. Отец забрал его из университета и пристроил в свою обувную фирму на склад, чтобы этот оторванный от жизни мечтатель приучился к делу. Томас проработал на этом месте три года и впоследствии говорил, что это были самые ужасные годы в его жизни. В это время у него снова была влюбленность в девушку. Протомившись на этой постылой работе три года, Томас бросил ее, порвал с семьей и стал колесить по южным штатам в поисках счастья. Он сменил множество самых разных профессий, приносивших мизерную зарплату, и бедствовал.

Работал телеграфистом, присматривал за цыплятами на птицеферме, ощипывал откормленных голубей на бойне, служил лифтером, официантом в забегаловке «Кабачок нищих», билетером в кинотеатре и т. п. Вечная нужда, страх увольнения и бездомности. Это наложило на его сознание жизненный фон, насыщенный истерией и жестокостью. И всё это время он писал пьесы для театра, которые иногда пробивались на провинциальную сцену. В числе этих пьес была та, которая впоследствии получила название «Орфей спускается в ад» (и была первой пьесой Теннесси Уильямса, напечатанной в СССР). Это было повествование о бродячем гитаристе и его возлюбленной, которые бросают вызов пуританской среде американской глубинки. Сочетание религиозности героини с истерической сексуальностью преградило тогда этой пьесе путь к успеху в Америке. Первое представление провалилось. Между тем, сам автор еще не был столь радикальным, как его герои.

Уже 26 лет от роду, Теннесси имел полную сексуальную связь с женщиной — в первый и последний раз. Связь с Бэтт продолжалась три с половиной месяца.

Только когда Теннесси было 28–29 лет, в Нью-Орлеане произошло его первое отчетливо гомосексуальное приключение. О нем мы узнаем из книги ближайшего друга и наперсника его последних десятилетий, с которым Теннесси не раз делился воспоминаниями, Дотсона Рейдера (Rader 1985: 151–153).

Теннесси прибыл в Нью-Орлеан под Новый год. Новый год встречал он у своих сугубо гетеросексуальных друзей. Он стоял с друзьями на балконе, а внизу в другой квартире была новогодняя вечеринка голубых. «В полночь, когда взлетел фейерверк и зазвонили колокола церквей, он посмотрел вниз и увидел какого-то парня, десантника, очень красивого, который смотрел на него». Далее передается рассказ самого Томми.

«Он улыбнулся мне и поманил меня вниз. Ну, не мог же я соскользнуть вниз по столбу галереи. Спустившись по черной лестнице, я постучал с черного входа. Он открыл дверь и сказал: «Ты выглядишь таким бледным, не хочешь ли погреться под ультрафиолетовой лампой?» Ну, я подумал, что он имеет в виду только мое лицо, но он велел мне снять всю одежду. Я забрался под эту лампу; первая вещь, которую я понял, было, что он задержал меня. Это было моим первым гомосексуальным опытом. Опыт был просто прекрасным, и я захотел продолжить это приключение. Но назавтра или на послезавтра десантник уезжал назад в свой лагерь, так что я смог увидеть его только через много лет». Они встретились случайно в театре, десантник был с женой и детьми. «Я всё еще хотел его и всё еще помнил его тело в свете ультрафиолетовой лампы, но с ним были жена и дети, а я — не разрушитель семейных очагов».

Только после этого его поведение стало отчетливо гомосексуальным, и он уже сам сознательно искал гомосексуальных партнеров. У него сформировалось и осознание гомосексуальных чувств.

«Действительный гетеросексуальной акт казался ему слегка смешным приключением, на его взгляд безвкусным. Хоть он и понимал лучше, чем большинство других, почему некоторым людям это нравится, ему это не нравилось. В основе, гетеросексуальному сношению недоставало того изящества, которое присутствовало в гомосексуальной связи. Кроме того оно препятствует романтическому флеру. Его подход в интеллектуальном отношении был типичным для его времени и места: греческий идеал мужской любви как ее понимала традиция гомоэротического искусства и его толкования».

