Г лава 3 Сексуальность женщин темы и вариации

Пусть роза — универсальный символ любви. Но мы можем взглянуть и на то, что предшествует цветку и подготавливает его — не только на стебель и листья, но и на корни, вросшие в почву матери-земли, богатой питающими соками, кишащей червями и улитками и изобилующей возможностями. Мы должны смотреть на весь розовый куст.

X. Врай и Дж. Уэллс

Важнее всего нам определиться с понятием женственности (феминности) ^!, поскольку то, на что ссылаются как на «образец женственности» (или «мужественности»), никоим образом не абсолютно, а меняется от культуры к культуре, от эпохи к эпохе и даже в рамках одной культуры. Поэтому я ограничу свои замечания Западной цивилизацией; в других культурах место женщины и то, что считается свойственным ей, женским и женственным поведением, в значительной степени отличается от привычного Западному миру.

Когда семейное окружение облегчает знакомство дочери с женской сексуальной идентичностью, учит находить удовольствие в ней, тогда процесс разочарования, входящий в интеграцию бисексуальных и эди-пальных желаний, возможно будет иметь завершение. Многие теоретики анализа утверждают, что эта интеграция усиливает нарциссические и либидинозные вложения в телесное и женское Собственное Я и благоприятствует глубокому влечению к лицам противоположного пола. Общественный дискурс добавляет, что эта ориентация должна сочетаться с желанием найти приносящие удовлетворение любовные отношения и, ⁶ в конце концов, иметь детей с самостоятельно избранным мужчиной. Интеграция гомосексуальных эдипальных стремлений ⁷, как и гетеросексуальных желаний, возбуждает страстную потребность иметь любовника противоположного пола и стать матерью, что согласуется с принятым определением того, что почитается женственным (феминным) в Западном обществе. Три варианта женской сексуальности, не находящиеся в согласии с общественными концепциями,— это женская гомосексуальность, женский транссексуализм и женские «извращения».

Лесбиянка в анализе

Отличаются ли установки лесбиянки относительно своих гомосексуальных желаний к обоим родителям от установок женщины, сохраняющей, начиная с детства, убеждение в своей гетеросексуальной идентичности? Клинические наблюдения заставляют меня предположить, что анализируемые лесбиянки иногда все еще по-детски ожидают «завладеть» материнскими прерогативами, как это было описано выше. Хотя желание сексуального обладания матерью и/или желание стать отцом обычно вытесняются в бессознательные слои психики, отказа от них так и не происходит, по трудно определимым причинам. Иногда представляется, что лесбиянка вновь проигрывает эти желания в жизни, пытаясь дать другой женщине то, чего она так страстно желала в детстве; иногда она хочет» получить от своей любовницы (играющей роль матери или отца) нарциссическое подтверждение того, что и она как человек, и ее тело, и эротическое наслаждение от него, очень ценны для партнерши и радостно ею принимаются.

В целях обсуждения особых клинических открытий при работе с лесбиянками я отвечу на вопрос, который мне часто задают в разных странах слушатели моих лекций: чем отличаются друг от друга аналитические процессы гетеросексуальных и гомосексуальных женщин?

Клинические темы лесбиянок весьма незначительно отличаются от тех, которые возникают в аналитической работе с гетеросексуальными пациентками. Если гомосексуальная женщина, желающая пройти анализ, не находится в конфликте со своей сексуальной ориентацией, ее запрос обычно вращается вокруг помощи в тех же самых проблемах, которые подвигают и других женщин пуститься в аналитическое путешествие. Многие женщины, гетеро- или гомосексуальные, ищут аналитической помощи, испытывая затруднения или срыв в своей профессиональной деятельности, обычно интеллектуальной или художественной.

Классическое невротическое страдание, возникающее вследствие фобийной или обсессивной симптоматики, никак не отличается, независимо от того, гомо- или гетеросексуален пациент.

Сексуальные проблемы в любовных отношениях'— следующие по важности и у гетеросексуальных, и у гомосексуальных женщин. Трудности в получении или предоставлении сексуального удовлетворения — известная причина обращения за лечением. Однако, помимо общего сходства, здесь есть различие между пациентками разных сексуальных ориентаций. Гетеросексуальные женщины жалуются на неудачу в достижении оргазма с партнером и часто добавляют, что главный их источник удовольствия — мастурбация. По контрасту с ними, лесбиянки часто жалуются на отсутствие интереса к получению сексуального удовольствия. Некоторые анализантки заявляли, что их сексуальное удовлетворение исходит в основном из того, что они доставляют эротическое удовольствие своим любовницам, а требование любовницы, чтобы и они тоже наслаждались переживанием оргазма, вызывает у них страх, или они его отвергают. Три мои пациентки говорили, что они не хотят, чтобы их трогали, а одна боялась, что старая фобия рвоты может вернуться, если она допустит сексуальную стимуляцию со стороны партнерши. Для каждой из этих женщин сознаваемый мотивирующий фактор обращения за помощью можно было бы суммировать так: «Почему я не в состоянии получать сексуальное удовольствие? И с какой стати я обязана его получать? Моя любовница говорит, что больше не в силах выносить моего отказа. Если я не решу эту проблему, боюсь, что наши отношения развалятся». Другие две жаловались на оборотную сторону той же трудности — их разочаровывало отсутствие сексуальной отзывчивости их партнерш.

