7. Одержимость

7. Одержимость

Несмотря на эти восхваления и соображения, не только обычные, гетеросексуальные люди, но и гомосексуально ориентированные, как правило, не хотят, чтобы их дети оказались гомосексуальными. Правда, у гомосексуалов это вызвано тяжелым положением сексуальных меньшинств в современном обществе. Даже когда прямое преследование (по закону) отменяется, неловкость и отчужденность остаются, остается затрудненность адаптации к среде. Эти трудности по-видимому не исчезнут в ближайшей перспективе. Уже не государство, а само общество сурово наказывает за иной образ жизни — насмешками, унижением, отвержением, ограничениями. Так, считается, что гомосексуальный мужчина не должен преподавать в школе: он может подвергнуться искушению совратить мальчиков. Верно, в принципе может. Но ведь обычному, гетеросексуальному мужчине не отказывают в должности учителя на том основании, что он мог бы покуситься на девочек!

Вторая проблема, которая беспокоит любых родителей при мысли о будущем детей в «голубой» перспективе, это проблема СПИДа. Правда, в последнее время большинство «голубых» ушло от этой опасности — неукоснительно пользуется презервативами, избегает глотать сперму, старается иметь постоянных партнеров или, по крайней мере, пореже их менять. Но всё же есть один тип геев, очень сексуально возбудимых, которые не могут от всего этого отказаться.

Такие люди, часто меняющие партнеров, есть и среди гетеросексуальных мужчин — медики называют их «промисками» (от слова промискуитет — беспорядочные половые сношения). Но, пожалуй, среди геев их всё-таки больше: их не связывает брак и нацеленность на него.

В романе английского писателя Риса «Цвет его волос» сюжетом является смелая и трогательная любовь двух школьников Доналда и Марка. Название романа — намек, что гомосексуальность так же присуща личности, как цвет волос. В первой части любовь развивается в отчаянной борьбе с гетеросексуальной средой, и если бы роман этим и ограничился, он был бы тривиальным и, так сказать, ангажированным — необъективным. Но во второй части своего романа Рис описывает, как его Доналд превратился в рискового охотника за сексуальными приключениями. После десяти лет брака с Марком, он бросил Марка ради молодого студента Рика и стал все быстрее менять партнеров. Марку на прощанье он напомнил, что привлекал его в их отношениях именно секс.

«Ты помнишь первые слова, которые я тебе сказал? Много лет назад в школьной раздевалке у душа? Ты редко появлялся там, и вот ты появился, и тебя дразнили из-за огромности твоих яиц. Помню свое впечатление: величиной со сливы, и они покачивались. Я сказал: «Я тебе завидую, иметь такую пару!» <…> Секс! С тринадцати лет я помирал по члену, который бы входил в мою жопу! Я шатался без чувств от одной лишь мысли об этом! И ты хотел вонзать его туда! Это было фантастически, правда; мне всё время было мало. И тебе. Как мы дрожали, и стонали, и просили друг друга остановиться; и кончали, кончали, кончали! Однажды моя сперма долетела до самого потолка! А ты говоришь о любви, об экстазе, и снова о любви…<…> Ты хочешь, чтобы я поверил, что всё это позволительно только когда любовь; а меня это возмущает. Ты хочешь, чтобы я думал, что она была, а ведь ее не было… Всё это слякотные эмоции! Когда на деле это траханье. Почему ты не желаешь понимать, что просто два парня дают друг другу великолепные ощущения — руками и ртами и членами и «очком»?

Потом он признал, что, может, и была любовь, но она ему наскучила. «Каждый раз, когда я хочу секса, ты уже на взводе, как… ну как мартовский кот. А где игра, забава, охота, трепет? Всё ушло». Единственное, что Марк мог возразить: «Ты схватишь СПИД». — «Нет, если буду предохраняться». Они расстались. По вечерам Доналд стал частым посетителем Вересковой Пустоши Хэмпстед — известного в Лондоне места.