(Rader 1985: 37)

Летом того же года он отправился на побережье, где откровенная гомосексуальность многих поразила его. Как он пишет в письмах, он там «трахался каждую ночь». Это не всегда сходило с рук гладко. С одним индейцем племени Чероки они подцепили пару морячков и привели их на квартиру. После грубого секса моряки внезапно выдернули телефонный провод из стены. Затем один с ножом прижал к стене Теннесси, а другой измордовал индейца, выбив ему несколько зубов. Потом подержали под ножом индейца, а избиению подвергся Теннесси — его зубы прокусили нижнюю губу. Пришлось накладывать швы.

Однако там же он встретил свою первую настоящую любовь — парня славянского происхождения Кипа Кернана, 21–22 лет (Это был сценический псевдоним, настоящее имя — Бернард Дубовский). Томми увидел его впервые на пристани Капитана Джека за приготовлением ухи из моллюсков.

«На нем было туго облегающее трико, — пишет Теннесси.- <…> Кип занимался современными танцами. И когда он повернулся от печки, <…> я мог бы подумать, что вижу молодого Нижинского. У него были слегка раскосые зеленоватые глаза, высокие скулы и прекрасный рот. Я никогда не забуду, как я его впервые увидел — стоящим спиной ко мне у двухдверной плиты, могучие широкие плечи и словно выведенная циркулем попа, какую я никогда не видел до того».

Два дня спустя Кип пригласил Теннесси к себе домой в двухэтажный домик, который он снимал на пару с одним другом. «Спальня была маленьким чердаком с большущим окном, в которое была видна половина ночного неба. Свет не включался и не выключался, когда Кип скинул с себя свои одежды. Нагой, спиной ко мне, он смутно вырисовывался в ночи. После этого мы спали там вместе каждую ночь на двуспальной кровати, и столь неудержимым было мое желание этого парня, что я не раз будил его среди ночи, чтобы предаться любви. Видите ли, в те дни у меня не было понимания, как страсть может утомлять даже пассивного партнера».

После первой ночи Кип сказал Тому: Этой ночью ты показал мне, что означает прекрасная боль».

Томми писал о Кипе своему другу: «Когда я лежу на нем, я чувствую себя так, будто полирую Статую Свободы или что-то в этом роде. Будто ожили великие бронзовые статуи античной Греции. Но с лицом мальчика. <…> Я склоняюсь над ним ночью и вспоминаю руками географию его тела <…> Его голень истекает жаром, как шкура лошади после галопа. От него исходит теплый богатый запах. Запах жизни.

Какое-то время он лежит очень тихо, а потом его дыхание становится частым и тело устремляется вверх. Большие ритмические вздохи, и его руки начинают работать вокруг моего тела. Я ложусь головой ему на живот. Иногда засыпаю так…».

(Leverich 1988: 359–364)

Через какое-то время Кип порвал с Теннесси: у него была девушка, и он боялся, что станет завзятым гомосексуалом. Он не стал ни тем, ни другим. Через несколько лет он умер от опухоли мозга. Десятки лет его фотопортрет стоял на тумбочке у кровати Теннесси.

Любопытно, что именно когда Уильямс стал осознанно гомосексуальным, начался период его творческого взлета, его бешеных успехов. Сразу же после войны, в 1945 г., когда Теннесси Уильямсу было 34 года, на Бродвее появилась его пьеса «Стеклянный зверинец», признанная лучшей пьесой сезона. В главном герое Томе, работнике обувной лавки, угадывается автор, мать и сестра героя списаны с матери и сестры Теннесси, даже коллекция стеклянных зверушек была у них на самом деле. В этой, как и в других его пьесах, он не боялся показать свои личные переживания и опыт. Впоследствии он говорил о своих пьесах: «каждое слово — это автобиография, в то же время ни единого слова из пьес в мою автобиографию не вошло» (Денисов 1993: 13). Через два года Теннесси Уильямс захватил Бродвей своей эмоциональной пьесой «Трамвай Желание», которая была объявлена лучшей пьесой, когда-либо написанной американцем. Она получила Пулитцеровскую премию, высшую награду за драму в Америке. Другую Пулитцеровскую премию получила его пьеса 1954 г. — «Кот на горячей крыше». Это было очень плодотворное десятилетие. Девять пьес были экранизированы.

