Глава 11 Неопотребности и наркотические формы сексуальности

...Неизбежен вывод, что предрасположенность к извращению является врожденной и всеобщей предрасположенностью человеческого сексуального инстинкта, и нормальное сексуальное поведение развивается из нее.

Зигмунд Фрейд

В этой главе исследуется психическая экономия заново изобретенных сексуальностей, в том случае, когда они выполняют функцию наркотика. Подчеркивая, что объекты потребности являются врожденными, тогда как объекты желания — созданными, Фрейд предполагал, что сексуальные влечения аналитически происходят из потребностей самосохранения. Следовательно, сначала они должны быть отчуждены от исходного внешнего объекта и найти аутоэротическое удовлетворение прежде достижения стадии «объектного выбора» (Фрейд, 1905). Другими словами, изначальный эротический акт — не сосание груди, а сосание большого пальца.

Когда сексуальность продолжает функционировать как анаклитиче-ская активность (то есть, когда человек должен использовать другого человека в том же качестве, в каком он использовал в младенчестве мать), сексуальные отношения остаются привязанными к внешнему объекту, и при этом не связаны с самыми существенными интроектами, возможно потому, что они отсутствуют во внутреннем мире, сильно повреждены или слишком угрожающие. Такая «приклеенная» (адгезивная) привязанность к объекту предохраняет личность от идентификации с этими интроектами, но тем самым препятствует сохранению устойчивых сексуальных отношений, связанных с чувством любви, или пресекает любую попытку их установить. Отсутствие устойчивой интроективной констелляции, кроме того, делает личность неспособной поддержать себя и позаботиться о себе в стрессовых ситуациях. Неспособность найти успокоение в идентификации с материнской и отцовской функцией ухаживания не обязательно влияет на осознание родовой идентичности, но часто не позволяет интегрировать структурирующие эдипаль-ные идентификации. И вместо них начинают преобладать нарциссиче-ские потребности и страхи. Когда сексуальное желание вызывает ужас, это отсутствие главных интроектов оставляет, так сказать, полную пустоту для создания сексуально наркотического разрешения психического конфликта и душевной боли. Когда родительские интроекты «достаточно хороши», личность может найти скорее невротические, чем наркотические или отклоняющиеся решения сексуальных конфликтов. (В невротических решениях сексуальное удовольствие стеснено такими проблемами, как импотенция, преждевременная эякуляция, вагинальная фригидность или нечувствительность клитора.)

К понятию неосексуальностей я бы добавила и понятие «неопотребностей», в которых сексуальный объект, частичный объект или практика неотступно ищется, как своего рода наркотик. Такая личность прибегает к помощи или только неодушевленных эротически загруженных объектов (хлыст, наручники, обувь и т. п.), или к «наркотическому» сохранению партнеров, которые рискуют оказаться в роли неодушевленных или взаимозаменяемых объектов. Перед дальнейшим продолжением нашего исследования наркотической сексуальности давайте рассмотрим природу наркотического поведения в целом.

Что составляет наркотическую привычку?

Происхождение термина «наркотическая привычка» (addiction) восходит к рабской зависимости. Хотя наркоман может чувствовать себя порабощенным табаком, алкоголем, пищей, наркотиками, психотропными препаратами или другими людьми, эти объекты далеки от того, чтобы быть для него «паразитами». Напротив, объект наркотической привычки переживается как «хороший» по существу; иногда он даже становится единственным занятием, которое, кажется, придает смысл жизни человека. Психическая экономия, лежащая в основе наркотического поведения, предназначена для того, чтобы рассеивать чувства тревоги, гнева, вины, подавленности или любого другого состояния аффекта, которое вызывает невыносимое психическое напряжение. Это напряжение может также включать в себя приятные аффекты, но они вызывают чувства возбуждения или оживления, которые ощущаются запретными или даже опасными. (Про алкоголика говорят, что он всегда опаздывает на похороны и на свадьбы!) Однажды созданный или обнаруженный, источник наркотического состояния или действия должен быть всегда под рукой для ослабления этих эмоциональных переживаний, пусть даже ненадолго, когда бы это ни требовалось.

Между прочим, хорошо бы нам вспомнить самих себя: все мы склонны позволять себе наркотическое поведение в тех случаях, когда события не укладываются в наши обычные способы разрешения стрессовой ситуации настолько сильно, что мы неспособны сдерживаться и конструктивно их обдумывать. В такие моменты мы склонны есть, курить или пить больше обычного, принимать лекарства, ввязываться в мимолетные приключения и т. п., чтобы как можно быстрее убежать от болезненной аффективной ситуации.

Впервые я заинтересовалась психической экономией, лежащей в основе наркотического поведения, когда лечила мать маленького мальчика, который был психотиком (МакДугалл и Лебовичи, 1960). Анализ Сэмми был прерван предложением отправить его в Ортогенетическую школу в Чикаго, и тогда его мать спросила, не могла бы теперь она прийти поговорить о своих проблемах. Она была уже почти алкоголичкой и хотела понять, почему ей так часто нужно выпить виски. Я до сих пор помню мое удивление, когда она пыталась объяснить обстоятельства, сопутствующие ее непреодолимой тяге к выпивке. «Иногда я не знаю, то ли мне грустно, то ли я зла или голодна, или хочу секса — поэтому я начинаю пить». Хотя это, возможно, и кажется самоочевидным, но таков был мой первый шаг к пониманию, что одной из целей наркотического поведения является избавление от чувств!