«Здесь в Пустоши было наиболее возбуждающее место для секса, для того именно рода секса, в котором Доналд нуждался на этом этапе жизни. В кустах руки невидимых в летнем мраке чужаков, мужчин, чьи силуэты только намечались в темноте, медленно расстегивали его рубашку, раскрывали молнию, сдергивали его джинсы донизу, прижимали ему к носу бутылки с зельем, исследовали его член, залезали пальцами ему в задницу. Это было фантастическое возбуждение, когда четверо или пятеро из них делали ему то же самое одновременно, и кому он позволит дать ему наслаждение кончить? Сдерживая себя, он переходил от одного к другому, так что это длилось час, два часа, пока его ноги не уставали так, будто пробежали много миль. Лучше всего если не знать, в какой рот фонтанируешь, тянуть, пока зелье все еще держит тебя в экстазе, чьи-то руки всё еще заняты твоими ягодицами, бедрами, яйцами, сосками; а твои руки и рот всё еще наслаждаются членом, мошонкой, яйцами: отбирают лучшие, наибольшие яйца, члены, суживающиеся на конце, как ракеты, — толстенные твердые члены, держащиеся на крепких юношеских телах, которые содрогаются и вскрикивают и кончают в тот самый момент, который ты выбираешь, чтобы спустить свою сперму. <…> Темнота помогала: отключка зрения позволяла сильнее действовать другим чувствам, особенно остро — воспринимать на слух и на ощупь, судить о качествах оргазма другого человека по его дыханию, дрожи наслаждения, и только рука или рот решали, прекрасен член или нет».

Через некоторое время Доналд проснулся с лихорадкой, врач сказал, что это воспаление легких, в больнице нашли в них каверны и анализ показал СПИД. Вирус был подхвачен давно, еще при жизни с Марком, когда он изменял Марку, не пользуясь презервативом. Болезнь прогрессировала быстро. Марк присутствовал при его последних словах. Заплетающимся языком Доналд проговорил: «Они огромные. Как сливы. Я никогда не смогу их попробовать снова».

У Марка анализы оказались хорошими (Rees 1989: 80–81, 99-100, 133).

Что ж, роман, художественная литература. Кто может сказать, как далеко увела писателя-гомосексуала его разнузданная фантазия? Но вот достоверная реальность жизни, из автобиографии известного английского режиссера Дери-ка Джармена. Первый настоящий опыт секса пришел, когда Дерик гостил у женатого друга.

«Однажды мартовским вечером я вернулся с прогулки рано, когда Майкла еще не было, а за роялем сидел молодой канадец. Это был студент-психолог из университета Альберты. Мы были сверстники, обоим по 22. Я пропустил последний автобус, и Бренда предложила мне «Не лечь ли тебе в кровать Майкла, уже очень поздно, и он уже явно сегодня не вернется». Когда я заснул, Рон пересек комнату, и забрался ко мне в постель. Это было так неожиданно. Я не ассоциировал «голубых» с молодыми. Мне казалось, что они всегда пожилые, какими они описываются в газетах. Когда Рон оказался у меня в кровати, я был так поражен, что просто лежал в его объятиях». Но когда на следующий день Рон не пришел, Дерик к ужасу хозяев дома пытался покончить с собой. Рона отыскали. Пришла любовь, еще очень скромная. Потом Рона сменил Маршалл. Но и «секс, который у меня был с Маршаллом, не был глубоким, проникающим; так, взаимная мастурбация». " Разгул начался с поездки в Нью-Йорк. Вскоре по приезде пригласили Дерика на «голубую» вечеринку. Суета оказалась неинтересной. Но:

«…попался черный парень, которому было тоже не по себе, как и мне, он затащил меня в спальню, где были свалены шубы. У нас был секс. Это был у меня первый настоящий секс. <…> Этот парень был с большим сексуальным опытом. Он знал, что к чему. Мы делали любовь». Эти воспоминания уже из интервью. Корреспондент:

«— Так вы вернулись домой уже гомосеком?

— Определенно. И с мондавошками.» (Jarman 1992: 44).

Насекомые были предупредительным сигналом, но он не был услышан. Далее описывается целый ряд разнообразных приключений. Очень примечателен один рассказ. Дело происходит на окраине Лондона, в «кустах оргий» — в Вересковой Пустоши Хэмпстед.

«Прошлым вечером я увидел парня, окруженного четырьмя или пятью мужчинами. Дождило и было страшно холодно. Он сосал им. Он был чрезвычайно красив, и это отличало его от тех вокруг него, хотя, вероятно, внутренне они были очень деликатными людьми. Я поднял его с земли. К моему удивлению, он не оттолкнул меня, а вздохнул, но подчинился.