Потеря или угроза разрыва длительных любовных отношений — обычная причина психических страданий, которая может быть связана с сексуальными затруднениями, а может и не быть. Здесь тоже нет выраженных отличий гетеросексуальных женщин и лесбиянок.

Широкая распространенность отрицательного отношения людей к представителям меньшинства — дополнительный мотивирующий фактор обращения к анализу, специфичный для гомосексуальных женщин. (Чаще всего, мужчины и женщины, которые ядовито критикуют гомосексуальных женщин или издеваются над ними, разряжают так свой собственный страх перед своими неосознаваемыми гомосексуальными тенденциями.) Семья пациентки тоже может быть источником данных негативных установок, которые только усиливают ее человеческое психологическое страдание и питают Эго-дистоничную гомосексуальность.

Мои клинические находки, в общем, согласуются с заключениями Хукера (1972) о том, что единственная очевидная разница между гомо-сексуалами и гетеросексуалами — это их психосексуальный выбор объекта. Наиболее опытные клиницисты и исследователи сообщают о том, что разнообразие личностей среди гомосексуалов гораздо выше, чем их сходство (Саймон и Ганьон, 1967; Ричардсон, 1984). Поскольку самая поразительная черта людей — единственность каждого человека, неудивительно, что это качество приложимо как к гомосексуальным, так и к гетеросексуальным людям. Более того, с клинической точки зрения, на которой мы стоим, мы достигнем большего инсайта в понимании человеческой сексуальности через изучение ее отклонений от так называемой нормы, чем через усиленное изучение якобы беспроблемной гетеросексуальности.

Определение гомосексуальности

Теперь важно определить, что понимается под термином гомосексуальность. Я согласна с Айси (1989), что гомосексуальная ориентация не должна определяться только по активной гомосексуальной практике, но в расчет следует принимать страсти, желания, фантазии и вложения либидо, с детства до зрелости, независимо от того, получают ли они воплощение в действии.

Исследование Бурха (1989) (книга, посвященная теме комплиментарное™ в лесбийских отношениях) предполагает, что лесбиянки делятся на две категории: те, кто вполне осознавал свою сексуальную ориентацию с детства, и те, у кого был значительный гетеросексуальный опыт, а самоопределение в качестве лесбиянки состоялось уже во взрослой жизни. Бурх предлагает термины «первичный лесбианизм» и «избирательный или бисексуальный лесбианизм» для описания этих двух категорий, предупреждая, что их нельзя считать исчерпывающими.

Давайте напомним себе, что «гомосексуальность» не существует в единственном числе, и существенно важно говорить о «гомосексуальностях», поскольку существует много разновидностей данного объекта, действий и структур личности, как и при «гетеросексуальностях». Что касается специфически клинических аспектов анализа женщин-лесбия-нок, важно (как и с любым пациентом) внимательно слушать «теорию» каждой пациентки о себе самой, своих проблемах и своем прошлом. Делалось множество попыток выявить этиологические факторы, которые «объясняли» бы ощущение гомосексуальной идентичности и объектный выбор. Помимо прочих привходящих сложностей, такие исследования часто упускали из виду тот факт, что в рамках клинической обстановки мы слышим личную теорию пациентки о своей истории и о ее особых интрапсихических представлениях родительских образов. Хотя и важно ухватить травматические последствия реальных событий, о которых рассказывает пациентка, но они очень мало могут говорить о «настоящих» родителях, поскольку личные исторические отчеты о драматических событиях, «вспоминаемых», начиная с детских лет, меняются со временем (как и история вообще). Более того, обстоятельства, которые вспоминают лесбиянки, рассказывая историю своего детства, так же часто открывают нам и пациентки с иной ориентацией и иным ощущением сексуальной идентичности.

Как я упоминала, мои клинические наблюдения указывают, что нет особой разницы между лесбиянками и гетеросексуальными женщинами в том, что касается профессиональных и социальных конфликтов и страданий, причиняемых затруднениями в этой области. Однако определенная разница между гомосексуальной и гетеросексуальной ориентацией заметна при сравнении и противопоставлении источников сексуальных затруднений и причин разрыва любовных отношений в ранее стабильной паре.

Лесбийская пара

Дистресс в лесбийской паре часто возникает, когда одна из партнерш хочет сексуальных отношений, а у другой это не встречает равного интереса. Я уже отмечала, что три мои гомосексуальные пациентки назвали отсутствие интереса к получению сексуального удовольствия главной причиной обращения к анализу. Здесь нельзя не увидеть обычную проблему, предъявляемую огромным числом гетеросексуальных пациенток,— их мужья или любовники жалуются на то, что они не проявляют интереса к сексуальным отношениям или не получают удовольствия от них. В обоих случаях мы можем найти сходный набор бессознательных фантазий, в которых сексуальное удовольствие предстает запретным или опасным. Эти фантазии привязаны к классическим запретам и предупреждениям родителей растущему ребенку, так что любое их нарушение грозит потерей любви интернализованных родителей.

