2. Любопытство не порок

2. Любопытство не порок

Первое — это половое любопытство. Как пишет В. Р. Дольник (1994: 93–94), «некоторые боятся, что на детей изображения голых людей влияют дурно. Оказывается, это далеко не так. Дело в том, что ребенок по всем врожденным программам — ребенок голого человека. И ему необходимо знать, как выглядит взрослый голый человек. Если он такую информацию получил, его интерес к ней снижается. В странах, где «сексуальная революция» произошла несколько десятилетий назад, дети теперь совершенно равнодушны и к эротике, и к порнографии. Более того: там, где с помощью муляжей и фильмов их еще в первых классах школы знакомят со строением половых органов, интерес к этой области утрачивается на несколько самых «опасных» лет.

А если ребенок лишен такой информации? — Он отнюдь не растет непорочным, просто он всячески стремится ее добыть. Подглядывает за родителями, за купающимися, за сверстниками».

Таким образом, детское половое любопытство — это нормальное врожденное стремление (Dillon 1934; Conn 1940; Strain 1948).

На кого оно направлено? Естественно, на тех, кто сильнее отличается от «нас». Для мальчиков — на девочек, для девочек — на мальчиков. На те их органы, которыми они отличаются от «нас» и которые скрыты одеждой и потому особенно завлекательны. Так по норме. Особенно если особей своего пола мальчик (или девочка) часто видит голыми. Это обычный ход развития, это в порядке вещей, и поэтому в большинстве проявляется именно такое любопытство. Оно ведет к гетеросексуальной ориентации.

Как пишет современный поэт Д. Пригов (1993: 80),

«Я с детства любопытен был,

За старшим братом я любил

Подглядывать: совокупится ли

С девицею.

Однажды глянул — Боже мой!

Там воздух был такой густой,

Что прямо влип в него ресницей

Под корень…»

У Шахиджаняна (1993: 105–110) приведена большая исповедь Виолетты, которая очень рано начала флиртовать с мальчиками. Вот отрывок оттуда:

«В детском саду впервые увидела мальчика голым. У нас был общий душ — мы вместе мылись. Я с интересом разглядывала, как устроены мальчики, но ничего при этом не ощущала и ни капельки не смущалась».

Римма Р., 25 лет, инженер-программист прислала Шахиджаняну, ведшему сексологическую рубрику в популярном журнале, такое письмо:

«Моего пятилетнего сына заинтересовало, как там всё устроено у девочек. И он пристает к своим подружкам в садике, чтобы они сняли трусики и всё показали. Помню, когда сама была ребенком, то было то же самое. Папа серьезно поговорил с сыном, однако через неделю воспитательница снова пожаловалась на него. Жестким тоном поговорила с сыном и я, но не знаю, как долго продержится мой запрет у него в голове. В конце концов я сказала: «Антоша, у тебя есть маленькая сестричка, посмотри у нее, если тебе так интересно, а к девочкам больше не приставай». Сестричке годик. Он ей меняет штанишки, помогает купать, так что любопытство его, по-моему, уже удовлетворено. Но правильно ли я поступила, не знаю…»

Шахиджанян (1993: 89) отвечает: «Конечно, вы поступили правильно. Так и нужно». Это стандартная рекомендация. Обоснование находим в книге Фетчера «Половой инстинкт» (1930: 68): «Самое рациональное это дать полам совместно расти. Тогда меньше всего они будут представлять друг для друга загадку».

У меня есть сомнение. Может быть не стоило так уж заботиться о раннем удовлетворении естественного любопытства мальчика, о том, чтобы как можно раньше снять для него эту проблему, ликвидировать загадку. Ее наличие как раз и свидетельствует о том, что развитие идет по нормальному руслу. Если заботиться о гетеросексуальности сына, то тревожным симптомом было бы как раз отсутствие такого любопытства и наличие взамен другого — к половым органам мальчиков. А ведь тут — тяга к девочкам, интерес к ним!

Но эти впечатления не всегда так остры и положительны.

В романе «Два балета Джорджа Баланчина» Геннадий Трифонов (1994: 106) пишет о пятнадцатилетнем мальчике, приятеле главного героя.