Мое понимание сильно продвинулось, когда я сама решила бросить курить, и при этом «столкнулась лицом к лицу» с тем давлением, которое оказывала на меня моя собственная пагубная привычка. Я обнаружила, что хваталась за сигарету всякий раз, когда мне нужно было выполнить неприятную задачу, когда я была счастлива или возбуждена, грустна или тревожна, после обеда или перед завтраком. Фактически я осознала, что создаю дымовую завесу над большей частью своих аффективных состояний, тем самым нейтрализуя или рассеивая значимую часть моего внутреннего мира. Я была ошарашена этим открытием и дала себе обещание использовать свое озарение в попытке понять психическую структуру наркотического поведения.

Готовясь к своей первой лекции по этому вопросу в Парижском Психоаналитическом Обществе, я обнаружила, что во французском языке нет слов, соответствующих английским «addict» (наркотически зависимый от чего-либо человек) и «addictive» (наркотический). «Да их нет даже в «Робере», нашем самом новейшем словаре!» — сказал мой добрый друг и высоко образованный коллега Ж.Б.Понталис. Поэтому первой моей задачей было принятие освященного веками французского эквивалента «toxicomanie», который литературно переводится как «безумное пристрастие к яду». Я объяснила, что погоня за «ядовитым» объектом не является сознательным желанием отравиться; напротив, человек лействует под обаянием иллюзии, что он совершает то, что помогает ему в трудностях повседневной жизни. Затем я предложила английский эквивалент, обращаясь к моему этимологическому аргументу. (С тех пор слово addiction стало обычным в психоаналитических текстах во Франции, хотя «toxicomanie» все еще сохраняется как термин в психиатрической диагностике, где существуют строгие определения.) Я закончила свою лекцию, обозначив важные вопросы, которые, на мой взгляд, остались без ответа: «Почему мы не выбираем менее ядовитые средства, чтобы справиться с эмоциональным переживанием? И каковы источники наркотических решений в случае душевной боли?»

Истоки наркотической экономии

Ранние отношения матери и ребенка могут быть решающими в формировании основ некоторых моделей психического функционирования. «Достаточно хорошая» мать — в винникоттовском смысле (1951) — переживает чувство слияния со своим ребенком в первые недели его жизни. Однако, как отметил Винникотт, если это отношение слияния продолжает существовать и в дальнейшем, оно становится патологическим, превращается в преследование младенца. Находясь в состоянии полной зависимости от матери в младенчестве, детг имеют склонность приспосабливаться к чему бы то ни было, спроецированному на них. Двигательная активность младенца, его эмоциональная живость, смышленость, чувствительность и телесная эрогенность могут развиваться только до той степени, до которой сама мать позитивно загружает эти аспекты. Она так же легко может тормозить нарциссическое усиление этих аспектов в соматопсихической структуре своего младенца, если ее ребенок служит для смягчения переживаний по поводу неосуществленной потребности в ее собственном внутреннем мире.

Эта модель мать-младенец затем влияет на развитие переходного феномена (переходная деятельность и/или объекты) и порождает у ребенка страх перед развитием собственных психических ресурсов, позволяющих справляться с напряжением самому. Развитие того, что Винникотт (1951) обозначил как «способность быть одному» (то есть, «одному» даже, когда мать рядом), подвергается опасности: ребенок постоянно ищет материнского присутствия, чтобы справиться с любым аффективным переживанием, независимо от того, происходит ли оно из внутреннего психологического конфликта или из столкновения с внешней средой. Из-за своей собственной тревожности или бессознательных страхов и желаний мать потенциально способна исподволь внушать своему младенцу то, что может быть определено как наркотическое отношение к ее присутствию и ее функциям по уходу за ним. В определенном смысле, мать и сама находится в состоянии «зависимости» от своего ребенка.

Следовательно, существует потенциальный риск того, что маленькому ребенку не удастся сформировать интрапсихическое представительство заботящейся материнской (а позднее и отцовской) фигуры, выполняющей функции, включающие в себя способность выдерживать душевную боль или состояния перевозбуждения и умение обращаться с ними. Неспособный идентифицироваться с таким интрапси-хическим представительством, ребенок остается неспособным к самоуспокоению и заботе о себе в моменты внутреннего и внешнего напряжения. Ответ на отсутствие интроектов заботы о себе взрослый неизбежно пробует найти во внешнем мире, так же, как это происходило в раннем детстве (Кристал, 1978). В этом отношении наркотики, пища, алкоголь, табак и т, п. оказываются объектами, которые можно использовать для смягчения болезненных душевных состояний: они исполняют функцию матери, которую взрослый не способен выполнить сам для себя. Эти наркотические объекты занимают место переходных объектов детства, которые воплощают материнское окружение и в то же время освобождают ребенка от полной зависимости от материнского присутствия. Однако, в отличие от переходных, наркотические объекты обязательно терпят неудачу, потому что они являются скорее соматическими, чем психологическими попытками справиться с отсутствием матери, и потому обеспечивают только временное облегчение. По этой причине в более ранних работах (МакДугалл, 1982) я рассматривала наркотические объекты скорее как «преходящие» (временные), чем как «переходные».