Но по ту сторону этой всеобщей родительско-эдипальной грани гомо-сексуалы часто испытывают глубокие страхи, исходящие из фантазий о телесном ущербе, о потере телесных или психических границ и дезинтеграции ощущения Собственного Я. По моему клиническому опыту, такой ужас мы обнаруживаем в бессознательных (или предсознатель-ных) фантазиях лесбиянок чаще, чем у гетеросексуальных пациенток.

Конфликты, ведущие свое происхождение из бессознательных страхов и желаний родителей, могут породить у ребенка ущербный или хрупкий образ своего тела в целом. Если к этому позже добавится уничижительный или угрожающий родительский дискурс, касающийся сексуальности, тогда нарциссический образ девочки и все ее существование как личности легко могут быть возложены ею на сексуальное Собственное Я и значение, приписываемое «женственности». В свою очередь это оставляет длительный отпечаток на сердцевине идентичности своему роду и своей сексуальной роли, которые каждый ребенок строит, начиная с младенчества.

Пренебрежительное отношение к женской сексуальности в семье или в общественном дискурсе часто обостряется материнской сверхзаботой о здоровье, сне, питании и выделительных функциях ребенка, что может быть интернализовано девочкой как свой низменный телесный и сексуальный образ. Некоторые лесбиянки вспоминают в анализе особую тревогу своих матерей об их кишечнике и фекалиях. Моя пациентка Карен (МакДугалл, 1978b) заявила, что по-настоящему верила в детстве, что она — единственная из женщин семьи, которая испражняется. Это была ее «грязная тайна», из-за которой она чувствовала невероятное унижение. Бенедикта (см. Главу 5) с ужасом вспоминала клизмы, которые ставила ей мать, и иногда сравнивала свое собственное литературное творчество с постыдной продукцией кишечника. Когда Оливия (МакДугалл, 1964) была маленькой, ей не позволялось упоминать выделительную функцию, и нужно было вежливо покашлять, чтобы показать, что ей нужно на горшок. У этих пациенток были искаженные или тревожные образы своего тела и его соматического функционирования. Многие гетеросексуальные женщины вспоминают сходные детские истории, но не обязательно переносят эту материнскую проблему на интрапсихические представительства своего пола или своей женственности.

Другие пациентки-лесбиянки выражают убеждение, что все, что ни есть женского и женственного, принадлежит исключительно их матери. Предположить собственное обладание этими внутренними сокровищами было для дочери равноценно разрушению матери, словно двух женщин не могло быть в этой семье или в этих отношениях мать-дочь. В некоторых случаях дочь получала впечатление, что она неприемлема для матери, и интерпретировала его как требование приобрести психически «мужские» качества, чтобы заслужить ее любовь и внимание.

Кажется, иногда и судьба играла свою роль. Две из моих анализан-ток-лесбиянок родились вслед за смертью младенцев-мальчиков. В ходе анализа одна из них спросила тетю, которая тогда жила в семье, что она помнит о реакции на ее рождение, более тридцати лет назад. Без колебаний тетя ответила: «Твой отец сказал: “У меня очень печальные новости — это девочка”,— и разразился слезами». Третий пример — моя пациентка Софи (МакДугалл, 1978а), которая родилась вслед за преждевременной смертью братьев-близнецов. У Софш'было отчетливое впечатление, что ее родители были разочарованы ее биологическим полом с самого ее рождения. Семейный дискурс, как она чувствовала, подтверждал это, что привело к виноватой потребности как-то возместить родителям смерть сыновей.

Другие травматичные события прошлого, вспоминаемые пациент-ками-лесбиянками, породили тематически сходные фантазии, носящие все тот же характер преследования. Форма их могла быть разной:

1. «Я должна была родиться мальчиком, как они хотели».

2. «Все хотят, чтобы я была девочкой, но я неправильная девочка».

3. «Моя мать — единственная взаправдашняя, настоящая женщина в этой семье, и она не позволит мне взять от нее то, что мне нужно, чтобы стать женщиной с женскими правами и привилегиями».

4. «Моя мать в растерянности, она защищается от того, чтобы быть женщиной, и мое единственное желание — ничем на нее не походить».

5. «Мой отец презирает меня (вариант — моего отца вечно нет дома) — видно, я виновата».

6. «Мой отец любит меня, но как сына».

Похожие фантазии можно найти в анализе многих гетеросексуальных женщин, но их разрешение в болезненном образе Собственного Я приняло иное направление.

Давайте не забывать, что обобщения относительно сексуальной идентичности или особых сексуальных практик нельзя делать единственно на основе тех людей, которые обращаются за психотерапевтической помощью в связи с их психологическими проблемами (идут ли эти проблемы из сексуальной или иной стороны их жизни). Психоаналитические пациенты представляют собой относительно малую часть населения и не выбираются нами, а сами демонстрируют большее психологическое страдание, связанное с их сексуальной ориентацией, в отличие от многих других гомосексуальных женщин и мужчин, которые не чувствуют потребности в психотерапии или, возможно, отрицают свою душевную боль. Поэтому я хочу подчеркнуть, что основываю свои наблюдения и выводы только на своей работе с лесбиянками, обратившимися к психоанализу по поводу психического страдания.