«Девочки Илью совсем не интересовали, хотя и он, года два тому назад, имел беглый опыт рассматривания и ощупывания какой-то особы из их класса…, на чердаке, куда он завлек эту особу исключительно для одного-единственного поцелуя — неумелого, вялого, бестрепетного, никакого. И тогда юная особа, давно искавшая таких приключений, сама взяла руку Ильи и подвела ее к себе под платье. Не обнаружив там ничего сколько-нибудь стоящего, Илья минут через десять потерял к особе всякий интерес и никогда ни с кем больше не возобновлял подобных исканий, перенеся с тех пор всё свое чувственное внимание на себя самого».

В таких случаях чрезмерная открытость и готовность девочки может только оттолкнуть. Из дальнейшего хода трифоновского повествования видно, что его Илья развивался по гомосексуальному пути.

Надо признать, что детское любопытство и ранние генитальные игры с девочками обычно не имеют сексуальной окраски, тогда как такие же игры с мальчиками несомненно имеют сексуальную окраску, так как они ближе к мастурбации и, следовательно, сопряжены с сексуальным наслаждением. В этом смысле они больше приближают мальчика к гомосексуальным ощущениям, что вовсе еще не означает, что это непременно закрепится в сознании и станет определяющим.

Разницу между двумя видами любопытства и генитальных игр — с девочками и с мальчиками — можно видеть на примере, описанным в Ростовской газете «Шанс» (Леонтьев 1992).

Автор передает рассказ случайного попутчика, которому он представился как психолог. Попутчик по авиарейсу, 28 лет, пожаловался, что до сих пор не имел сношения с женщиной, и стал излагать свою биографию в сексуальном плане. Он вспомнил, что года в два или три увидел однажды свою мать обнаженной и заметил, «что на этом месте у нее только редкие волосики и щелка. Потом, в детском саду (мне было пять лет) моя кровать стояла рядом с кроватью одной девочки. Однажды после обеда, когда нас положили спать, я залез к ней под одеяло, мы сняли трусы и стали разглядывать друг друга. Меня поразило, что она была устроена не так, как я. Подошла нянька и, отшлепав меня, переложила на другую кровать, подальше. А когда детский сад летом уезжал на дачу, мы с ней вместе ходили в туалет и там баловались».

Автор статьи в этом месте прерывает рассказчика вопросом-констатацией: «Значит, в этом возрасте у вас уже были сексуальные интересы?» И рассказчик подтверждает: «Да».

На самом деле, это любопытство вряд ли можно назвать сексуальным, хоть оно и направлено на половые органы. Оно ничем не отличается от любопытства к другим частям тела, особенно к тем, что обычно прикрыты. Оно не отличается по характеру от любопытства к частям тела у девочек и мальчиков, у животных, вообще от интереса ко всяким устройствам и механизмам. Но дальнейший рассказ касается уже забав с мальчиком, и это носит явно другой характер:

«Потом у меня был друг. Он был чуть старше. Он был татарин. Однажды, когда мы играли, решили сравнить — у кого больше. Больше было у него. Меня это, помню, сильно огорчило. А еще я увидел, что головка его члена совершенно открытая — совсем нет кожи, которой она бы прикрывалась. А у меня головка не открывалась совсем. Я взял его за головку, и она стала увеличиваться и напрягаться. Он сделал то же самое, и мне стало очень приятно. Я с упоением дергал его, с интересом наблюдая, как меняется орган: из бледно-розового он становился багрово-красным. Мне захотелось, чтобы и со мной это было, и он тоже так делал… Так я впервые испытал половое наслаждение и узнал, что такое онанизм…»

Здесь не только интерес, но и эмоции: «очень приятно», «с упоением», «мне захотелось», «половое наслаждение». И случай превратился в привычку:

«— Ты занимаешься этим регулярно?

— Да. Только бывает по-разному: иногда три раза в неделю, а то и в день. Секс стал сильно интересовать меня в восьмом классе. Мне один парень объяснил, что делают с девочками. Ну, и мы с ним вместе… разряжались.

— О чем вы говорили в это время?

— О девочках. И еще смотрели порнуху.

— Мужскую или женскую?

— В основном женщин. Я ведь по природе не голубой».