Чего достигают неопотребности?

Итак, наркотическое решение является попыткой самолечения при столкновении с угрожающими психическими состояниями. Эти психические состояния делятся на три категории, которые определяют, какую «работу» наркотическое решение должно выполнить, и дают некое указание на тяжесть наркотической склонности:

— Попытка предотвратить невротическую тревогу (конфликт вокруг взрослых прав на сексуальные и любовные отношения, а также на нарциссическое удовольствие в работе и социальных отношениях);

— Попытка побороть состояния сильной тревоги (часто параноидной природы) или депрессии (сопровождаемые чувствами внутренней смерти);

— Бегство от психотической тревоги (такой, как страх телесной или психической фрагментации; глобальный ужас перед столкновением с пустотой, в которой подвергается опасности само чувство личной идентичности).

Очевидно, что депривация в мире интрапсихических объектных представительств не может быть восстановлена при помощи сущностей или объектов, встречающихся во внешнем мире, отсюда — компульсивность обращения к наркотическому объекту. Если же психоаналитическое лечение кажется несоответствующим или противопоказанным (что иногда случается), мы должны признать, что для некоторых наркотических привычек (например, алкоголизма) важную терапевтическую функцию могут выполнять такие организации, как Общество Анонимных Алкоголиков, обеспечивая заботящееся окружение для каждого своего члена, создавая, так сказать, новую семейную атмосферу, с более адекватной материнской заботой, чем это было доступно в прошлом.

Наркотические привычки и вызывающее поведение

Вдобавок к безнадежной потребности разрядить непереносимое давление аффектов, все формы сильных наркотических привычек стремятся восстановить разрушенный образ «Я», что неизменно включает в себя попытку установить связь с родительскими фигурами прошлого (иногда проецируемыми на общество в целом). Это тройной вызов:

1. Это вызов внутреннему материнскому объекту (который ощущается, как отсутствующий или мало способный успокоить беспокойного внутреннего ребенка). Наркотический эрзац всегда будет доступен как замена недостающих материнских функций. (В сущности, это послание: «Ты никогда не сможешь бросить меня; с этого момента я управляю тобой»).

2. Это вызов внутреннему отцу, который, согласно убеждению сына (дочери), не смог выполнить своих отцовских функций и потому был изгнан. Эта установка обычно проецируется на общество («Мне плевать, что вы думаете обо мне или моих действиях,— идите к черту!»).

3. Наконец, это вызов самой смерти, принимающий две формы. Первая — состояние всемогущества («Меня ничего не касается, смерть — удел других людей»). Затем, когда эта грандиозная форма защиты рушится и становится невозможно более отрицать чувство внутренней неодушевленности, возникает уступка зову смерти («Возможно, следующий раз я хвачу через край — и что? — кого это волнует?»).

Наркотический объект

«Выбор» наркотического объекта редко является вопросом случая. Каждое избранное действие или объект имеет тенденцию соответствовать конкретным периодам развития, на которых интеграция помогающих, заботящихся интроектов потерпела неудачу. К тому же выбранный объект обнаруживает поиск «идеального состояния», которого человек надеется достичь путем использования желанного вещества, личности или действия: состояния изобилия, экзальтации, могущества, отсутствия боли, нирваны и т. д. Любой, кто работал с наркоманами, знает, что практически бесполезно предлагать им заменить объект своей пагубной привычки на другой — менее губительный. Например, если предложить наркоману, употребляющему героин, заменить его на переедание, это вызовет только удивление и еще большее отчуждение, вызванное ощущением, что его абсолютно не понимают.

Как уже отмечалось, объекты наркотических привычек не ограничиваются вещами; другие люди также могут служить этой цели. Существуют люди, которые «питаются» другими, как объектами нарциссиче-ской потребности, когда они сталкиваются с угрожающими аффективными переживаниями (обычно депрессивной природы), с которыми они неспособны совладать или обдумать их самостоятельно. Отношения, установленные по такой причине, часто строятся на требовательной зависимости и инфантильном чувстве беспомощности. Другие находят отношения, в которых можно установить агрессивные взаимодействия, постоянно провоцируя склоки. Под такими стычками часто скрывается параноидное измерение личности. Действительно, агрессивное взаимодействие служит (на какое-то мгновение) защитой от страха преследования. Некоторые используют своих сексуальных партнеров как некое устройство для снятия напряжения, причем сам партнер при этом может не играть никакого значения.

