Г лава 1 О Неосексуальные решения

Ия стал считать себя эстетом. А здесь — самоуверенный, как литературный критик — провозглашаю истинным свое убеждение в том, что здание эротического возбуждения, в каждом своем кирпичике, такое же хрупкое, сложное, вдохновенное, глубокое, приливно-отливное, восхитительное, устрашающее, проблемное, пропитанное бессознательным и отмеченное гениальностью, как творение сновидения или искусства.

Роберт Столлер

В 1984 году меня пригласили представить на Конгрессе Международной Психоаналитической Ассоциации в Гамбурге (Германия) доклад на тему «идентификаций и извращений, преимущественно с точки зрения клиники» (МакДугалл, 1986а). Первой моей мыслью было, что клинический подход позволит мне избежать сложностей, связанных с определением, что же является, а что не является извращенным в человеческой сексуальности. Однако мое успокоение было недолгим. Приняв во внимание, какой клинический материал подошел бы для доклада, я поняла, что провести более-менее ясное различие между «теоретическим» и «клиническим» психоанализом можно только искусственно. Клинические экскурсы ничего не доказывают. Они всего лишь служат иллюстрацией теоретической концепции. К тому же, теоретические достижения являются плодом обобщения бесчисленных клинических случаев, которые заставляли нас признаться, что мы в тупике, и подвергнуть сомнению уже существующие концепции. Более того, существует постоянный риск того, что наши теоретические убеждения настолько чрезмерны в своем влиянии на нашу технику, что наши анализанты иногда вынуждены использовать большую часть своего аналитического процесса лишь для того, чтобы подтвердить теоретические ожидания своих аналитиков! По всем этим причинам я почувствовала себя обязанной четко сформулировать то, что я понимаю под термином «сексуальное извращение».

Что составляет «извращение»?

Я критически смотрю на подобную терминологию, так как слово «извращение» всегда имеет уничижительное значение, подразумевая под собой деградацию, обращение во зло. (Никто никогда не слышал, чтобы то или это было «извращено в хорошую сторону».) Но если подняться над моралистским подтекстом в общеупотребительном использовании этого слова, наш стандарт психиатрических и психоаналитических классификаций клинических единиц все равно остается сомнительным. Определение кого-то как «невротика», «психотика», «психосоматического больного» или «извращенца» может иметь мало отношения к реальности, особенно потому, что существует бесчисленное множество вариаций психических структур в каждой так называемой клинической категории. Примечательным аспектом психической структуры человека (как и его генетической структуры) является ее единственность. Психологические симптомы являются попытками самоисце-ления, позволяющего избежать психического страдания; аналогично намерение и у симптоматичной сексуальности. Если смотреть более конструктивно на глубинное значение и цель симптомов, а также на причины их возникновения, мы неизменно обнаруживаем, что они являются детскими решениями конфликта, выходом из ситуации утраты себя и душевной боли. Столкнувшись с трудностями человеческого существования и с бессознательными конфликтами наших родителей, мы все должны изобретать пути выживания: и как личности, и как сексуальные существа; решения, которые мы находим, мы склонны применять всю последующую жизнь.

Около 25 лет я пыталась найти удовлетворительное определение «извращенной» сексуальности с психоаналитической точки зрения: что является, а что не является симптоматичным в отношении полового акта и отношений с сексуальным объектом. Взять, например, гомосексуальность: должна ли она при любых обстоятельствах рассматриваться как симптом? Или же — при любых обстоятельствах — как несимптоматичная форма мужской и женской сексуальности? Аналитики жестко разделяются в своих мнениях по этому вопросу. Например, Ливи (1985), Лиментани (1977) и Айси (1985) высказывают мнение, отличающееся от мнений Сокаридеса (1968, 1978).