Голубой или не голубой, но то, чем они занимались теперь с приятелем, — из голубого репертуара, хоть они себя голубыми и не ощущали и, видимо, не были. Однако от более определенно голубого секса их отделяет небольшое расстояние и переход тут легко осуществим. И он произошел:

«— А в гомосексуальные контакты вы не вступали?

— Тогда еще нет. Это пришло потом, случайно».

Но к этому случаю парень уже был подготовлен.

У человека как существа гиперсексуального есть еще и компенсаторный инстинкт, притупляющий половое чувство по отношению к тем, с кем приходится долго вместе жить. Быт заглушает секс. Обычно мальчик не только знает, что сексуальные помыслы к матери и сестрам скверны, но его и не тянет к сексу с матерью и сестрами (впоследствии это может выработаться и по отношению к жене). Однако этот инстинкт действует не только по отношению к конкретным родственницам, но и обобщающее — по отношению к полу.

Если мальчик часто видит свою мать, сестер и других женщин и девочек полураздетыми или совсем голыми, он привыкает к этому и не считает женское тело интересным, оно не составляет для него завлекательной тайны. Если к тому же мальчик воспитывается в изоляции от сверстников, не ходит в общую баню, не купается голышом на пляже, то острый интерес у него могут вызвать внезапно увиденные половые органы людей своего пола, особенно чем-то отличающиеся от его собственных — размером (гениталии взрослых), формой (открытые — закрытые, обрезанные — необрезанные).

В интервью с солдатами Зилэнд приводит рассказ одного из них о первых детских впечатлениях об отце:

«В то время наш душ был сломан. И я спал на диване. А он стоял у раковины, умываясь. Он был голый, и мне нравилось наблюдать его. Видеть его вещь. Я по-настоящему не знал, что это, но я был взведен этим» (Zeeland 1993: 21).

В другой книге Зилэнда рассказ еще одного военного, Алекса, морского пехотинца о его детстве. В доме тетки он со своими кузенами затеяли игру в прятки. У тетки был ухажер, очень большой, мужественный и красивый, и он в это время плавал в бассейне вместе с теми кузенами, которые не участвовали в игре.

«И вот я пошел и спрятался под кроватью тетки Шарон: и они не могли меня найти. Он вошел в комнату и стал переодеваться. А я, помню, подглядывал из-под кровати. Он меня не видел… Мне было так стыдно: но я ужасно… я хотел, чтобы он… Вероятно, чтобы он просто держал меня.

3: Сколько тебе было лет?

А: Четыре или пять. Я очень отчетливо помню все детали. Это засело в моем мозгу. И я думаю, это как-то сказывается на моей сексуальности сегодня, потому что меня привлекают мужчины намного старше меня, большие, очень-очень мужественные мужчины» (Zee-land 1996:62).

И в примере из книги Каприо видно раннее и острое любопытство к мужским гениталиям. Гомосексуал лет 30 вспоминает:

«Я не помню свое первое переживание при виде мужского пениса, однако вспоминаю, что в возрасте 7 лет я рассматривал картинки мужчин в журналах и интересовался тем, как будет выглядеть их пенис. Мне очень хотелось увидеть пенис своего отца. И когда однажды (это было в 11 лет. — Л. К.) я увидел его пенис в ванной комнате, где я принимал душ, то ощутил сильную эрекцию. Потом отец дразнил меня по этому поводу». Поглощенность мужскими гениталиями проявлялась и позже. «Я подслушал, как Том рассказывал другому парню, как он ночью играл своим пенисом и какое возбуждение он ощутил, когда «появилось белое вещество». Я подружился с Джозефом, младшим братом Тома. Джозеф был на четыре года моложе Тома и на два года моложе меня. Его также интересовали мужские органы. Нам нравился его дядя, который был атлетом. Мы провожали его дядю до стадиона и входили вместе с ним в раздевалку. После таких походов мы с Джозефом обсуждали размеры пенисов других мужчин. Я всегда был любопытным и желал большего сексуального знания. Мы также ходили в бассейн и потому могли раздеваться и смотреть, как это делают старшие мужчины. А однажды его дядя показал нам свой пенис во время эрекции. Это произвело на нас огромное впечатление. Он попросил нас пощупать его пенис, что я и сделал. Я стал очень нервным и дрожал от возбуждения. Я не могу в точности сказать, к чему толкали мои желания, но я боялся уже тогда».