Тридцать лет назад я написала статью «Гомосексуальность у женщин» (МакДугалл, 1964), основанную на чрезвычайно малом числе пациенток. Мой опыт аналитика тогда мирился с фактом, что мое понимание динамики лесбийских любовных отношений основывалось на очень скудном числе клинических случаев. Эта недостаточность данных привела меня к ряду формулировок, хотя и уместных по отношению к обсуждаемым случаям, но менее приложимых к другим пациенткам лесбиянкам, с которыми я работала в последующие годы, после первых исследований в данной области. Поэтому я не хочу, чтобы создавалось впечатление, что мои сегодняшние открытия — носят всеобщий характер и применимы ко всем гомосексуальным женщинам.

Женский транссексуализм ⁸

Американский психиатр Гарри Бенджамин (1953) был первым автором, который ясно определил транссексуализм и дифференцировал его от сексуальных перверсий и психозов. Другие авторы также подчеркивают, что транссексуалы недвусмысленно отличаются и от тех, кто определяет себя как гомосексуала. Однако некоторые исследователи-аналитики (Лиментани, 1989; Столлер, 1975) считают, что женщины, желающие «изменения пола», демонстрируют особую форму женской гомосексуальности.

Главная причина страданий транссексуалов обоих полов проистекает из глубокой убежденности в противоположности анатомического пола и психологического рода (гендера). Другими словами, транссексуалы воспринимают свою сексуальную идентичность, как тотально расходящуюся с их половыми органами. Это всепроникающее ощущение расхождения, биологической дисгармонии, часто сопровождается впечатлением, что они изуродованы, изувечены, даже чудовищны. Следует подчеркнуть, что транссексуалы не страдают иллюзиями по поводу их анатомического пола; он ими признается, но воспринимается как уродство. А в общем, транссексуалов нельзя отнести к психотикам.

Здесь уместно вспомнить о разграничении, введенном Овиси и Персоном (1973, 1974). Эти авторы отличают первичный транссексуализм от вторичного так же, как Бурх разграничивает лесбиянок. Первичные транссексуалы всегда осознавали чувство своей как бы аномальности и мечтали о хирургическом решении проблемы, обычно начиная с позднего подросткового возраста. Вторичные транссексуалы ищут этого решения позднее, иногда после сорока лет и более.

Требование «смены пола» поднимает радикальный вопрос о процессах идентификации, участвующих в приобретении чувства сексуально-половой идентичности. Центральная проблема здесь — воздействие бессознательного обоих родителей при создании у ребенка чувства дискомфорта относительно его (ее) рода. Столлер (1975) наблюдал, как матери транссексуалов последовательно предъявляют депрессивную опустошенность, как бы отсутствие любых желаний. Он выдвинул гипотезу, что в случае мужской транссексуальности эта «транссексуальная судьба» складывается в младенчестве, возможно, на первом году жизни, и что тенденция вести себя, как девочка, часто проявляется до трех лет. Однако, наблюдения Столлера над девочками привели его к утверждению, что желание и присвоение мужской родовой идентичности происходит, видимо, между третьим и четвертым годом жизни. В этих случаях мать представляется неспособной наделить ценностью женственность маленькой девочки, а иногда девочкой занимался только отец. Более типично то, что отец представляется равно незаинтересованным в женственности девочки и даже поощряет мужские и мужественные качества и виды деятельности. По Столлеру, дочь, получающая такую искаженную поддержку, в конце концов принимает на себя роль «мужа» матери. Такой же роли она потом ищет в последующих гомосексуальных отношениях, где она хочет, чтобы партнерша признавала ее не за женщину, а за мужчину.

Эта динамика снова напоминает мне мою пациентку Софи, родившуюся после смерти мальчиков-близнецов. Ее лесбийские подруги иногда говорили ей, что она «не настоящая лесбиянка». Одна любовница прямо спросила ее, не смущает ли ее своя лейсбийская идентичность; другая сказала: «Ты по сути транссексуалка, а не лесбиянка». Эти замечания заставили Софи задуматься, хотя она признавала и иногда ей даже казалось, что у нее есть «призрачная часть тела» там, где должен был быть ее пенис. Ее родители, видимо, поддерживали впечатление, что Софи обладает скорее мужской, чем женской идентичностью. Она вскоре припомнила, как ее отец говорил, уезжая в командировки: «Ты следи за матерью, пока меня нет. Помни, ты теперь в доме хозяин». Один раз Софи захотелось обсудить свои гомосексуальные отношения с матерью, чтобы объяснить ей, почему она так несчастна в своей любовной жизни. Ее главное желание, сказала она матери, играть роль мужа для своих любовниц. Но они не ценят ее порыва, и она жалеет, что не родилась мальчиком. Мать ответила: «Знаешь, я слышала, что люди делают для этого операцию. Почему бы тебе не разузнать, как «кое-что» приделывают?»

Пациентки, подобные Софи, подтверждают тезис Секарелли (1989), что транссексуальный выбор делается, в определенном смысле, родителями, часто до рождения ребенка. Секарелли (1994) утверждает:

«Если [будущий транссексуал] появился на свет ради завершения процесса разочарования, реального или воображаемого, ради заполнения пустоты, «исцеления» раны, нанесенной родителям в предыстории ребенка, возможно, что транссексуальный «выбор» заявит о себе, перед лицом угрозы личной и сексуальной идентичности, как единственный способ избежать катастрофического решения ... и тем самым уйти от опасности психоза».