Большинство так называемых извращенных сексуальностей, таких как фетишизм, садомазохистские практики, вуайеризм и эксгибиционизм

являются запутанными попытками сохранить некую форму гетеросексуальных отношений. Но на самом деле клинические вопросы гетеросексуальных отношений не более понятны, чем вопросы гомосексуальных действий и выбора объектов. Полиморфная природа неизвращенной взрослой гетеросексуальной активности не требует подтверждения. Наши анализанты описывают бесконечное разнообразие эротических сценариев, включающих переодевание в одежду другого пола, использование объектов-фетишей и украшений, садомазохистские игры и так далее, которые на поверку оказываются прелюдиями к акту любви, возможно, разжигающими эротическое наслаждение в стабильных любовных отношениях. Эти практики не порождают конфликтов, так как они не ощущаются как навязчивые или являющиеся необходимым условием сексуального наслаждения.

Далее, существуют гетеросексуальные пациенты, у которых в распоряжении имеются исключительно фетишистские или садомазохистиче-ские сценарии, и гетеросексуальные отношения они могут поддерживать только так. Также, как и с некоторыми гомосексуальными пациентами, мы могли бы желать, чтобы эти анализанты были чуть менее ограничены и менее подчинены безжалостным условиям в своей сексуальной жизни, но если эти пьесы эротического театра являются единственными условиями, позволяющими вступить в сексуальные отношения, нам следует поостеречься желать им потери этих неортодоксальных вариантов объектов желания, просто потому, что мы рассматриваем их как симптоматичные!

Большинство людей ощущают свои эротические действия и выбор объекта как эго-синтоничные, независимо от того, считают другие люди их «извращенными» или нет. Особенности сексуального предпочтения становятся проблемой, доступной анализу, только в той степени, в которой сам человек рассматривает нормальную для него форму сексуальности как источник страдания, и поэтому переживает ее, как эго-дистоничную. Эта проблема возникает у тех геев (и, в меньшей степени, у лесбиянок), которые чувствуют, что из-за мнения семьи, общественных норм, религиозных принципов и так далее им следует быть гетеросексуальными. В таких обстоятельствах может возникнуть сильный внутренний конфликт, сопровождающийся чувствами вины или стыда, несмотря на то, что сексуальные действия или отношения, о которых идет речь, являются единственными, приносящими удовольствие, а иногда — единственными, где исполняется надежда на любовь.

Некоторые гомосексуальные анализанты могут прийти к заключению, что они являются «латентными» гетеросексуалами и были бы счастливее в гетеросексуальных отношениях. Но таких меньшинство. Большинство гомосексуальных мужчин и женщин считают жизненно важным сохранять свою гомосексуальную идентичность и ориентацию. Учитывая это обстоятельство, нам ничего не остается, как только признать, что они правы. Кроме того, следует заметить, что существует множество форм гомосексуального поведения и типов отношений, так же, как и гетеросексуальных. Существует также и то, что можно назвать «отклоняющейся гомосексуальностью», где для достижения удовлетворения в сексуальной активности требуются фетишистские дополнения, такие как обувь или хлыст, или садомазохистские условия боли или унижения.

Какой бы ни была сексуальная модель, сами анализанты редко желают расстаться со своими эротическими решениями. Некоторые пациенты, под влиянием аналитической процедуры, развивают более богатые эротические и интимные отношения. Однако, если нет такого счастливого результата, то потеря единственной системы сексуального выживания была бы равносильна кастрации. И даже более того. Во многих случаях эти замысловатые и неизбежные эротические сценарии служат не только сохранности чувства сексуальной идентичности, сопровождающего сексуальное наслаждение, но часто одновременно оказываются техниками психического выживания, призванными также оберегать чувство личной идентичности.

Почему неосексуальности?

Я говорю об отклоняющихся формах гетеросексуальности и гомосексуальности как о «неосексуальностях» для того, чтобы подчеркнуть их новаторский характер и масштаб либидинозных вложений в них. Это наименование использует понятие неореальностей, которые создают хрупкие пограничные пациенты в иллюзорной или даже бредовой попытке найти решения переполняющих их конфликтов.