Любопытство явно перерастало в эротическое чувство. В школе «однажды я стоял в туалете и писал, когда рядом стоял старший ученик. Я не мог удержаться, чтобы не поглядеть па его очень большой орган. На меня произвели большое впечатление физическое телосложение парня и размер его пениса в сравнении с моей малостью как в физическом, так и в сексуальном отношении». Подросток стал чаще посещать общественные уборные. «Один раз <…> я стоял в туалете рядом со стройным мужчиной, который был очень красив. Его рука не давала мне возможности увидеть его пенис, но когда я спросил, сколько сейчас времени, он вынужден был отодвинуть свою руку. Я сильно возбудился от размеров его пениса <…> Мне также нравилось смотреть на военнослужащих. Мне всегда нравились молодые мужчины на третьем десятке лет жизни, не старше и не моложе. Я просто зациклился на мужских сексуальных органах». Нашел он и туалет с дыркой в стене и наблюдал оттуда за мужскими пенисами, одновременно мастурбируя (Каприо 1995: 167–169).

Отрывок из уже цитированной беседы Шахиджаняна (1993: 296) с одним студентом 26 лет — тем, который уже с детского сада любил рассматривать и трогать члены мальчиков и придумал для этого игру в доктора, с раздеваниями. Пристрастие не угасло и в школе.

«В третьем или четвертом классе, не помню точно, нас водили в бассейн, и больше всего меня привлекал не сам бассейн, а душ, где мылись взрослые ребята-спортсмены. Я с интересом рассматривал их фигуры, мне это доставляло наслаждение, я любовался ими. Привлекали меня и их половые органы. Никаких мыслей по этому поводу не возникало, но один из старшеклассников вдруг меня приподнял и как бы обнял, а когда опускал, то чувство сладости я ощутил всем телом. Конечно, наблюдал в душе за старшими украдкой. Я отчетливо осознавал: мне приятно рассматривать мужское тело. Меня всегда торопили ребята из нашего класса и физрук: «Поскорее, что же ты так долго моешься, копуша, пойдем, тебя все ждут. А я сознательно затягивал процесс споласкивания под душем, чтобы подольше рассматривать».

Из парня вырос завзятый гомосексуал.

Вот эпизод из уже использованного романа Уайта «Рассказ парня о самом себе». Еще до того эпизода, который приводился выше (с более опытным 12-летним Кевином), герой проводил лето в лагере.

«Однажды утром, когда другие мальчики отправились на прогулку в каноэ, мой воспитатель показал мне несколько сделанных им «художественных фотографий» обнаженного юноши на пустынном пляже. Комната была покойна, рассеянный свет пробивался сквозь старые пинии и полуспущенные шторы; перебирая большие глянцевые снимки, я чувствовал грубость простыни на кровати мистера Стоуна под своими голыми ногами. Никогда до того я не видел обнаженного взрослого мужчину. Мои глаза снова и снова приковывались к его загорелой спине и узким, играющим, движущимся белым бедрам, в то время как он удалялся от меня сквозь зону, полную солнечного света, к темному грозовому горизонту. Где этот пляж и кто этот человек? — поражался я, как если бы это был единственный обнаженный человек на земле и мне надо было найти его, чтобы ощутить снова это сжатие в груди, это чувство тонущего, это смешение стыда и радости, которые я старался подавить, чтобы мистер Стоун не отобрал у меня снимки, догадавшись, что моя реакция совсем не художественного плана».

Опять же Уайт в сугубо документальном произведении вспоминает этот эпизод как чисто автобиографический, относящийся ко времени, когда ему было двенадцать:

«… мой наставник в летнем лагере как-то пополудни отозвал меня в сторону и показал мне свои «художественные» фото обнаженных мужчин на пляже. Теперь, конечно, я понимаю, что он испытывал мою реакцию, чтобы спланировать свои действия, но тогда я постарался сохранить как можно больше спокойствия, потому что я полагал, что для него эти фото были искусством, а возбуждали они только меня» (White 1983: 312).

По мнению Уайта (цитирую снова его роман),

«детям незнакомо выпирающее из взрослых удовольствие от конкретных частей тела (большой пенис, волосатая грудь, округлые ягодицы); они растворяют части в целом и физическое в эмоциональном, так что желание быстро становится любовью. Таким же образом любовь становится желанием…»

Удовольствие от большого пениса выпирает и из детских впечатлений, как это видно по приведенным воспоминаниям.