Я обнял его. Он отдал мне свою последнюю сигарету. Хоть я и не курю, я принял ее и пошел с ним. Я хотел уйти из Пустоши и привести его к себе домой, но знал, что этого не получится. <…> У него были темные волосы и солдатская стрижка — короткие виски и затылок. Ему было примерно 25 или немного меньше. «Почему ты здесь?»- спросил я его. «Ну, не заснуть, мне надо приходить сюда время от времени, вот я и здесь». — «Что ж, я и сам такой», — ответил я.

Я шел с ним минут пять или шесть, потом обнял его на прощанье. Он сказал: «Чтобы попасть на Кинг Кросс, мне надо пойти обратным путем». Я чувствовал, что он не собирается ни на какую станцию, а хочет вернуться, чтобы сосать этим людям.

Почему те, кто не здесь, не верят, что мы, кто здесь, в силах принимать ответственные решения насчет своей сексуальности? Люди должны сами принимать решения о себе. Даже если человек бросает в жертву свою жизнь, что сомнительно, это его решение, и оно не хуже, чем идти на войну и умереть за веру.» (Jarman 1992: 21–23).

Дерик Джармен занимал воинственную позицию отстаивания и пропаганды голубого секса, сколь угодно вольного. В конце своей книги «На ваш собственный страх и риск. Завещание святого» он поместил свою беседу 1988 г. с корреспондентом телевидения, которую закончил призывом:

«Я надеюсь, парни будут продолжать влюбляться в парней, а девчата в девчат, и те там не найдут способа изменить это. Устройте мне государственные похороны: пошлите всех парней в сауны, дайте им загореть на солнце, чтобы они могли маршировать по улицам Лондона совершенно голыми, бронзовыми и красивыми. Сделайте Палату Общин притоном, где могли бы переночевать не достигшие 21 года.» (Jarman 1992: 103).

Двадцать один год — это был тогда рубеж самостоятельности в Англии, а Джармен требовал самостоятельности для более юных. Бронзовыми, голыми и красивыми полон его фильм «Себастиан». Всю жизнь Джармен отстаивал свое право на риск. Беседуя с корреспондентом, он уже знал, что заражен и не скрывал этого. Через несколько лет, успев похоронить многих своих друзей, в том числе Фреда Меркюри, и написав книгу-завещание, он умер от СПИДа.

В воспоминаниях Джармена привлекает внимание рассказ о встрече в Вересковой Пустоши. Это та самая Вересковая Пустошь Хэмпстед в Лондоне, о которой писал Рис. Пустошь бесшабашной и опасной охоты за сексом, пустошь обжигающей и манящей разнузданности, пустошь разврата. Нечто подобное существует и в Нью-Йорке — это набережная у начала Кристофер-стрит. Вот как описывает гомосексуальный писатель-негр Сэмьюел Дилейни свои ночные похождения между грузовиками, припаркованными в этом месте:

«Обычно к часу или двум ночи движение грузовиков стихало <…> Иногда просто походить между автобусами или автомашинами значило переходить от одной сексуальной связи к другой, от одного партнера к другому с интервалом в пять, двадцать или сорок минут. Ходить между тяжелыми грузовиками, пролагать себе путь между гладкими или шершавыми стенами значило проникать в пространство с такой насыщенностью либидо, какую невозможно описать тому, кто этого не знает. Многие режиссеры порнофильмов, геи и натуралы, пытались воспроизвести подобное, но эти попытки не удавались, так как то, что они пытались показать, было диким, безоглядным, бесконтрольным, тогда как действительность подобной ситуации была основана если не на обществе, то на тридцати пяти, пятидесяти или сотне тех, кто был в это вовлечен, и это сообщество было велико, упорядочено, высокосоциально, внимательно и молчаливо. В те времена в этих аллеях, ограниченных стенами автобусов — иногда между грузовиками, иногда в кузове — член переходил из уст в уста, в руку, в зад, в рот, даже не прерывая контакта с другой плотью более, чем на несколько секунд; рот, рука, зад принимали всё, что им предлагалось: когда один член покидал тебя в поисках иного места, другой требовал лишь поворота головы, бедер, руки не более, чем на дюйм, три дюйма.» (Delany 1988, цит. в Расселл 1996: 402–403).