Пьесы Теннесси Уильямса отличались поэтичностью, символизмом и мастерской передачей типичных характеров южной полосы США, в которых соединялись показное молодечество и бравада с грустью и застенчивостью. В драмах Уильямса публику поражало невиданное ранее сочетание противоположностей: трагизма обыденной жизни с романтикой надежды, пуританской ограниченности со страстной чувственностью, символизма с реалистичностью деталей и пронзительной искренностью. Ключевым словом в его творчестве было «желание» — оно выступало даже в названиях: «Трамвай Желание», «Желание и черный массажист». Драматург хорошо знал своих необычных, исковерканных жизнью героев и любил их. Он умел показать человеческое в отверженных, в изгоях. Вероятно, потому, что сам был в каком-то отношении изгоем.

В чем секрет его успеха? Вероятно, в сочетании пуританского сознания с бунтующей чувственностью, доброты с цинизмом. Этот внутренний конфликт был и вообще характерен для американского сознания. Он рождал чувство невозможности откровенно высказаться, приводил к некоммуникабельности, одиночеству. Герой «Орфея» говорит: «Все мы приговорены к одиночному заключению в собственной шкуре».

Так что, видимо, тут сказывалась и специфическая сексуальность Теннесси Уильямса. Он и сам это понимал.

«Жаль, конечно, — писал он в эссе «Разговор наедине», — что во всякой творческой работе столь многое теснейшим образом связано с личностью того, кто ее делает. Печально, неудобно и как-то некрасиво, что чувства, которые волнуют творческого человека настолько глубоко, что требуют выражения, причем такого, чтобы в нем были и проницательность и сила, что чувства эти <…> почти всегда имеют истоком конкретные и порой необычные заботы самого художника, его особый мир, страсти и образы этого мира…»

(Уильямс 1978)

Вкусы Теннесси окончательно сформировались. В своем интервью журналу «Плейбой» (1973) он писал:

«… я в состоянии понимать нежность женщин, а также похоть и либидо мужчин, но то и другое, к сожалению, слишком редко встречается в женщинах. Вот почему я ищу женственных мужчин, чтобы получить то и другое. <…> Я никогда никого не насиловал. Вот я был изнасилован одним проклятым мексиканцем, да так, что я вопил, словно сумасшедший, и не мог сидеть целую неделю. А однажды какой-то красивый парень на пляже, очень сильный, приплыл на плоту и изнасиловал меня в своей лачуге на пляже. У меня была очень привлекательная задница, и у парней постоянно возникало желание трахнуть меня именно таким путем, но я не мог этого выдержать. Я не создан для этого и не испытываю анального эротизма».

(Трамвай желание 1992)

Под женственностью мужчин он имел в виду не женскую фигуру у мужчин, а только их безбородость и податливость. С возрастом Теннесси становился в сексуальном отношении всё более «любвеобильным» и развязным, хотя он и говорил о себе: «в сексуальном плане я робок перед женщинами. Впрочем, я робок и перед мужчинами. Я очень морален» (Трамвай желание 1992). Конкретизировать его мораль можно по его мемуарам, по воспоминанию об Италии 1948 года.

«Тою весной появился старый приятель с товарищем, и мы все трое в сопровождении бесстыжего австралийца подклеили несколько римских мальчиков, продававших сигареты на черном рынке, и отвезли их в моем джипе к зарослям Виллы Боргезе. Там мы припарковали джип, и каждый из нас исчез в зарослях с одним из пацанов-сигаретчиков. Это были скорее проказы, чем настоящее разложение».