Наркотический аспект человеческой сексуальности, независимо от ее контекста — гетеросексуального, гомосексуального или аутоэротического, можно также концептуализировать, как очерченные выше нарушения интернализации родительских функций, в частности, внешней материнской: беспомощный младенец воспринимал мать как неспособную смягчить его физическое или психологическое страдание. В этом случае сексуальные отношения могут стать драматическим и компульсивным способом предохранения от распада нарциссического образа Собственного Я. Тогда половой акт используется не только для разрядки аффективной перегрузки и восстановления поврежденного нарциссического образа собственной родовой идентичности, но и для того, чтобы не обращать против себя или интернализованных родительских представительств инфантильную ярость. Таким образом, использование сексуальности как наркотика становится необходимым для временного освобождения от чувства ярости, а также для обезболивания, хотя бы временного, кастрированного образа «Я», угрожающей потери границ эго или чувств внутренней омертвелости. В этом отношении партнеры и сексуальные сценарии становятся вместилищами опасных и поврежденных частей наркотически зависимой личности, которые затем можно иллюзорным способом полностью подчинить, путем достижения эротического контроля над партнером, или — через игру в господство в рамках сексуального сценария. В то же время партнеры становятся заменой недостающих или ущербных родительских интроектов, и используются для восстановления хрупкого сексуального образа, созданного ребенком в прошлом, из негативных родительских сообщений. Наркотическое разрешение от психической боли снова обнаруживает свою двойную нарциссическую цель: восстановить поврежденное «Я» и одновременно поддержать иллюзию всемогущего контроля через обращение к наркотической привычке.

Компульсивность и наркотическая сексуальность

По мере продвижения аналитической работы с анализантами, которые используют сексуальность как наркотик, неизменно раскрываются первичные эмоциональные состояния, проникнутые оральным и анальным садизмом и эротизмом. Психотерапевтический процесс может помочь сексоманам научиться отличать тревогу от депрессии в контексте отношений переноса, «обманывая» тем самым внутреннее принуждение разрядить эти аффекты в немедленном действии. Осознание различия между тревогой (страхом перед будущим) и депрессией (болью из прошлого) также подготавливает личность к трудной встрече со своей неспособностью выдерживать и сдерживать сильные аффекты в течение хоть какого-то времени. Аналитический процесс старается создать основу для развития психологических (вместо наркотических) способов преодоления депрессивного настроения и ситуаций, вызывающих тревогу, а также нарциссическими ранами, в особенности, когда эти аффективные переживания ассоциируются с пугающими аспектами текущих сексуальных или любовных отношений.

Клиническая иллюстрация: неосексуал в поисках идентичности

Джейсон, хирург лет сорока с небольшим, обратился за помощью, потому что, как он это обозначил, у него был «тяжелый невроз навязчивости». Этот диагноз был поставлен ему психиатром, у которого он консультировался по поводу своей проблемы. Затем Джейсон обсуждал свой «случай» с другом, тоже психиатром, который предостерег его: «Что бы ты ни делал, не ходи к аналитикам — ты самый обычный истерик. Психоанализ тебе не поможет. Ты только потратишь зря время и деньги». Помимо этих негативных заявлений третьих лиц, Джейсон и сам бросал дерзкий вызов и мне как аналитику, и аналитическому процессу.

Джейсон подробно объяснил, как тяжелые симптомы навязчивости мешают его сексуальной и общественной жизни (хотя его профессиональная жизнь, казалось, не была затронута симптомами). Среди его навязчивых размышлений сильнее всего была озабоченность группами национальных меньшинств, по отношению к которым он был положительно настроен: «Не хуже ли я арабов? Не хуже ли я черных? Не хуже ли я евреев?». На нашем первом собеседовании обнаружилось, что эта озабоченность была тесно связана с его сексуальной жизнью. «Многие женщины сами предлагают себя. Если это арабки, вьетнамки, африканки и т. п., я всегда соглашаюсь, и мои навязчивости ненадолго оставляют меня в покое». Он загадочно добавил: «Когда нет смешивания, нет и проблемы».

Я спросила его, не мог бы он развить это свое высказывание, и он объяснил, что сексуальные отношения с женщинами неизбежно запутывались, если эти женщины, подобно ему, не принадлежали к вышеупомянутым этническим группам и, возможно, имели любовников другого этнического происхождения. Однако, если у женщины другого этнического происхождения, нежели он, был мужчина той же расы, что и она, ему не надо было беспрестанно спрашивать ее об этом.

Когда ему было чуть больше двадцати, он был женат на молодой француженке, к которой он испытывал желание, казалось, потому, что у нее когда-то был короткий роман со знаменитым евреем. «Годами я каждую ночь мучил свою жену, заставляя ее рассказывать мне детали о ее прошлом романе с X. Допрос длился часами. Затем я заставлял ее надевать рваные трусики, связывал и насиловал ее. Но секс был так себе. Допрос занимал слишком много времени».