Можно сваливать всё на загнивающий Запад, на трущобную жизнь больших городов, на соблазны Лондона и Нью-Йорка. Милые мои, у нас есть свои вересковые пустоши, даже пожалуй еще худшего пошиба. Это «голубые» общественные туалеты — давняя советская традиция. Такие есть просто на улицах, есть во многих вузах.

Отрывок из Харитонова (с обычной его стилизацией):

«Г. сказал у них в институте есть телевизор кабинка дырочки просверлены в стенке залеплены все бумажками как звездное небо. Когда он входит в ту кабинку надо бумажку одну отклеить посмотреть что он делает. Он тоже со своей стороны смотрит в какую-то неведомую дырочку на тебя, ты начинаешь как будто дрочить. Надо запастись карандашом и бумагой и если он клюнул если дело пошло свертывать трубочкой записку и просунуть в это отверстие чего хочешь? или самому прямо предлагать. А на метр от пола сам телевизор квадратная дырка тоже на слюнях заклеенная газетой с потеками от прежних разов куда он и просунет член если согласится. И вот ты как охотничья собака должен не дыша выжидать когда в ту кабинку кто-то зайдет и что он там будет делать и потом ему предлагать через телевизор тут всё что надо для страсти один так провел весь свой отпуск 30 дней в такой барокамере на пл. Революции вот то что надо честная страсть в уборной на фоне измазанных стен солдат тебя как ел. не видит и ты что не надо не видишь никаких лишних слов никакого молчания после никакой там тягостной человечности отсосал и закрыл телевизор. И риск и защита стенками и что люди снаружи приходят и уходят и что вы не знакомитесь никаких там человеческих отношений и как-то это всё через дырочку и ведь заходят туда в телевизор те кто более или менее знают что это за кабина что там за предложение последует из соседней ведь кто-то ее просверлил и это заведено во многих клозетах что последняя кабина у стенки для этого значит все кому надо знают что здесь бывают и дзествицельно простому натуральному юноше просто зашедшему подрочить почему бы ему не согласиться его как раз застают в тот заповедный момент когда он готов и даст отсосать.» (Харитонов 1993: 184).

Такой «телевизор» есть и у нас в Петербургском Университете — на истфаке, в известном смысле роскошный: большой, все кабинки многократно просверлены и разрисованы. Они всегда заняты. Вересковая пустошь в работе. Туалет один из самых известных; судя по надписям, любители идут туда со всего города.

Конечно, такие есть и на Западе.

Дырки в их стенах называются glory holes — «упоительные дырки». Таким местам анонимного секса целая книга посвящена (Humphreys 1970). Я уж не говорю о Польше. Польша всё-таки не совсем Запад. Почти Россия — с наследием и царизма и социализма. Разве что вот католические нравы. Но почитаем в «Иначэй» признания Мартина, присяжного переводчика, 31 одного года.

«Кабинщиком я стал на учебе. Перед тем мне даже не приходило в голову, что парни могут знакомиться в туалетах и даже запросто этим пользоваться прямо на месте знакомства. В один из первых дней пребывания в вузе, неопытным первокурсником я зашел в мужской туалет в одном из зданий моего университета, чтобы посидеть подольше. Только когда расселся поудобнее на доске, к своему замешательству заметил, что в деревянной стене, отделяющей кабинку, виднеется большущая дыра, обрамленная непрофессиональным рисунком натянутых губ и надписью: «Тут дай пососать». Я был просто ошеломлен: идея показалась мне столь простой, что я даже… забыл о цели своего визита в это место. Решил немного подождать, пока кто-нибудь зайдет в кабину по соседству. Ждать пришлось недолго. Появился парень, который стал передом к сиденью и расстегнул брюки, из которых сам выскочил большой, твердый, напряженный член. Давление у меня наверное подскочило до двухсот! В одну секунду я уже знал, что это то! Если кто-то удивится, добавлю, что это был 1983 год, целиком иные времена. Ясно, что член моего соседа быстро оказался в дыре. Парень был здорово распален, спустил почти тотчас.