(Williams 1975: 147)

Гомосексуальность проскальзывала нередко в его пьесах, но больше — в его прозе. Рассказы Теннесси писал и в начале своей литературной карьеры (цитированный в начале книги его рассказ «Однорукий» о казни хаслера сделан еще в первые годы после войны). «Желание и черный массажист» — тоже о гомосексуальности. Впрочем, отражение гомосексуальности можно видеть не только в прямом ее показе.

Первая повесть появилась в 1950 г., когда Теннесси еще не было и сорока. Но гомосексуалы острее и быстрее других начинают беспокоиться из-за наступления старости, из-за того, что их сексуальная привлекательность испаряется.

В повести (она называется «Римская весна миссис Стоун») пятидесятилетняя американская актриса, красивая, умная и богатая (получила огромное наследство от мужа), коротает время в Риме после страшного поражения: несмотря на возраст она пыталась играть Джульетту и, конечно, потерпела провал. Теперь она осознает, что старая сводня, обедневшая аристократка, подсовывает ей молодого красивого итальянского жиголо Паоло. Но, борясь с одиночеством, пожилая артистка не может противиться чарам его молодости, силе и красоте его молодого скульптурного тела. Наконец она преодолевает свою слабость и, пойдя на открытый скандал, прогоняет обоих. Но, оказавшись одна, не в силах перенести пустоту существования, она обращает внимание на молодого нищего проходимца, давно целенаправленно маячащего внизу под ее окнами, и бросает ему ключи от входной двери ее палаццо.

Юный жиголо Паоло описан с большим знанием психологии и поведения подобных проходимцев, маскирующих свою пустоту, свои корыстные притязания и свою продажность под аристократизмом манер и имитированной чувственностью. Особенно хороша сцена, когда надев подаренный актрисой костюм, Паоло бросается к зеркалу, отталкивая миссис Стоун, — повернувшись, он приподнимает фалды пиджака, чтобы проверить, хорошо ли облегает ткань его крепкие ягодицы, и не замечает ее великолепного роскошного туалета, который был надет ради выхода с ним. Писатель хорошо знал этих молодцов. Он очень тонко чувствовал психологию стареющей актрисы и писал о ней с большим состраданием. Он писал о себе.

Сердечные же увлечения Теннесси менялись, но некоторые продолжались подолгу. Например Фрэнки Мерло, который был красивым, открытым и общительным парнем. Он помогал стеснительному Теннесси налаживать контакт с артистами.

Теннесси вообще предпочитал решительных и смелых парней. Когда он пришел с Фрэнки на званый прием к владетелю империи масс-медиа Джеку Уорнеру, тот распекал своих подчиненных, имевших бледный вид. Фрэнки, сидя за столом, смотрел на него пристально и без всякого выражения. Уорнер наконец заметил этот пристальный взгляд и заносчиво спросил:

«А вы-то чем, собственно, занимаетесь, молодой человек?» Фрэнки ответил громко и отчетливо: «Я сплю с мистером Уильямсом» (Williams 1975:167–168). Через некоторое время он, подобно Кипу, тоже погиб, и Теннесси тяжело переживал эту потерю.

После смерти Фрэнки (1961) творческая активность и удачливость оставили Теннесси. Как и многие люди искусства Теннесси все чаще подстегивал свое воображение алкоголем и наркотиками, но, как и обычно, благотворность их воздействия на творчество была краткосрочной и обманчивой.

Его новые пьесы появлялись очень редко, и они не были столь успешны, как его ранние пьесы. Повторить успехи первого десятилетия не удавалось. В шестидесятые годы он впал в депрессию. Врач прописал ему быстродействующий наркотик, но Теннесси этого не знал и принимал лекарство вместе с коньяком. В результате сознание помутилось, и он попал в психлечебницу. По выходе оттуда он перешел в основном на прозу.

В конце шестидесятых, он написал всё-таки пьесу «Осторожно, кораблики!», где действует пожилой гомосексуальный герой Квентин.