Лиментани (1989) подчеркивает всепоглощающую тревогу, связанную с отделением (сепарационную тревогу) и индивидуацией у тех, чья судьба во взрослой жизни — транссексуализм. Он добавляет, что потребность быть отдельной личностью может возобладать над желанием сохранить телесное Собственное Я. Он отмечает даже более серьезные нарушения у девочек, чья мать не выносит своего собственного женского тела. Дочь, таким образом, не может идентифицироваться со своей матерью, как с женщиной, и приходит к выводу, что она — мальчик в теле девочки. Позднее она будет добиваться «смены пола», с надеждой, что мать признает ее стоящим человеком. Лиментани задается вопросом, является ли необходимым элементом постулированная идентификация с отцом? И подчеркивает роль отсутствия отца (и в реальном, и в символическом смысле).

Секарелли, напротив, наблюдал, что отец часто играет важнейшую роль в детстве женщины, которая впоследствии хочет отнесения к другому полу, Он описывает случай «Марка», которая, сколько она может вспомнить, чувствовала себя неловко в своем женском теле и всегда считала девочек «противоположным полом». Мальчики ее возраста принимали ее, как мальчика; они вместе играли в футбол и занимались другими «мужскими» делами, требующими физической силы. Ее отец был ее постоянным «приятелем» и относился к ней, как к сыну, с самого раннего детства. Мать не делала ничего, что остановило бы ее мужа и дочь в создании мужской идентичности у дочери.

Секарелли (1994) подчеркивает, что центральной идеей исследования истоков транссексуального желания было определение того, как именно мать вкладывает свое либидо в гениталии ребенка, начиная с рождения. Относительно девочки он утверждает, что

«...ее желание приобрести пенис не имеет отношения к зависти к пенису, концептуализированной Фрейдом, но соотносится с тем фактом, что этого требуют, по ее ощущению, ее родители или один из них. Таким образом, приобретение пениса, поскольку он символизирует мужественность, придаст ей телесную внешность, соответствующую ее глубокому убеждению в своей мужской сексуальной идентичности».

Сексуальные отклонения у женщин

Ценность наследства, полученного от Фрейда в области женской сексуальности и ее отношения к сексуальным перверсиям, может быть оспорена по ряду причин. Первый очевидный фактор — его фаллоцентризм: его рассуждения были основаны всецело на мужской точке зрения,

в которой он делал излишнее ударение на зависти к пенису. Вдобавок то, что он идеализировал материнство (в соответствии с общественным дискурсом своего времени), сыграло негативную роль в исследовании перверсного материнства. Матери не то что во всем хороши, они даже не всегда «достаточно хороши»; и это вызов психоанализу — понять, что лежит за поведением матерей, которые оскорбляют детей физически или сексуально. Почти всегда образец этого поведения восходит по меньшей мере к трем поколениям. Природу отношения матери к ребенку, которому уготовано перверсное обращение, часто можно проследить до факторов, породивших травматические события детства самих родителей; факторов, часто влияющих на то место, которое (как ожидается даже до его или ее рождения) займет ребенок, и на его или ее судьбу. Иногда родители неявно навязывают требование, чтобы ребенок «заплатил» за все, что они выстрадали, или воплотил определенные родительские аспекты, за которые они сами не принимают на себя ответственности. (Это могут быть как позитивные, так и негативные качества и атрибуты.)

Большая новаторская работа по вопросу перверсного материнства была начата Эстелой Уэлдон, психиатром и аналитиком Портмановской Клиники в Лондоне, работавшей с женщинами, имеющими сексуальные проблемы (Уэлдон, 1989). Очевидно, что мать занимает уникальное место в жизни выкармливаемых ею детей, и потому у нее уникальная власть над ними. Уэлдон указывает, что злоупотребление этой властью может проявляться через побои и инцест. Словесные оскорбления, часто приносящие больше вреда, чем физические,— еще одно злоупотребление материнской властью. Точно так же, ложная или пугающая информация о принадлежности к женскому/мужскому роду и о сексуальных реалиях может иметь столь же разрушительные последствия, как инцест для сексуальной идентичности и родовой роли.

Одна из концептуальных трудностей в обсуждении и исследовании перверсного поведения женщин проистекает из того факта, что со времен Фрейда перверсию почти что идентифицировали с мужской сексуальностью и пенисом. Конструкция перверсий понимается как защита от страха кастрации и конфликтов мужского Эдипова комплекса. Следовательно, в литературе предполагается, что у женщин не бывает сексуальных отклонений (Уэлдон, 1989). Фрейд верил, что Эдипов комплекс у девочки разрешается, как только она принимает тот факт, что от отца она может получить ребенка вместо пениса. Такой взгляд подразумевает, что у женщин нет нужды в сотворении сексуальных извращений — они могут просто иметь детей!