На всем протяжении его брака, который закончился через 10 лет, у Джейсона были бесчисленные «приключения» с тем же этническим уклоном. Затем он рассказал о другой женщине, с которой у него были длительные отношения. У нее был неясный роман с черной знаменитостью. Она тоже подвергалась бесконечным расспросам перед тем, как Джейсон становился способным заняться с ней любовью. Казалось, что женщины в конечном счете признавались или выдумывали то, что, по их мнению, он хотел услышать. Джейсон заявил, что это было для него так же мучительно, как и для его любовниц, и однажды эта навязчивость наверняка сведет его с ума.

Во время нашего первого собеседования я получила некоторое представление о том, что стоит за его беспокойством по поводу этнических различий. Джейсон кратко рассказал о его своем детстве в семье. «Мои родители бесконечно ссорились, потому что моя мать англичанка, а отец — француз. Он был слегка смуглым и походил на еврея, но был всего лишь гоем». У Джейсона была единственная сестра, на четыре года старше его. Все свое детство они оба страдали от постоянных порочащих замечаний матери об отце. Джейсон помнил, что мальчиком он чувствовал унижение из-за материнского акцента и ее ненависти к французам и многим сторонам французской культуры. Через стол летали оскорбления, отец парировал тем, что называл ее «уродливой английской сукой».

«Моя мать открыто говорила об изменах отца в присутствии нас с сестрой»,— продолжал Джейсон.— Я знаю, у него были ежедневные приключения с его клиентками, особенно с женщинами других рас». После паузы Джейсон добавил: «Все, что у меня было, это мастурбация. Возможно, поэтому я в юности мастурбировал много раз в день. Фактически, я и сейчас мастурбирую в среднем дважды в день». Он добавил, что образцом истинной мужественности в глазах матери был ее собственный отец, который потерял ногу на поле боя.

Из нашей первой встречи я вывела, что с детства Джейсон сместил на различие национальностей своих родителей не только свою навязчивость по отношению к женщинам другой этнической принадлежности, но также и свою тревогу, касающуюся различий между полами. Также оказалось, что Джейсон наделял этнические различия и постоянную сексуальную активность фаллическим значением (отец с идеализированным пенисом). Место женщины было менее ясным. Однако было очевидно, что женщину-аналитика с выраженным английским акцентом, которая также жила среди французов, Джейсон выбрал не случайно! Даже хотя ему пришлось ожидать начала нашей работы в течение года, он отверг другие предложения. Я уже предчувствовала, что мне придется заплатить за весь стыд и психологический ущерб, в котором Джейсон обвинял свою мать.

Как мы договорились, анализ начался годом позже, встречи происходили четыре раза в неделю. Хотя Джейсон говорил о многих профессиональных и фобийных проблемах, для целей этой главы достаточно будет клинического материала, ограниченного различными аспектами сексуального поведения Джейсона и внутренними структурами, которые и вызывали его неосексуальные изобретения.

Путаница в сексуальных идентичностях

Во время нашей первой встречи Джейсон рассказал лишь о тех компонентах своей сексуальной активности, которые заставляли его страдать. Позднее он описал, как он начал переодеваться в латентный период в женскую одежду (в платья своей старшей сестры, особенно в ее платья для танцев) и, нарядившись, мастурбировать перед зеркалом. Его многочисленные эротические изобретения были, видимо, в значительной степени эго-синтоничными. Например, в одной сильно либидинозно загруженной сексуальной игре он настаивал на том, чтобы его подруга надевала искусственный пенис и занималась с ним анальным сексом. В других случаях он связывал, с ее согласия, партнершу, сек ее и вводил ей в задний проход палец или, если это было возможно, всю ладонь. Эти практики обнаруживали явное расстройство чувства сексуальной идентичности Джейсона, а также то, что он в значительной мере путал собственное тело с телом партнерши.

Сейчас, на нашей второй сессии, Джейсон обсуждает то, что он описывает как свою «гомосексуальность».

Джейсон: Я годами ходил на вечеринки с групповым сексом, особенно — чтобы понаблюдать за тем, что мужчины делают своим пенисом. Есть что-то дешевое в моих отношениях с женщинами. Хотя я прекрасно работаю с ними, как хирург с пациентками, вне больницы я, наверно, ненавижу их. В сущности, я убежден, что я гомосексуал, за исключением того, что я никогда не хотел секса с мужчинами. Все это, должно быть, связано с моей английской сукой-матерью... я полагаю, вам интересно, почему я хочу проходить анализ у вас?

Дж.М.: Может быть потому, что я — женщина и английская сука?

Джейсон: Правда, ваш акцент напоминает мне мою мать, но в вас есть и кое-что другое. Вы заставляете меня чувствовать, что я существую. [К моему удивлению, его глаза наполняются слезами.]

Хоть я и была хорошо подготовлена к тому, что ожидает меня в переносе, все-таки меня поразили такие ранние его проявления. Во время первой сессии на кушетке Джейсон обращался ко мне «Джойс» (что совершенно не принято во Франции), а также «на ты» (tu), что позволительно в семье, по отношению к близким друзьям, детям и собакам. Время от времени мне предстояло побывать ими всеми! На протяжении всего анализа я всегда обращалась к Джейсону, используя формальное «вы» (vous). Его способ нападения на рамки анализа привел ко многим интерпретациям по поводу его нарциссической хрупкости и потребности быть соблазнителем. Вдобавок к путанице формального и неформального, Джейсон часто обращался ко мне, пользуясь своим именем, а также использовал мое имя, говоря о себе: «Вчера после сессии меня снова обуял ужас на твоей улице; все мне угрожали. Но я сказал себе: «Теперь, Джойс, ты знаешь, что ты всего лишь наделяешь этих людей своей собственной яростью. Они не хотят тебя обидеть».