И при гетеросексуальных, и при гомосексуальных отклонениях потребность в изобретении нового сексуального акта часто может свидетельствовать о беспокоящих событиях, происшедших в детстве, или о дезинформации, касающейся сексуальной идентичности, сексуальных ролей и понятий женственности и мужественности. В этих случаях взрослые отношения с партнерами требуют сложных маневров, условий и особых сценических аксессуаров.

Аналитики, считающие гомосексуальность патологическим образованием и «сексуальным извращением, как и любое другое», часто задаются вопросом о правомерности дифференциации между неосексуаль-ными изобретателями и гомосексуалами. Фрейд (1905) и сам проводил различие между гомосексуальными и гетеросексуальными формами отклоняющейся сексуальности. Он рассматривал гомосексуальность как «инверсию», а отклоняющееся поведение фетишистов, эксгибиционистов, садомазохистов и т. д. как «перверсию». По его определению, обе они относятся к «отклонению от исходной сексуальной цели». Дифференциация Фрейдом инверсии и перверсии уместна, потому что часто существуют важные структурные и динамические различия между этими двумя типами психосексуальной организации. В то же время, многие аналитики наблюдали сходство их эдипальных структур. Например, такие анализанты часто рассказывают о чрезмерно близких отношениях с матерью, иногда с инцестуозным подтекстом, и об отце, который воспринимался, как ничтожество, или не допускался к своей символической роли в эдипальной констелляции. Другие рассказывают об истории совращения отцом, в которых мать появляется в роли соучастницы; или историю о материнском пренебрежении, в которой она, по каким-то причинам, оказывается незаинтересованной именно в этом ребенке. Еще более осложняя клиническую картину, некоторые анализанты, чья сексуальность не ориентирована ни гомосексуальным, ни отклоняющимся образом (в смысле неосексуального изобретения), также демонстрируют схожие родительские модели!

Большинство гомосексуалов не интересуются неосексуальными изобретениями, а гетеросексуалы с отклонениями, в общем-то, мало заинтересованы в гомосексуальных отношениях. Возможно, единственная черта, присущая как гомосексуальным, так и неосексуальным пациентам, касается психической экономии, управляющей их сексуальностью. Эта экономия часто отмечена чертами безотлагательности и навязчивости, создающими впечатление, что сексуальная жизнь этих пациентов играет роль наркотической привычки. Этот важный аспект рассматривается в следующей главе.

Вариации психосексуальной структуры столь разнообразны, что мы обязаны говорить о них во множественном числе — о гетеросек-суалъностях и гомосексуальностях. К ним мы также должны добавить категорию аутоэротических сексуальностей, так как многие садомазохистские, фетишистские и трансвеститские практики разыгрываются в одиночестве. Эти действия могут рассматриваться как отклоняющиеся формы мастурбации, в которых одной фантазии не хватает; сгущенные эротические драмы должны быть выражены в действии.

Перверсия и сублимация

Интересно отметить, что Фрейд (1930) определял сублимацию в точно таких же терминах, которые он использовал для определения сексуальной перверсии! Понятно, что многие сексуальные отклонения — настоящие произведения искусства. Иногда они похожи на сложные театральные пьесы, тщательно распланированные на дни или недели вперед. Я вспоминаю эксгибициониста, который под разными углами фотографировал точное место в Булонском лесу, где он собирался «выставиться», принимая во внимание тропинки и дороги, вдоль которых можно было ожидать появления его потенциальных «партнеров», участвующих в его спектакле. Сценарий «выставки» во многом готовился так, как художник мог бы планировать важную выставку своих работ, или режиссер — постановку. Другой анализант, фетишист, чья пьеса, по-моему, заслуживала названия «Анонимный зритель» (МакДугалл, 1978а), расписывал все свои воображаемые действия за много недель до того, как поставить их «на сцене». Затем (перед зеркалом) проходило торжественное открытое представление, в котором он играл все роли: анонимной публики, наблюдающей в зеркале за тем, как «мать бьет маленькую девочку», а также — главного действующего лица, которое секут по ягодицам. Как и в случае с эксгибиционистом, расчеты и дотошное планирование, входящие в работу над сценарием, перед тем, как он будет готов для представления «публике», часто казались гораздо более либидинозно загруженными, чем сами действия.