С этого времени я начал заседать в этой кабинке ежедневно в разное время. И почти всегда кто-то случался. Я уже знал, что это будет мания, но пока ей не сопротивлялся. Я выбирал всегда ту же кабинку, что в первый раз, вероятно из сентиментальности, а если она была занята, то я предпочитал подождать, пока освободится. Время летело, на улице настала зима. Мешала куртка, а где ее повесить, не было. Однажды я взял из дому молоток и гвозди, выбрался туда очень рано, когда в здании еще никого не было, и вбил два гвоздя — один для куртки, другой для сумки. Так я начал осваивать свою «дырку», обзаводиться хозяйством. Если позже в этом месте кто-то подумает, что я свихнулся, добавлю холодно, что всё это время я был нормальным студентом, всегда сдающим в срок, может и не пятерочником, но неплохим. Кроме того, что кабиночные сессии отнимали у меня больше времени, чем экзаменационные, это никоим образом не отразились на остальной моей жизни. Очевидно, я был очень к этому приспособлен, может, у меня это было в крови.

Когда пришла весна, с моих гвоздей исчезла куртка, зато на них повисли… брюки. Потом рубашка. Под конец даже плавки. Я раздевался догола, оставался в одних носках. Это отчаянно возбуждало партнеров. Некоторые следовали мне. Было экстра». Позже это увлечение приелось и прошло.

В том же номере журнала приведено другое признание: Адам, учитель, 28 лет:

«Всё началось с репортажа по телевидению о бедном старом педриле, который околачивался целыми днями по столичным туалетам. Мне было тогда 17, я уже онанировал и знал, что меня возбуждают мужчины. Решил это проверить. Выбрался в рейс по всем возможным объектам. Вначале секс у меня был только с очень старыми мужчинами…» Кабины с дырками он избегал, потому что секс в этой обстановке его не привлекал, нужно было только знакомство, а потом уйти вместе куда-нибудь в более укромное и удобное место. (Observator 1997: 31).

Вот центры распространения… не гомосексуальности, нет (она распространена независимо от любого «телевизора»), а венерических заболеваний и СПИДа. Не говоря уж об эстетике и элементарной гигиене, отсутствием которой наши российские и советские отхожие места всегда славились. Можно, конечно, заткнуть намертво и заштукатурить дырочки, заколотить сами «телевизоры» — и чего добьетесь? Немедленно превратится в «телевизор» соседний туалет. Можно посадить по милиционеру в каждый «телевизор» и хватать всех, кто отклеивает слюнявые бумажки. Боюсь, однако, как бы не соблазнили и милиционера. Если неодолимая потребность есть, бороться с ее проявлениями бессмысленно. Надо найти более разумные и культурные пути ее удовлетворения. Более безопасные для здоровья. Глупо заграждать колючей проволокой тропинки через газон — надо замостить их. Из интервью с американцем Тимом Маккарти:

— Как знакомятся друг с другом геи в США?

— Очень просто. Существуют гей-бары, специальные дискотеки <…>

— А в туалетах?

— Нет. Туалеты практически не используются. Те, кто там собираются, считаются низшим классом. Для знакомства существуют более достойные места.» (Лазаренко 1993: 94).

Ну, стало быть, есть всё-таки «низший класс», который собирается и там, хотя «туалетных мух» и не так много, как у нас. Во времена Кинзи 20 % гомосексуалов находили себе большинство партнеров именно там, а 10 % и сексом занимались именно там (Gebhard and Johnson 1979: tabl. 516, 528). Сейчас, похоже, меньше.

Есть, видимо, везде те, кого не удержать от поиска острых ощущений в сексуальной (в частности гомосексуальной) разнузданности, есть категория людей, нуждающихся время от времени в такой встряске, но и для них изобретены более безопасные способы удовлетворения — «джек-офф клубы» (джек-офф — английск. разговорн.: кончить, спустить). С 1980 г. они существуют в Нью-Йорке, затем появились в европейских странах. В них имитируется ситуация вересковой пустоши, но не позволяются ни оральный, ни анальный секс, ни глубокие поцелуи. Собираются в уютном зале до ста человек. Раздеваются полностью, но обувь просят не снимать: пол всё-таки оказывается залит спермой.

В журнале «Иначэй» (русск. версия) описывается посещение «джек-офф парти» (вечеринки) в парижском закрытом клубе «ЛЕ 30–50». Перед входом с посетителей берут плату и письменное обязательство соблюдать правила игры.