Но вернемся к роману Уайта. Потрясенный увиденным, весь под этим впечатлением, мальчик отправился слоняться по лесу. Там он увидел сидевшего на низкой ветке Рейфа, своего товарища по лагерю, о котором говорили, что он не совсем нормален и умеет околдовывать ребят.

«Штаны его были спущены ниже колен, и он исследовал свой стоящий член с невероятной серьезностью, с ошеломленным видом, делавшим его лицо пустым. Он подозвал меня, и я присоединился к нему будто для исследования достопримечательности природы. Он склонил меня потрогать, и я это сделал. Он попросил меня полизать красную, липкую, залупленную головку, но я колебался. Она не грязная? — спросил я. Не увидит ли нас кто-нибудь? Не заболею ли я? Не стану ли я извращёнцем и никогда, никогда не буду как все другие? Чтобы отбросить мои сомнения, Рейф стал меня гипнотизировать. Ему не потребовалось долго говорить с расстановкой, чтобы я впал в глубокий транс. Коль скоро я оказался под его чарами, он велел мне слушаться, и я повиновался. Он также сказал, что когда я очнусь, я всё забуду. Но в этом он ошибался. Я запомнил всё» (White 1982: 105–107).

Если такой интерес становится устойчивым и закрепляется какими-либо приятными ощущениями (совпадает с эпизодами мастурбации и т. п.), он может перерасти в тягу к телесному, сексуальному общению с людьми своего пола. Девочек это касается меньше: они не столь сосредоточены на сугубо сексуальных отправлениях организма. Но и у юношей сексуальность здесь может плавно вырастать из любопытства, смешанного с приязнью.

Польский журнал геев «Иначэй» часто публикует документальные рассказы геев о своем сексуальном становлении. Вот одно из них. Человек с маленьким половым членом вспоминает о том, как он завидовал в детстве своему товарищу, у которого был побольше.

«Нам было по двенадцати лет, когда я впервые увидел его раздетого догола. В школе мой взгляд всегда был прикован к его промежности, где я видел выразительную горку, нет, скорее гору, но я не допускал, что кто-то может иметь такой большой член и такие большие яйца. Теперь я глазел, как очарованный. Он стоял в смущении, растерявшись от стыда — он не ожидал, что я приду как раз в момент, когда он будет раздет: он стоял в открытых дверях ванной. Он видел мое восхищение — это выдавали мои широко открытые глаза.

Ну, и он заговорил первым; в голосе его звучало (так мне казалось) ободрение: «У тебя ведь тоже такой». Я не мог вымолвить ни слова. Хорошо, что он осмелился и предложил выкупаться вместе. Я согласился, весь дрожа от возбуждения. Когда я стоял перед ним тоже голышом, его член был уже — как я бы теперь это назвал — на полувзводе. Я посмотрел на свой, который так неудобно торчал. Боже — подумал я — у него как два моих. Вдруг я почувствовал, что он схватил мой член. Без малейшей задержки я сделал то же самое. Его член рос и рос. «Ну и большой же у тебя!» — выдохнул я.

Я хотел его измерить, сравнить со своим. Длина его оказалась 19 см. У моего только 13. К тому же его был очень толстым. Но нашу толщину я уже не хотел сравнивать: я был совершенно подавлен разницей, видной невооруженному глазу. Теперь стыдился я. Он видимо это почувствовал. Не говоря ни слова он стал близко ко мне, так близко, что его взведенный теперь член почти прикасался к моему животу. Я не выдержал и крепко прижался к его голому телу. Это был мой первый раз, но по истечении многих лет я помню это, как если бы это было вчера» (Slaw 1996: 58).

Энтони Граббс с ностальгией и намеренной поэтичностью рассказывает о поглощавшем его в подростковом возрасте половом любопытстве, обращенном на собственный пол, об этой неодолимой жажде увидеть тайные части своего друга, запретные для взора и прикосновения.