Пациент-педофил, чей случай я супервизировала, также демонстрировал творческое планирование. Он днями бродил вдоль секс-шопов и стоял у ворот различных учебных заведений, фантазируя при виде того или иного подростка, что он находится с ним в любовных отношениях. Важно было, чтобы выбранный мальчик тоже интересовался искусством, как и сам анализант, и это качество было включено в его фантазии. Его отыгрывание было жестко ограниченным; оно должно было следовать определенной модели, в рамках которой он был убежден, что именно этот подросток сам желает этих отношений и именно он сам начнет процесс обольщения.

Для всех этих личностей их тщательно разработанные построения представляют собой не только их единственные средства сексуального выражения, но и измерение их повседневной жизни, которое так же существенно для их психического равновесия, как и их сублимационная активность. (Эксгибиционист работал в сфере художественной рекламы; фетишист был профессором философии; педофил — учителем музыки.) Правдоподобно выглядит предположение, что их сексуальные построения, как и сублимированные либидинозные вложения, которые придавали высокое качество их профессиональной работе, возникли в качестве решений из одного первичного источника психического конфликта.

У всех анализантов, создававших сложные отклонения, я заметила одну общую черту: они часто были неспособны, или даже боялись, представить себе хоть малейшее изменение в своих ритуальных сценариях. Часто они оказывались неспособными свободно фантазировать на сексуальные темы. В психической экономии человека одной из основных функций фантазирования является способность достичь в воображении того, что считается запретным или невозможным для осуществления в реальности. Следовательно, ограниченная возможность пользоваться фантазией, также как и то, что проявляется во многих отклоняющихся сексуальностях, свидетельствует о некоем расстройстве важных интроекций, происходящем в той области, которую Винни-котт (1951) назвал промежуточным феноменом. Из этого расстройства вытекает неспособность свободно создавать иллюзию в пространстве, отграничивающем одно существо от другого, и использовать разнообразные иллюзии, чтобы выдерживать фрустрацию. Я вернусь к этому важному моменту в следующей главе, при обсуждении наркотической сексуальности.

Во всех остальных отношениях создатели неосексуальности мало чем отличаются от так называемых нормальных людей, которые наделяют свои сексуальные влечения и отношения (а равно и их сублимацию в своей профессиональной деятельности) тем же жизненно важным значением.

Что такое «извращенная» фантазия?

В царстве эротической фантазии каждый свободен от внешних ограничений; единственными тормозящими факторами являются лишь факторы, вызванные к жизни внутренними родительскими фигурами. Мы должны спросить себя, существует ли вообще такое понятие, как «извращенная» фантазия, и, если она существует, мы дблжны быть готовы к определению того, что может подразумеваться под «нормальной» эротической фантазией. С моей точки зрения, единственный аспект фантазии, который можно было бы законно считать извращенным, это попытка силой навязать свое эротическое воображение не согласному на это или не несущему ответственности другому лицу. В общем, я бы оставила термин перверсия для тех действий, в которых человек (1) навязывает свои желания и условия кому-либо, кто не желает быть вовлеченным в его перверзный сценарий (как в случае насилия, вуайеризма и эксгибиционизма); или (2) совращает неспособного нести за себя ответственность человека (такого, как ребенка или взрослого, страдающего психическим заболеванием). Наверное, в конечном счете, как перверсные или извращенные можно определить только такие отношения; и прилагать этот ярлык в дальнейшем к таким проявлениям сексуальности, в которых извращенная личность абсолютно равнодушна к потребностям и желаниям другого человека.