«Знаете, — говорил он в интервью журналу «Плейбои», — что длинный монолог Квентина (о стареющем гомосеке) — это суть моей жизни? Хотя, конечно, его сексуальные отклонения не имеют ко мне отношения: я никогда не обижался, когда до меня дотрагивались, понимаете? Мне нравится, когда меня касаются» (Уильямс 1993: 22). И еще: «Без секса я жить не хочу. Мне нужно, чтобы меня ощущали, трогали, обнимали. Мне нужен человеческий контакт, контакт сексуальный. Но в мои годы начинаешь бояться импотенции. Прежней силы уже нет…»

(Уильямс 1993: 23)

Рейдер, тоже голубой, жил с ним в его квартире, вел его хозяйственные дела, но у каждого были свои любовники. Теннесси всегда посягал и на парней Рейдера. Однажды в отсутствие Теннесси один приятель завел к ним молодого блондина, который оказался поляком из штата Кентукки, прошедшим Вьетнамскую войну. Жить ему было негде, и Рейдер поместил его у себя, окрестив «Кентукки», чтобы не сломать язык на его «непроизносимом» славянском имени. С парнем они, что называется, поладили. Через несколько дней вернулся Теннесси.

«…После завтрака, — пишет Рейдер (Rader 1985: 235–238), — Кентукки и я лежали голыми, принимая солнечную ванну возле бассейна. Было несколько дней с прекрасной погодой. Теннесси, вернувшийся на несколько дней раньше срока…. прокрался на внутренний дворик и застал нас обоих, нежащимися на солнце. Я сказал: «Привет, Тен! Ты приехал раньше». Он проигнорировал меня. Глаза его были прикованы к Кентукки; пройдя к нему, он присел на корточки и начал ласкать его пенис. «Это Теннесси», — объяснил я, поскольку парень был явно смущен тем, что этот полностью одетый, чужой и пожилой джентльмен трогает его интимные части, совершенно не спрашивая разрешения.

Через короткое время Теннесси глянул на меня и сказал: «Это такой же розовый бутон, как у Фрэнки», имея в виду необрезанный пенис парня, который действительно напоминал бутон розы» (большинство американцев независимо от религии делают новорожденным обрезание из гигиенических соображений). Фрэнки незадолго до того погиб, а для Теннесси роза всегда была символом мужской сексуальности. «Приведя Кентукки в довольно возбужденное состояние, Теннесси взял его за руку и увел в свою спальню, откуда они не выходили несколько часов».

Когда Кентукки через несколько дней решил уехать, соскучившись по своим, и попросил денег на дорогу, Теннесси был страшно огорчен и раскричался, что, вот, де, много таких развелось охотников за чужими деньгами, что он потратил уже уйму денег на Фрэнки, и они достались семье Фрэнки. Кентукки ушел без денег, надеясь на то, что на дороге кто-нибудь подберет голосующего. Теннесси, расстроенный его уходом, не нашел своих золотых часов и позвонил в полицию, хотя Рейдер уговаривал его не делать этого. Вскоре Кентукки привели в наручниках, а тем временем часы нашлись.

Теннесси умолял Кентукки простить его и взять большие деньги. Кентукки отказался. Всё же Теннесси всучил ему чек с подписью, но без проставленной суммы — там можно было проставить любую. Кентукки ушел навсегда, а Теннесси заперся в спальне и проплакал всю ночь. Чек остался невостребованным.

Описывая жизнь с Теннесси после его семидесятилетия. Рейдер сообщает, что у них не переводились красивые парни, которых Теннесси нанимал в качестве «эскорта» — он не любил быть один.