И хотя я сосредоточусь в основном на психической экономии, лежащей в основе эротических изобретений Джейсона, в его анализе было много и других измерений, наводящих на размышление. Особенно необходимо здесь привести одну деталь из общей картины внутреннего мира Джейсона. Ребенком он, видимо, сильно страдал от некоторых психотических проявлений, длившихся около года. Он слышал голоса, приказывающие ему делать оскорбительные замечания в адрес друзей семьи, особенно — подруг матери. Подчинение голосам приводило к регулярным взбучкам от отца, которые только усиливались, когда маленький мальчик протестовал, говоря, что это не он виноват, а голоса. Я предполагаю, что в этот период жизни Джейсон сумел изгнать из своего сознания все злобные и эротические мысли, касающиеся различных интрое-цированных образов своей матери, и они возвращались в классической шреберовской форме слуховых галлюцинаций. По рассказу Джейсона, отец пообещал, что он будет пороть его до тех пор, пока он не перестанет слышать голоса. В конце концов эта отцовская «терапия» оказалась эффективной!

Мы с Джейсоном пришли к выводу, что где-то в это время слуховые явления были замещены компульсивными вопросами к матери и ее подругам, по сути — допросами, иногда длившимися часами. Часто Джейсон расспрашивал о том, что стоит дороже из женской одежды, а что дешевле, и зачем нужна, например шуба. Когда подобные вопросы возникали в аналитической ситуации (а я должна признаться, что они сводили меня с ума), у меня порой складывалось впечатление, что я тоже слышу голоса! Нам удалось воссоздать детскую озабоченность Джейсона тем, что касалось сексуальных различий, и, в частности, формирования и функционирования женского тела. Мои интерпретации этой темы в многочисленных контекстах заставили Джейсона подробно вспомнить ежедневные перекрестные допросы, которые его мать устраивала за обеденным столом, язвительно расспрашивая отца, со сколькими женщинами он переспал сегодня. Очевидно, она шпионила за ним, и если видела, как он оживленно беседует с женщиной, особенно с женщиной другой этнической группы, чем она сама, мать приходила к убеждению, что у них не могло не быть сексуальных отношений. Навязчивыми допросами своих любовниц Джейсон снова разыгрывал этот паттерн из детства, идентифицируясь с бесконечными материнскими допросами о сексуальных подвигах отца.

В первые годы анализа Джейсон твердо верил в то, что у его отца были отношения с четырьмя или пятью женщинами в день; но шло время, и его потребность в этом убеждении уменьшалась, и наконец он смог уверенно сказать: «Знаете, я понял, что моя мать была патологически ревнивой. Я думаю, у нее были гомосексуальные проблемы. Я забыл, что мой отец часто протестовал, говоря, что ни один мужчина не сможет заниматься сексом столько, сколько мать ему приписывает». Этим инсайтам и восстановленным воспоминаниям способствовал продолжавшийся анализ гомосексуальных страхов и желаний Джейсона. С течением времени стало ясно, что его яростное недовольство матерью не ограничивается ее постоянными нападками на отца и его предполагаемые сексуальные измены. Вдобавок к этому, он ощущал, что его мать неспособна понять какую-либо другую точку зрения, кроме своей собственной. Наиболее драматическими и острыми моментами его анализа были те, когда он выражал свое убеждение в том, что в глазах матери он реально не существовал. «Я стучался в стены души матери, но единственным ответом мне было эхо».

Когда похожие страхи возникли в переносе (например, если я молчала какое-то время), Джейсон внезапно повышал на меня голос, спрашивая, сплю я или умерла. Иногда он кричал так громко, что я с трудом различала, что он говорит. Когда я спросила его, не пытается Ли он разбудить или оживить меня своим криком, он ответил, что он вынужден был закричать, чтобы установить со мной контакт, потому что я англичанка, и никода бы не поняла, что он говорит. Мы смогли проинтерпретировать эту странную манеру говорить, как выражение мучительного ощущения, что ребенком он не мог «достучаться» до матери, не мог заставить ее понять его страдания, что заставляло его ощущать себя неживым для нее, или же ее неживой для него. (Другие, более благоприятные версии его матери должны были появиться позднее.) В сущности, первичной целью компульсивных сексуальных практик и отношений Джейсона казалась потребность защитить хоть какое-то чувство безопасности и нарциссической уверенности в своей мужской идентичности.

В течение еще двух лет нашего аналитического путешествия одержимость Джейсона этническими различиями и его сложные сексуальные практики начали терять долю своей компульсивности, но затем он обнаружил, что столкнулся с катастрофической тревогой психотического плана, которую он описывал как ощущение «небытия» или «мерт-вости». Он называл эти ощущения «пустотой» или «состояниями пустоты» (etats de vide).