Дело было в 1965 г. в маленьком городке штата Оклахома. Друг его, которого рассказчик называет ДКС, не желал следовать моде, сформированной Битлз. Он носил напомаженные волосы и наглаживал свои синие джинсы так, чтобы складка стояла, как стрела. «Ему было пятнадцать, мне — тринадцать. <…> С его мускулистым телом, светлыми волосами и фарфорово голубыми глазами он был тайным желанием всех девиц…» Оба проводили много времени в доме у Энтони.

«Д. по несколько ночей в неделю спал у меня в кровати, но я не дотрагивался до него. Когда он выходил после душа в своих мягких белых плавках я всегда замечал прекрасную выпуклость спереди, которая была мне очень любопытна. В то время я даже не знал, что такое гей. Конечно, все мы отпускали шуточки о гомиках, и когда мы это делали, я чувствовал легкое сжимание в груди. Я не видел себя одним из тех. Просто я хотел увидеть, что там у него скрывается в этих плавках.

Однажды летней ночью, когда легкий дождь моросил с молниями и громом вдалеке, Д и я лежали в моей кровати, чувствуя ночную прохладу на своих лицах. Никто из нас не говорил много в ту ночь, но я строил планы маленькой эскапады на этот вечер. Как только я услышал, что его дыхание стало более глубокими почувствовал, что тело его расслабилось во сне, и я придвинулся ближе, предусмотрительно решив тайком открыть, что же скрывается в этих плавочках. Я решил сделать это таким способом, потому что если бы он проснулся, он мог бы подумать, что я гомик и начать избегать меня. Одно лишь быстрое ощущение — и я буду удовлетворен.

Его волосы были недавно вымыты, и чистый запах опьянял меня. Теплота его тела согревала меня. Чем ближе я придвигался, тем становился смелее. Иногда, когда я оглядываюсь назад и думаю об этой ночи, я вижу, как она формировала мои сексуальные вкусы и фантазии на всю оставшуюся жизнь. С тех пор молодые блондины с кудрявыми свежевымытыми волосами и крепкими телами сводят меня с ума. Для меня всё еще эротичен секс в дождливую ночь. Говорят, что наши первые опыты наслаждения пролагают направления нашей сексуальной жизни на всю оставшуюся жизнь, и я этому верю.

Медленно я продвигал свою руку к намеченной цели. Я задержал дыхание, как бы обманывая себя. Когда я дотронулся до этой мягкой хлопчатобумажной ткани, что-то во мне изменилось, что-то глубокое. Я сделал жизненный выбор. Возможно, я не сознавал этого в то время, но моя жизнь должна была навсегда измениться с этого момента. Это было то, о чем я всегда мечтал, что оно должно произойти. Это было возбуждающим и желанным, и ощущение этой промежности привело меня в полное смятение.

Он со вздохом пошевелился, и я с чувством вины отдернул свою руку. Я лежал, боясь, что он проснется и рассердится на меня. Я ждал, потом набрался храбрости на еще одно мгновенное ощущение. В эту ночь я жил опасностью. Когда моя рука вернулась на то самое место, я наткнулся не на ту же самую ткань, а на пульсирующую юную плоть. Я держал в своей руке очень большой, очень возбужденный член. Я хотел убрать свою руку, но Д положил свою руку на мою и хмыкнул: «Что же ты так долго не решался?»

Он начал дрочиться моей рукой. Потом он убрал свою руку и я продолжил это сам. Он потянулся вниз и снял теперь уже до конца свои плавки, потом мои. Его пальцы нашли мой уже выпрямленный член и стали манипулировать им тем же манером. Он убрал свою руку и взял меня в объятья, глубоко целуя, сперва несколько неуклюже (мы быстро научились). Мы провели остаток ночи в объятиях друг друга. Оба мы находили естественным быть как активными, так и пассивными во всех формах секса. Не было исполнения ролей, игр, просто хорошая взаимная склонность. Это практика продолжалась несколько месяцев» (Grubbs 1995).

Рассказывает Мэтью, не указавший своей фамилии, американец.

В 1969 г., когда он был в восьмом классе, он влюбился в красивого одноклассника Джона, с которым они стали приятелями. «У него было особенно привлекательное тело». Поскольку он любил долго мыться в душе после тренировок в гимнастическом зале, он оставался последним в душе. «Я замедлял свои дела так, чтобы под конец подсматривать за ним в душевой, когда он одевался. Его шкафчик был в пятнадцати футах от моего, и я старался стать так, чтобы незаметно наблюдать, как он натягивает на себя свои одежки.