С этой точки зрения, уместен вопрос не о том, какие действия и предпочтения являются отклоняющимися, а о том, при каких обстоятельствах отклонение должно рассматриваться просто как одна из форм взрослой сексуальности в контексте значимых объектных отношений, и когда оно должно считаться симтоматичным. Я бы отнесла этот вопрос также и к гетеросексуальностям, гомосексуальностям и аутоэротическим сексуальностям. Качество отношений не может быть оценено чисто по каким-то внешним знакам. Существуют как качественные, так и количественные психические факторы, которые нужно принимать во внимание: качественные аспекты касаются динамической психосексуальной структуры личности; количественные факторы относятся к роли сексуальной активности в ее (или его) психической экономии. Человеческие сексуальные модели, как впервые указал Фрейд, не являются врожденными; они создаются. Эго-синтоничный аспект сексуального выбора и практики обнаруживает наличие системы мощных идентификаций и контр-идентификаций с интроецироваными объектами очень сложной природы.

Эти внутренние психические представительства объектов и констелляции интроектов порождают значительные различия как с динамической, так и с экономической точки зрения, в сексуальных и любовных отношениях изобретателей неосексуальностей.

Интроективные образы далеко не сразу раскрываются на психоаналитической сцене, как и многие актеры в театре. Центральную роль в психической структуре каждого человека играет родительский сексуальный дискурс, проходящий через все детство ребенка. Но помимо детских интерпретаций родительских сообщений, как и их поразительных умалчиваний, существуют мощные идентификации и защиты, которые дети создают в отношении того, что они понимают в бессознательных сексуальных конфликтах и эротических желаниях своих родителей, а также — в отношении ролей, исполнения которых от них (детей) подспудно ожидают. Бессознательные требования часто противоречат тому, что сообщается на сознательном уровне, создавая замешательство и конфликт в душе ребенка. Эти конфликты и замешательства позднее проявляются в аналитической ситуации, и чтобы их распутать, может потребоваться несколько лет.

Что подразумевается под «выбором объекта»?

Не приходится говорить о свободном выборе личностью для себя самой сильно ограничивающих условий, навязанных компульсивными неосексуальными изобретениями, также как, например, и одиночества в жизни, в значительной степени ограниченной аутоэротическими творениями. Более того, в преимущественно гетеросексуальном обществе мало кто производит впечатление, что он «выбрал» гомосексуальность, или, напротив, «выбрал» гетеросексуальность, чтобы приспособиться к социальному большинству. В отношении отклоняющихся гетеросексуальных, гомосексуальных и аутоэротических изобретений этот, так называемый выбор, представляет собой наилучшее возможное решение, созданное ребенком в прошлом при встрече с противоречивыми родительскими сообщениями, касавшимися родовой принадлежности, мужественности, женственности и сексуальной роли. Эти решения переживаются ребенком или подростком как открытие истины о своей форме сексуальности, иногда с болезненным признанием того, что она каким-то образом отличается от сексуальности других людей. Разумеется, здесь нет осознания выбора.

Однако, разные авторы (в частности, занимающиеся исследованием природы гомосексуальных идентичностей) выделяют модель, рассматриваемую ими как «выбор»: например, Бурх (1989) проводит различие между «первичной» лесбиянкой и «бисексуальной» женщиной, выбирающей лесбийский стиль любовной жизни после нескольких лет гетеросексуальных отношений. Возможно, «бисексуальная» женщина (при такой формулировке) не столько выбирает, сколько наконец-то допускает свое желание и свою идентичность как лесбийскую. Это допущение, конечно, является сознательным выбором, но оно не обязательно означает, что индивидуум «выбрал» глубокие либидинозные загрузки и ориентации, с ними связанные, и которые, возможно, были сильно противозагружены до момента их позднего признания. Такая возможность не опровергает и не исключает предположения, что существуют заметные отличия в психических структурах этих двух групп.