К этому времени Джейсон больше не кричал так оглушительно и редко путал наши имена, но явно боялся потерять рассудок, свои профессиональные навыки или совершить что-нибудь «сумасшедшее», чтобы заполнить пустоту. Эти состояния деперсонализации приступообразно появлялись примерно в течение двух лет и требовали постоянной интерпретации, дополнительных сессий, иногда — телефонных контактов и применения психотропных препаратов в качестве временного средства. Мы анализировали прием лекарств как способ поиска переходного объекта для временного заполнения пустоты в его психическом мире, а именно, отсутствия интроецированного образа заботливой матери. Вслед за нашей проработкой Джейсон прекратил прием лекарств.

На этой фазе нашей совместной работы поведение Джейсона было похоже на то, что Малер (1968) описала как подфазу практики, в которой дети возвращаются к матери-дому, чтобы обрести уверенность перед новым уходом, так как интернализованный образ матери еще быстро теряется. В это время также активизировалась непрерывная мастурбация Джейсона. Мы смогли понять, что, прежде всего, это прибежище предоставляло осязаемое средство убедиться в том, что самые опасные из различных материнских интроектов не разрушили его мужественности; и во-вторых, мастурбация давала ему ощущение того, что он существует, и что его тело имеет определенные границы. К тому же ненадолго исчезало ощущение внутренней мертвенности. Игра с искусственным пенисом выполняла похожую функцию.

В этот период особенно напряженным был наш анализ фаллически-эдипальных страхов Джейсона, а также их первичных прототипов в форме тревог, связанных с отделением и уничтожением, что дополнило наше понимание прочности его сексомании и навязчивостей, а также понимание содержания их фантазийной основы. Клинический фрагмент, взятый из третьего года нашей совместной работы, служит примером этого процесса раскрытия.

Джейсон: Когда я занимаюсь любовью с черной женщиной, чей мужчина тоже черный, не возникает никаких проблем, никаких навязчивостей, потому что, беря эту женщину, я получаю его пенис, и ненадолго чувствую себя мужчиной. Черные мужчины, арабы, вьетнамцы, евреи — у них у всех настоящие члены. Но я все еще чувствую сильную панику с моими женщинами, у которых не было до этого аналогичных постоянных отношений. Снова повторялись часы допросов. Почему?

Дж.М.: Если у женщины не было внутри нее ни одного из этих могущественных пенисов, она кастрированная, точно такая же, каким вы себя чувствуете. Когда вы можете заставить ее признаться в том, что у нее были подобные приключения, вы способны проникнуть в нее, но тогда зависть и ненависть к ней растет безгранично, как мы часто видели. [Здесь я ссылаюсь на аффекты в переносе, а также на детское чувство зависти к матери. Мы расценили эти чувства, как нападение на идеализированный образ женственности, в котором всесильной женщине приписывается обладание органами обоих полов и магическими силами, положенными каждому полу]

ДжейсЪн: Да! Это напоминает мне о тех случаях, когда я секу женщин. Я не хочу причинить им боль; это просто для того, чтобы удостовериться, что им не больно, и они не собираются умирать. В этих случаях у меня есть искусственный пенис, который может довести женщину до оргазма. Это великолепная система!

Дж.М.: А когда у вас нет этого хлыста-пениса, то тогда женщина должна передать вам могущественный пенис, который она взяла у другого мужчины?

Джейсон: Да, наверное, так я думал в детстве. [Длинная пауза.] Но я еще не знаю, почему я всегда страстно желал быть женщиной.

Дж.М.: Возможно, потому что женщины с их женскими половыми органами привлекают мужчин и их пенисы?

Джейсон: И я не знаю, почему я никогда не хотел секса с мужчинами, потому что я — гомосексуал [Он начинает кричать.] Не отрицай этого теперь!

Дж.М.: Почему я должна это отрицать?

Джейсон: А ведь эта задница, доктор Р. [аналитик, с которым Джейсон встречался короткое время, предшествовавшее нашей работе, и к которому он не выказывал особого уважения], сказал, жопа, что я не гомосексуал, потому что я никогда не спал с мужчинами!

Дж.М.: [Джейсону отчаянно необходимо, чтобы его гомосексуальные стремления признавались, так как он чувствует, что его потребность в мужской идентификации была запрещена матерью.] Здесь говорят два Джейсона. Один — гомосексуал и хочет получить в подарок мужской пенис, чтобы стать мужчиной; другой же — гетеросексуал и хочет заниматься любовью с женщиной, в то же время удерживая фантазию о получении от нее пениса, как будто женщина должна дать вам разрешение обладать вашим собственным пенисом.

Джейсон: Все эти забавы с моими подружками и дилдосом: ты однажды сказала, что эти игры представляют мою мать с обвязанным вокруг нее пенисом отца, который она давала мне анально проглотить. [Длинная пауза, затем он начинает кричать.] Мать ненавидела отца! Она не позволила бы мне быть похожим на него и не позволила бы любить его! Все, что у меня могло быть — это ее отец, восхитительный безногий военный герой! [Онразрыдался.]