В контрасте с формулировкой Фрейда можно выдвинуть гипотезу, что женский страх кастрации более силен и более обширен, чем мужские страхи, поскольку женские страхи относятся ко всему телу, особенно сильно сосредоточиваясь на «внутреннем пространстве», где испытываются генитальные ощущения. У обоих полов существует выраженная тревога в фазе эдипальных генитальных желаний и фантазий, но помимо этого мы находим глубокое отсутствие чувства безопасности, связанное с личной идентичностью. Это чувство всегда сопровождается гневом и насилием, которые также должны быть вмещены в рамки сексуальной изобретательности. Столлер (1976) определил перверсии как «эротическую форму ненависти». У обоих полов изначальные объекты ненависти (или частичные объекты) относительно бессознательны. Уэлдон (1989) утверждает, что у мужчин перверсный акт направлен на внешний частичный объект, тогда как у женщин он обычно совершается «против собственного тела или объектов, которые они рассматривают, как свое собственное творение — своих детей. В обоих случаях, дети и тело трактуются, как частичные объекты».

Некоторые девочки, у которых впоследствии развились отклоняющиеся формы полового акта и сексуальных отношений (такие, как эксгибиционизм или садомазохизм), часто чувствовали себя нежеланными, чувствовали, что мать не обращает на них внимания или, напротив, душит их. Другие воспринимали себя как частичный объект, который принадлежит матери, и поэтому она обращается с ним, как со своим нарциссическим продолжением. Каждый из этих сценариев порождает яростную ненависть. Иногда эти женщины из жертвы становятся хищниками, ищущими свои жертвы, и в этих случаях «другой» (ребенок или любовник) трактуется как частичный объект. Это поведение часто служит маниакальным экраном против бессознательного страха потери матери и, следовательно, полной потери всякого чувства идентичности.

Эротизация может быть использована как защита против детских переживаний, вызвавших потрясение. За многими формами компуль-сивной и отклоняющейся сексуальной практики мы обнаруживаем общую тему: детская травма становится терпимой, если превратить ее в эротическую игру. В своей книге «Боль и страсть» (1991) Столлер исследовал причины, по которым некоторые люди связывают боль или унижение с неистовым эротическим желанием. После углубленных исследований в частных клубах «S & М» и «В & D» ⁹, он открыл, что многие из участников (например те, кто использует как форму сексуального удовлетворения нанесение болезненных уколов другим и себе) были в раннем детстве госпитализированы для лечения и вынуждены были перенести сильную боль. Возможно, что способность трансформировать боль в источник сексуального экстаза послужила предотвращению более психотичного исхода.

Но для распространения концепции отклоняющейся женской сексуальности на отклонения от нормы телесных функций, как это делает Каплан в своей книге «Женские перверсии» (1989), нужны доказательства. Как пример «перверсии» она приводит анорексию и булимию, а также включает сюда самоповреждение и клептоманию. Однако я считаю, что такое расширение делает вопрос еще более неопределенным. Я предпочитаю ограничить значение термина «перверсия» сексуальным поведением как таковым, как и делал Фрейд. Признавая существование несексуальных влечений (инстинкт самосохранения), Фрейд не считал, например, алкоголизм извращенной (перверсной) потребностью в питье, или анорексию и булимию извращением (перверсией) пищевого инстинкта. Самое большее, что можно утверждать, что ранняя либидинизация этих функций самосохранения играет роль в их последующем искажении.

Отклоняющиеся формы мастурбации

В ходе своего анализа многие женщины вспоминают то, что можно считать отклоняющимися формами мастурбации — а именно, такие формы, где использование руки кажется запретным и заменяется использованием причиняющих боль объектов, вставляемых во влагалище или в анус. Анализантки часто объясняют, почему рука была запретной: она или ассоциировалась с жестоким наказанием за мастурбацию, или руки девочки были связаны так, что она не могла дотянуться до гениталий и вынуждена была открыть другие средства создания эротической стимуляции. Другие, как Кейт и Луиза (см. Главу 7), чувствовали себя вынужденными использовать мочеиспускание или испражнение, чтобы достичь оргазма.

Как и при исследовании конструкции женской и мужской родовой идентичности, аналитическое исследование этих догенитальных и архаичных форм сексуального возбуждения многое позволяет нам узнать о бессознательных фантазиях анализанток, страдающих от серьезных сексуальных затруднений, но не изобретших отклоняющихся мастурбационных действий. Чаще всего, у этих пациенток есть проблемы в достижении сексуального удовлетворения именно потому, что их эротические сценарии такого рода были вытеснены. Только в ходе аналитического путешествия они открывают, до какой степени сопротивляются таким эротическим мечтам в отношениях со своими партнерами.

Клинический пример: эксгибиционистка

Доктор С., чьей официальной должностью была защита прав женщин, спросила, не может ли она обсудить со мной особую проблему, возникшую в ходе ее работы. Среди прочих задач она должна была иметь дело с сексуальными домогательствами в образовательных учреждениях, на промышленных и коммерческих предприятиях, использующих труд женщин. В газетах стали появляться заметки о ее лекциях для руководящего состава в тех местах, где был зарегистрирован ряд подобных жалоб. Однажды ей позвонила Мать-настоятельница женского монастыря, спрашивая, не может ли она получить совет, потому что считает, что они стали объектом сексуальных домогательств. Каждый вторник, объяснила Мать-настоятельница, трое монахинь водят группу девочек в бассейн. Каждый раз, когда они останавливаются на перекрестке (а маршрут учительниц и девочек известен), там появляется мужчина, распахивает свой длинный черный плащ (а больше на нем ничего не надето, кроме резиновых тапочек) и «светит» своими гениталиями перед строем детей.