Встречались и просто парни для утех, хаслеры. Рейдер (1985: 294–297) описывает, как в ресторане к ним «подклеился» худощавый юноша лет 18, с большими черными глазами газели, совершенно одурманенный наркотиками. Он ластился, как кошка, к Теннесси, а тот в меховой шубе выглядел небольшим толстым медведем. Поехали в такси с каким-то попутчиком в гостиницу, где Теннесси оплачивал дорогущий номер. В дороге юноша продолжал ласкать Теннесси столь откровенно, что попутчик приказал остановить машину и, поскольку дверь у него от волнения заклинило, вылез через окно. В отеле парень стал раздеваться на ходу, роняя одежды где попало, и остался в одних кроссовках. Потом они с Теннесси удалились в спальню на час. После этого парень от вина и наркотиков почти потерял сознание, поранился разбитым стеклом и просил, чтобы его трахнули. «Тебя уже трахнули», — объяснял ему Рейдер. Дали денег и хотели уложить спать, но он убрался к новым приключениям, остались только кровавые следы на пути к лифту.

При столь развратном образе жизни Теннесси оставался чрезвычайно почтительным и деликатным в обращении с женщинами. Так, с одной дамой из Италии они отправились в плавучий ресторан от отеля у пирса, на берегу моря. Отель имел пляж, плот на якоре в лагуне, и можно было купаться. Рейдер описывает происшествие в этом ресторане.

«Когда мы сидели, разговаривая на палубе, мы увидели двух парней, плывущих к плоту, они взобрались на него и несколько секунд спустя скинули свои плавки и начали половое сношение на глазах у всего пляжа и ресторана. «Не смотрите, Адриана!» — вскричал Теннесси, остолбеневший от этого гомосексуального нарушения публичной нравственности. «Это преступление! Не знают они, что ли, что здесь женщины и они могут быть травмированы этим бесстыдством? Это надо остановить!»

И хотя Адриана уговаривала писателя угомониться, внушала ему, что ее это не трогает, ей даже любопытно, Теннесси не унимался. Вызвали метрдотеля.

«Один из официантов был послан вплавь к плоту, поскольку оба парня, занимающихся любовью, были вызывающе безразличны к крикам с берега, к приказам остановиться. Молодой официант разделся до плавок. Мы увидели, как он плывет к плоту. Он взобрался на него, постоял некоторое время, глядя на то, что проделывали два парня, а затем… скинул свои плавки и присоединился к забаве.

Теннесси выскочил из отеля в праведном гневе».

(Rader 1985: 314–315)

Если бы не этот праведный гнев, история очень смахивала бы на сюжет порнофильма. Сам Теннесси говорил: «И пускай у меня аморальная репутация, я-то знаю, что я самый настоящий чертов пуританин» (Уильямс 1993: 24).

В старости Теннесси Уильямс признавался:

«Сейчас я пытаюсь снова писать, но энергии и на творчество, и на секс уже не хватает. Вижу, что вы не верите. Да, и сейчас многие остаются со мной на ночь, потому что я не люблю спать один. <…> Не могу оставаться один, потому что боюсь умереть».

(Rader 1985: 314–315)

Он действительно умер, когда был один: вдыхал снотворное из пузырька, и крышечка попала ему в гортань. Это было в 1983 г., когда Теннесси было 72 года. В его любимом Новом Орлеане местные власти запретили отпевание в соборе Святого Людовика. Как пишет Синтия Рэдклифф в книге «По следам поэта», «город-то в основном католический, местная мораль весьма строгая… Вот и решили, что нечего отпевать человека, предпочитавшего однополую любовь» (цит. по Денисову 1993: 14).

Таков был этот писатель, таков его долгий путь от скромного краснеющего юноши, вполне гетеросексуального, к разнузданному искателю наслаждений, абсолютно гомосексуальному, хотя и почитающему женщин. Путь, в котором для объяснений, связанных с существующими теориями, нет каких-либо зацепок. Таким образом, после всех открытий и прозрений образование гомосексуальности остается всё же не очень понятным, во многом загадочным. Сравнивая себя с героиней «Трамвая Желание», Теннесси говорил: «Я тоже был распутником, но как пуританин всегда испытывал преувеличенное чувство вины. Но я не типичный гомосексуалист» (Уильямс 1993: 22). Это верно.

А типичный — это какой?