К этому моменту нашего аналитического путешествия мы оба поняли, что одной из детских сексуальных теорий Джейсона была следующая: чтобы стать мужчиной, он должен был буквально принять в свое тело мужские гениталии. В то же время, он не хотел этого «усвоения» от мужчины, потому что для него равно значимым было то, чтобы мать дала ему доступ к пенису отца, чтобы он затем мог обладать ею. В сексуальной игре с искусственным пенисом Джейсон разыгрывал нередкую для маленьких детей фантазию, в которой они лежат между двумя родителями; отец вкладывает свой пенис в маленького мальчика, у него затем отрастает сильный пенис, который может войти в его мать: конкретная версия фантазий об интернализации в их оральном, анальном и фаллическом аспектах. Эти объектные интрапсихические представительства в конечном счете стали центрами устойчивых (пусть и отклоняющихся) идентификаций с родительской парой в фантазийной первичной сцене, оказавшись, таким образом, фундаментом для высоко обусловленных и компульсивных форм сексуальности во взрослой жизни. Все, чего Джейсон достиг путем идентификации с фаллическими качествами отца, была погоня за бесчисленными сексуальными приключениями — поверхностный, «приклеенный» (адгезивный) вид идентификации, за которую, как мы увидели, ему пришлось дорого заплатить. Эта идентификация в дальнейшем осложнилась тем, что мужественность символизировалась погоней за партнершами, чье этническое происхождение отличалось от его собственного.

После большой и кропотливой работы мы пришли к заключению, что Джейсон интроецировал то, о чем он теперь думал, как о «сумасшедшей» части своей матери. Этот объект интроекции создал два противоречивых родительских образа: с одной стороны, он воображал отца обладателем идеализированного, постоянно эрегированного, не поддающегося кастрации пениса, за которым не было реального мужчины; с другой стороны, отец был опасной и низменной ролевой моделью, не заботливым и не основательным, а потому — равно удаленным от истинно мужского образа. Эти отцовские психические представительства, предположительно, не оставляли матери иного, как быть незавершенной, пустой и сумасшедшей. Джейсон чувствовал себя обделенным фаллическим обогащением, как и его мать (по его мнению). Его основной эротический сценарий, как и многие неосексуальные творения, был составлен наподобие сновидения. Как показывает предыдущий фрагмент сессии, Джейсона сексуально возбуждали женщины, которые, в его фантазии, инкорпорировали могущественный пенис, который он, в свою очередь, анально поглощал, тем самым делая свой собственный пенис фаллическим и способным к проникновению.

Сильно либидинозно загруженная сексуальная игра Джейсона с дил-досом исполняла в его психической экономии ту же роль, что и компуль-сивный поиск наркотических сущностей. В последнем случае целью акта являлось поглощение заменителя успокаивающих материнских функций первичной «матерью-грудью». Компульсивные сексуальные цели Джейсона имели то же значение. Хотя буквальная инкорпорация частичных объектов-заменителей основывается на бессознательном желании получить или воссоздать недостающее или разрушенное во внутреннем мире, очевидно, что эти действия не являются эквивалентом психологических процессов инкорпорации и интроекции. Напротив, ощущаемая потребность во внешних объектах в форме компулъсивной сексуальности или злоупотребления субстанциями свидетельствует о расстройстве в процессах интернализации. Наркотические действия неспособны восстановить поврежденные психические представительства пениса или груди до их символических значений. Они только временно смягчают тревогу и поэтому приобретают наркотический характер — их требуется постоянно выполнять.

В последующие три года Джейсон создал устойчивые отношения с женщиной, своей коллегой, и они стали гордыми родителями двух детей. Хотя Джейсон все еще время от времени нуждался в одиночестве в своей собственной квартире, когда чувствовал себя неспособным выполнять требования совместной жизни, он все больше и больше привязывался к своей партнерше и становился все более и более любящим и заботливым отцом для своих детей. Он все еще находил убежище в мастурбации, когда в его жизни возникали тревожные события, но утверждал, что полностью потерял интерес к своим предыдущим садомазохистским практикам и больше не хочет, чтобы его любовница пользовалась дилдосом. У него сохранился эротический интерес к анальному сексу как к одному из вариантов, но это желание лишилось ком-пульсивных элементов. Его бесконечные допросы, предшествующие половому акту, значительно сократились. Он доложил, что его друзья и коллеги с трудом его узнают, потому что он стал «совсем не таким психом». Сам Джейсон утверждал, что он научился различать свою реальность от реальности других людей. Он повторял, что в течение последних двух лет он впервые в жизни испытывает настоящее счастье.

Мы достигли этапа психоаналитического путешествия Джейсона, на котором наркотическая сторона его сексуальной жизни полностью исчезла. Однако, нарциссический ужас перед потерей границ своего эго и чувства личной идентичности, который придавал силу его компульсив-ным потребностям, все еще был очевиден в других аспектах его жизни и сам по себе заслуживает отдельной главы.