Доктор С. позвонила в полицию об этом опасном эксгибиционисте. Там ей велели передать монахиням, чтобы они позвонили ей, когда он вновь появится, а для нее установили горячую связь с бригадой захвата.

В следующий вторник сигнал бедствия был немедленно передан бригаде захвата, появившейся на сцене через четыре минуты. Эксгибициониста схватили за шиворот. Ко всеобщему удивлению, это была женщина! Монахини и девочки явно не заметили, что у того, кто «светил», не было пениса, а были груди! ¹⁰

Последовала дискуссия: следует ли арестовать эту женщину за нарушение закона, или отправить на психиатрическую экспертизу, где определят, не психоз ли у нее? Когда Доктор С. консультировалась со мной в Париже по поводу этого необычного случая, я была еще более удивлена тем, что ответственность за эксгибиционизм ставится под сомнение. Было совершенно явно, что специалисты, у которых они уже проконсультировались, придерживались классического фрейдистского взгляда: для того чтобы позволить себе сексуальное извращение, нужно иметь пенис. (Возможно, аргументом служило убеждение, что женщине нечего показывать, или что надо быть совсем сумасшедшей, чтобы публично показать, что у тебя нет пениса!)

Я обсудила вопрос женского эксгибиционизма с моим добрым другом и коллегой, доктором Эстеллой Уэлдон. Она согласилась, что таково общее убеждение — нет такой вещи, как женский эксгибиционизм, хотя у нее консультировалось немало страдающих им женщин, которых беспокоила эта компульсивная потребность. Она добавила важное наблюдение, что, по ее опыту, они, как и мужчины-эксгибиционисты, почти всегда выставляются перед женщинами, но в особенности, перед теми, кто'представляется им воплощением авторитета. Доктор Уэлдон согласилась с моим предположением, что эксгибиционистки ожидают встретить в них фигуру матери, которая обратит внимание на дочь, признает ее биологический пол и авторитетно прикажет ей одеться и идти домой.

С тех пор мне не раз рассказывали о других случаях эксгибиционизма женщин — как следующих тому же образцу, так и предпочитающих выставляться перед мужчинами, а не перед женщинами. И очевидно, мы не должны по одному слунаю или симптому проводить обобщения по поводу всей структуры нарушения. Вероятно, существует много вариантов женского и мужского эксгибиционизма, как и других категорий сексуальных отклонений. Как всегда, самая выдающаяся черта здесь — уникальность качеств внутреннего мира каждого индивида, его или ее психического театра.

Пары с общим отклонением

По моим наблюдениям, проходившие анализ женщины вовлекались в сексуальные практики, где доминировали догенитальные, фетишистские или садомазохистские действия, по настоянию своих любовников или мужей. Хотя каждая женщина жаловалась на это, в большинстве случаев мы смогли воссоздать инфантильное прошлое женщины таким образом, что становилось понятно, почему они выбрали именно таких мужчин, и как они получали тайное удовольствие от своих сексуальных ритуалов.

Два клинических примера иллюстрируют эту форму эротического самовыражения. В обоих случаях муж был в анализе у коллеги, и мы, к счастью, могли обсуждать нашу совместную аналитическую работу в аналитической группе. Мари-Мадлен послал ко мне коллега, у которого лечился ее муж. Во втором случае, Кейт и ее муж независимо получили рекомендации от психиатра в их родном городе.

Клинический пример: уринарный секс

Мари-Мадлен пришла в анализ из-за болезненных социальных фобий: на коктейле или обеде она не могла выдавить ни слова, иногда часами. Кроме того, она жаловалась, что ее муж говорит непрерывно, стоит им куда-нибудь выйти; она приписывала это тому, что он очень много пьет. В это время у них был уже двухлетний сын, и они втроем жили в комнате для прислуги, потому что алкоголизм мужа сильно снизил его возможности зарабатывать деньги. Мари-Мадлен заявила, что ее муж пьет, чтобы заглушить вечный страх перед сердечным приступом. (Она сама, напротив, отказывалась прибегнуть к алкоголю для снятия своей фобийной тревоги.) Несмотря на беспорядочность в работе, ее мужа все же оценивали как многообещающего и даже замечательного специалиста в выбранной им профессии.

Не ранее, чем мы проработали вместе год, по четыре раза в неделю, моя пациентка с трепетом заговорила о своих сексуальных отношениях с мужем. Она сказала, что он находит эротически возбуждающим единственный вид секса — он заставляет ее писать на него. Она заявила, что ненавидит это; не только потому, что это чрезвычайно ее тревожит, «но особенно ужасно, когда он настаивает, чтобы мы это делали во время отпуска, в гостинице». То, что они при этом нарушают закон, как уверял ее муж, только увеличивает его возбуждение. Вскоре после рождения ребенка Мари-Мадлен решила больше не соглашаться на требования мужа.