Однажды, когда все ушли, его член попал под эластичную резинку его спортивных трусов, когда он натягивал их. Джон оставил его как есть, так что он торчал сверху трусов, когда Джон прилаживал тугой пояс трусов, охватывающий талию. Он поймал меня за тем, как я подсматривал за ним, бросил на меня загадочный взгляд и только после этого подсунул член на место.

Мои глаза, вероятно, выскочили из орбит. Я в сущности ничего не знал о сексе. Я еще не выучился мастурбировать. У меня было какое-то слабое представление, что я хочу этого мальчика, но я не имел ни малейшего понятия, что я буду с ним делать, если заполучу его. Всё же образ его, стоящего там с этим членом, торчащим из его трусов сверху, воспроизводился после этого в моей голове десяток раз в день в течение ряда недель».

Однажды, когда Мэтью был дома у Джона, тот предложил сыграть в стрип-покер (игра в карты на раздевание. — Л. К.). Хоть комната родителей находилась на другом конце дома, Джон предусмотрительно запер дверь спальни. Он достал колоду карт, и каждый стал набирать несколько карт. У кого окажется больше очков, тот выигрывал. Побежденный снимал какую-то деталь одежды.

«Я скоро заметил, что Джон удовлетворялся одной-двумя картами и объявлял, что ему хватит. Он явно хотел проигрывать. Каждый из нас начинал, конечно, со снятия ботинок, пояса, потом футболки. Скоро Джон был раздет до белых плавок и носков, тогда как я еще оставался в джинсах и обоих носках. У меня уже стоял во всю, так что я сидел поджав ноги коленями кверху. Джон проиграл следующий ход. Я полагал, что он снимет носок, но он без колебания вылез из своих трусов — со своим юным членом, стоящим навесу. Мой собственный стоял так, что было больно. Еще через несколько ходов я тоже был полностью обнажен.

«Ой, я ужасно хочу, — сказал он. — Как насчет такой идеи: кто проиграет следующий ход, тот отсосет другому». Он сделал паузу. «А потом мы поменяемся».

У меня было только слабое представление, что значит отсосать, но я хотел узнать больше».

Тут в комнату ворвался младший братец Джона, Скотт, который подсматривал сквозь какую-то щель. Пришлось включить его в игру. Вскоре все трое сидели голые в кружок, оба брата со стоячими, у Мэтью от неожиданного вмешательства упал. Игра определила, что Джон должен отсасывать у своего брата Скотта, а Мэтью только наблюдал, чему он был очень рад: не хотел показать свое незнание. Оказалось, что отсасывание Джон понимал своеобразно: лизнуть несколько раз языком для увлажнения, а потом дрочить. «Это было то, что он делал своему брату, а я наблюдал, и мой собственный член аж болел от нетерпения. Потом Джон обратился ко мне. Я лег на кровать, как Скотт передо тем. Джон взял мой член в рот, гораздо полнее, чем он это делал у своего братца, и коротко пососал, потом стал скользить рукой вверх и вниз по моему стволу. Какое-либо неудобство, если я его и чувствовал перед тем, давно прошло, когда я сосредоточился исключительно на прикосновении его руки. Вскоре я почувствовал надвигающееся освобождение, которое я заранее распознал по опыту моих мокрых снов, и тут я излился на свой живот.

Я хотел отплатить Джону тем же, но вместо того получил удовольствие наблюдать, как он бешено мастурбирует, и его член вскоре стал выбрасывать сперму струю за струёй». С тех пор они неоднократно повторяли вдвоем этот вид секса года два (Matthew 1995).

Так любопытство к скрытым, запретным частям тела, к гениталиям особей своего пола незаметно и естественно перерастает в сексуальное возбуждение от этих особей и их гениталий, создавая вклад в формирование гомосексуальной ориентации. Вполне возможно, что как раз пуританство, как раз запреты на обнажение гениталий, на прикосновение к ним, распространенные на взаимоотношения особей одного пола, только повышают половое любопытство и направляют его на особей своего пола.