«Переступив порог, я так и остановился, не в силах перевести дыхание — перед моими благонравными славянскими глазами <…> большинство явившихся на «парти» парней, мужчин, дедушек были уже как Господь Бог создал, те и другие еще носили плавки, из-под которых выбирались наружу экземпляры редко встречаемых размеров. Красивые и уродливые, толстые и тонкие, дряблые и упругие, с улыбками, полуулыбками и странными гримасами на лицах все они тихим шумом голосов приняли нас, новичков <…> Вместе всех самцов в раздевалке было далеко за сто. Близился момент перехода в соседний, большой, ярко освещенный зал.»

Перешли. «Кругом раздавались вздохи, покрикивания и ворчания, было много страстных жестов, взглядов, внезапных прикосновений, которые одних приводили в кайф, а у других вызывали некоторое смущение. В общем, царила атмосфера лихорадочного возбуждения. По плану вес»< сеанс должен был продолжаться четыре часа, а тут уже к концу первого, несомненно самого горячего часа пол превратился в море клокочущей спермы. <…> Все казались вполне удовлетворенными, у всех были здесь свои знакомые и никто отнюдь не чувствовал себя одиноким или отвергнутым от компании, согласно правде, что на всякого урода довольно желающих с ним трахнуться. В этом спектакле было что-то захватывающее и глубоко трогательное; Я не мог устоять перед сравнением с нашей постсоветской действительностью, где подобные «джек-офф парти» существуют повсеместно — в привокзальных и городских туалетах, а летом в парках больших городов… Но в тот же момент ласки незнакомого мужчины, которому я так и не смог сказать «нон» (фрц: нет), позволили мне забыть об этих отечественных мерзостях, и я поплыл… обильной и резвой струёй.» (Артур 1994).

Можно негодовать, можно не участвовать, но согласитесь: если это кому-то нужно, то «джек-офф клуб» — это всё-таки лучше, чем лондонская вересковая пустошь или отечественный «телевизор». Это очень действенная форма борьбы со СПИДом.

Тот же переводчик Мартин сообщает, что его бесчинства в кабинке туалета прекратились, когда появилась геевская пресса, кафе для встреч голубых. Ну, и когда туалеты стали более современными — с обслуживанием. Другой «туалетчик», Адам, не признававший кабинок с дырками, признает:

«Уж если я входил в кабину, то ради надписей на стенках, которые часто были подробными описаниями мужского секса. Читая их, я дрочил себе член. Это был эрзац геевской " прессы, которая еще только должна была позже появиться.» (Observator 1997: 31).

И всё-таки несмотря на постепенное смягчение общественной атмосферы, на будущую замену «телевизоров» гей-барами и клубами, на создание легальных и удобных мест встреч, на появление «голубых» фильмов и литературы, на выход из подполья — несмотря на всё это быть гомосексуалом трудно. Гомосексуалы не желают своим детям своей судьбы. Было бы очень важно научиться предотвращать развитие ребенка по гомосексуальному пути.

Несмотря на нежелание большинства гомосексуалов менять свою сексуальную ориентацию не снимается с повестки дня и другая задача: изменения ориентации по желанию, потому что некоторые гомосексуалы всё-таки желали бы стать такими, как все, избавиться от своей «особости», и надо предоставить им такую возможность, если она существует, а это тоже надо бы выяснить. Если не существует, то порекомендовать им не тешить себя напрасными иллюзиями, а постараться принять свою природу такой, какова она есть, и найти наилучшие в этих условиях пути адаптации к обществу. Если же возможность смены ориентации существует, то всячески облегчить ее.

Для решения этих задач нужно знать, как формируется сексуальная ориентация, в частности гомосексуальная, под влиянием каких факторов. Почему многих охватывает «другая любовь», одними ненавидимая, ибо представляется им уродливой и больной, для других желанная и прекрасная. Столь ненавистная, что из-за нее одни готовы «истребить» миллионы других. Столь прекрасная, что ради нее рискуют именем, карьерой и самой жизнью.

Покидая Вересковую Пустошь после самоубийственных любовных эскапад, задумывался и Джармен. «Почему ты делаешь это, Дерик? — спрашивал я себя по дороге домой» (Jarman 1992: 23). Мы тоже хотели бы это знать. Это очень важно. Даже для тех, кто не хотел бы этого знать.