Мои попытки понять природу ее участия в этой догенитальной форме занятий любовью вызвали у Мари-Мадлен одно детское воспоминание. Она жила в деревне, и ее часто оставляли на няньку. Один раз, когда ей было три-четыре года, три ее приятеля по играм уговорили ее снять штанишки и взобраться на дерево, чтобы они могли разглядеть ее половые органы. Она с готовностью все это проделала. Когда она уже сидела на дереве, мальчики попросили: «Пожалуйста, покажи, как ты писаешь». Она вспомнила, как ей приятно было, что у нее есть нечто важное, что она может показать мальчикам и что их возбуждает, и она принялась мочиться. И тут в сад нагрянула няня и сердито приказала Мари-Мадлен слезть с дерева и надеть штанишки. Потом ее здорово отшлепали. Но самой унизительной частью эпизода был гнев шокированных родителей и их неодобрение ее «плохого» поведения.

Хотя многие мальчики бегали за Мари-Мадлен, когда она стала взрослой, она отказывалась вступать в сексуальный контакт, пока в двадцать лет не встретила своего мужа. Он казался ей таким умным и увлекательным, таким непохожим на других и свободным в своих эротических проявлениях. В первый раз в жизни она влюбилась и страстно желала мужчину. Так, все еще девственной, она вышла замуж за г-на Б. Она жаловалась, что «игра с мочой» началась сразу, и хотя несколько лет она уступала требованиям, она чувствовала себя виноватой за свой недавний отказ, потому что это отклонение «так возбуждало и было так важно» для ее мужа. Не раньше, чем воскресло забытое воспоминание о ее унижении в трехлетием возрасте, обрели смысл ее чувства по поводу требований мужа.

Незадолго до этого аналитик г-на Б. рассказал мне о своем пациенте. Его озадачивала перверсия пациента, и он поинтересовался, упоминала ли о ней когда-либо его жена. Он сказал: «Последние года два он платил проституткам большие деньги, чтобы они мочились на него, пока он мастурбирует их». Хотя это наносило семье денежный ущерб, аналитик считал, что со стороны жены на это должно было быть сознательное или бессознательное согласие. Он добавил, что г-н Б. настойчиво искал этой отклоняющейся сексуальной практики, как только ему удавалось преодолеть свою фобийную тревогу, возникающую на улице. Его фобии имели различные формы, среди которых был и страх перед внезапным сердечным приступом. Добираясь на работу, он мог вести машину только по улицам, где работали известные врачи-кардиологи. Неожиданно перед нами четко обрисовалась «уринарная пара».

Клинический пример: фекальная дополнительность

Второй случай бессознательной эротической дополнительности был представлен моему вниманию пациенткой, которую я назову г-жой О. Я приводила отрывки из ее анализа в предыдущих работах, но не упоминала особую перверсную форму ее мастурбации. Чтобы достичь оргазма, она должна была мочиться себе на руки. Г-н О. тоже находился в анализе, и в нашей маленькой учебной группе аналитик г-на О. и я могли кратко обсудить их. Кейт лишилась матери, когда ей не было и трех лет, и ее воспитанием занимался отец. Она вспоминала, что он отводил ее в школу, а днем забирал. Все ее детство он был особенно строг в приучении в горшку, и маленькая Кейт должна была «по всей правде отвечать», был или нет у нее стул, и когда. Если она признавалась, что стула не было, или не могла точно вспомнить, он ставил девочке клизму. Видимо, эти инцестуозные догенитальные отношения вызывали запор, потому что Кейт помнит, что редко выпадал день, когда обходилось без клизмы. Во всяком случае, это ежедневное лечение продолжалось до одиннадцати лет, когда ее отец вновь женился. Новая жена настояла на прекращении подобной практики.

Кейт рассказала и о другой ежедневной практике из своей взрослой жизни, как представляется, близкой к извращенной сексуальной активности. Постоянно озабоченная возможностью заболевания раком кишечника, она регулярно исследовала пальцем свои фекалии, нет ли в них крови. Она также призналась, что несмотря на полученные от врачей заверения в том, что рака у нее нет, она все еще чувствовала потребность играть со своими испражнениями. Мы смогли связать ее детское возбуждение от ежедневных клизм, которые ставил ей отец, со страхом перед раком кишечника в качестве возможного наказания за обращенные к нему запретные сексуальные желания. Она также много жаловалась на потребность ее мужа в половом акте, заявляя, что «всем известно, только мужчинам нравится секс».

Около двух лет спустя г-н О. стал рассказывать своему аналитику свои сексуальные секреты. Он по-настоящему возбуждался, только ставя себе клизму с кипятком, при этом мастурбируя и воображая, что ставит клизму женщине. Истоки этого фетишистского акта отчасти прослеживались до воспоминаний господина О. Он слышал, как мать каждую неделю ставит себе клизму, и воображал, как это может ее возбуждать. Ни жена, ни муж не подозревали, как точно их бессознательные фантазии свели их вместе. В случае Кейт, как и Мари-Мадлен, казалось, что это мужчины выбрали женщин, которым предназначено судьбой сопротивляться сексуальным требованиям мужей. Между тем, сами женщины выбрали мужчин, чьи перверсии, о которых им ничего не было известно на уровне сознания, прямо были связаны с догенитальным возбуждением в их собственном детстве.