Эту неясную жажду знать хорошо передает еще один эпизод из романа Геннадия Трифонова «Два балета Джорджа Баланчина». Тот самый Илья, которого не впечатлило близкое знакомство с девочкой на чердаке, подружился с соседом по даче, шестнадцатилетним атлетом Юрой.

«Начавшаяся между мальчиками дружба… с самой первой минуты была окрашена для Ильи рано проснувшейся в нем чувственностью. Любое слово рослого и спортивного друга, любое его движение, каждый поступок, мимолетная улыбка, складки его рубашек и брюк, даже запах мыла — обыкновенного туалетного мыла, исходящий от рук и лица Ирсанова — всё это неизъяснимо тревожило и волновало Илью, а в каждом рукопожатии он читал для себя нечто очень важное, тайное для Ирсанова и очевидное для самого Ильи. Что это? Что это такое? Любовь? Очевидно да, потому что даже случайно встречаясь с Ирсановым там, в Озерках, в булочной или в молочной лавке, Илья, провожая Ирсанова глазами, засматриваясь на его фигуру, выхватывал зрением нечто для себя в ней наиболее значительное и притягательное (обычно это были ноги Ирсанова, его узкие бедра и сильная спина пловца)… А по утрам Илья специально убегал на озера, чтобы там, ища глазами Юру, сесть возле печальной ивы и беспрестанно наблюдать за тем, как Юра входит в воду и выходит из нее, как лежит под солнцем на своем полосатом махровом полотенце, в своих красных плавках и как эти блестящие нейлоновые плавки точно и жадно обнимают это уже почти мужское, но всё еще юношеское тело…

В один из таких дней в Озерках, еще в самом начале их знакомства, Илья случайно увидел, как, выйдя из воды, Ирсанов в кустах переодевался. Он был совсем рядом. Илья всё-всё видел в приятеле, всё-всё в нем рассмотрел и с тех пор каждую ночь засыпал «с разными мыслями» о приятеле. И тогда всё происходящее с его собственным телом в такие мгновения он, силой своего воображения, переносил на наготу Ирсанова, вполне догадываясь о том, как мог бы сейчас выглядеть Юра. Эти догадки кружили ему голову, вызывали во всем теле сладкую боль, длительное томление и желание прикоснуться к Юре ладонями и губами, тесно прижаться к нему всем своим существом…

И эти мысли о Юре, оставаясь фантастическими, требовали незамедлительной реализации. Но какой? Какой именно? Илья этого еще не знал… Но вот стоя однажды под душем и намыливая себя кусочком душистого мыла, он сделал вдруг открытие: он вообразил, что это не он сам, а Юра водит вдоль его тела своей рукой… И когда обмылок вдруг выскочил из пальцев Ильи и они, его собственные пальцы, все в мыле, неожиданно задержались на его собственных ягодицах, Илья догадался, что было бы ему приятно с Юрой совершить под этим теплым душем в этом их яблоневом саду» (Трифонов 1994: 105–106).

У гомосексуалов это любопытство, эротически окрашенное, остается на всю жизнь. Оно становится частью флирта или прелюдией сношения. Вот как один гомосексуальный заключенный описывает свое пребывание в гомосексуальном климате американской исправительной колонии:

«Сперва я почувствовал себя ребенком в лавке игрушек <…> По временам я наталкиваюсь на то, что какой-нибудь сокамерник ловит мой взгляд, и я ищу возможности застать его в душевой, и тогда я как бы случайно вторгаюсь туда же. У него встанет? Как у него выглядит? Большой? Мы оба остаемся одни. Я мою волосы, глядя теперь в другую сторону, давая ему вид моей задницы, не слишком очевидно, а теперь сгибаюсь, выжимая волосы, и бросаю на него беглый взгляд — у него встал? Ага, он растет. Ничего не сказано, никакого разговора, никакого подтверждения. Я даю ему понять, что ухожу. Вот, теперь у него стоит во всю. Сердце мое стучит. Я достиг желаемого. Мой член тоже стоит, ничего не могу поделать. А он говорит: «Видишь, что ты со мной сделал?». Я, вовсе не желаю втягиваться дальше, улыбаюсь и отвечаю: «Что же я могу сказать?» И удаляюсь. Я достиг цели, мое любопытство удовлетворено. Дальше я не хочу двигаться» (Wooden and Parker 1984: 163–164).