В этой и следующей главе я обращаюсь к двум основным теоретикоклиническим вопросам, касающимся сексуальных отклонений: во-первых, это этиологические и качественные соображения, во-вторых, количественные аспекты, проявляющиеся в психической экономии. Обе эти темы тесно связаны с процессами интернализации в отклоняющихся сексуальных организациях, которые неизменно включают в себя некоторую неудачу в объединении и гармонизации различных инкорпораций и интроекций, которые структурируются, начиная с рождения.

Этиологические и качественные факторы отклоняющейся сексуальности

Ранние формулировки Фрейда (1905) определяли перверсии и инверсии как превратности сексуального влечения, обусловленные фиксациями на ранних стадиях развития либидо. Но с 20-х годов Фрейд (1915, 1922) связывал тайну их возникновения с эдипальной организацией и фантазиями по поводу первичной сцены. Не стоит снова говорить о хорошо известной значимости Супер-Эго идентификаций в психосексуальных структурах. Однако важно помнить о том, что эти структуры, по большей части созданные через язык (вербальные объяснения, поощрения и запрещения, распространенные в детстве), сами по себе основаны на архаичной субструктуре, которая предшествует усвоению языка. Заманчиво принять простое концептуальное положение Фрейда о важности роли фаллически-эдипальной фазы в отклоняющейся сексуальности (что подтверждается клинически), но этого объяснения недостаточно; сам Фрейд задавался вопросом, адекватны ли его теории в этом отношении.

В попытке концептуализировать интернализации, происходящие в самых ранних сенсорных взаимодействиях между матерью и младенцем, термины инкорпорация и интроекция являются более подходящими, чем идентификация. На этой стадии развития материнские бессознательные страхи и желания играют преобладающую роль в раннем структурном развитии психики. Только когда символические сообщения начинают медленно занимать место телесного контакта между ребенком и его родителями, только тогда эти сексуальные идентификации и контридентификации становятся неизменной частью психического капитала каждого ребенка. В это же время консолидируется схема тела.

Именно мать первой обозначает эрогенные зоны своего ребенка, разными способами сообщая, какова должна быть либидинозная и нарцис-сическая загрузка (или противозагрузка) этих зон и связанных с ними функций. В некоторых семьях может фактически отрицаться даже само существование некоторых органов и телесных функций. Из-за своего собственного внутреннего беспокойства по поводу зональных позывов и сексуальных запретов мать может легко передать своим детям хрупкий, отчужденный, лишенный эротизма или даже уродливый образ тела. Клинические исследования убедили меня в том, что дети, которых обрекли на отклоняющееся сексуальное поведение во взрослой жизни, изначально создают свой эротический театр как защитную попытку самолечения: поставленные перед переполняющим страхом кастрации, происходящим из эдипальных конфликтов, они, в то же время, сталкиваются с необходимостью примириться с интроецированным образом хрупкого или уродливого тела. Таким образом, они защищаются от пугающего чувства внутренней либидинозной омертвелости. Эти защитные меры часто вызывают страх потери телесного представительства в целом и, наряду с этим, ужасающей потери связующего чувства эго-идентичности.

Многое уже написано, и много еще должно быть сказано об основном психическом представительстве пениса, которое, в соответствии со своим характером интроецированного частичного объекта, определяет роль и организующую силу фаллоса как символа. Как уже отмечалось, понятие «фаллос» относится не к частичному объекту как таковому, а к изображению эрегированного пениса, который, как и в древнегреческих обрядах оплодотворения, символизирует плодовитость и сексуальное желание. Фаллос как таковой не принадлежит ни к какому полу; вместо этого он организует интроективную констелляцию и основные фантазии, определяющие взрослые психосексуальные организации у обоих полов. Лишаясь своей символической ценности, фаллос может низводиться до положения частичного объекта и затем расщепляться на два отдельных образа пениса у каждого пола: отчужденный преследующий объект, которого нужно избегать или ненавидеть, и идеализированный и недостижимый объект, за которым нужно неустанно гнаться. Хотя оба эти представительства пениса являются динамическим источником бессознательных фантазий и влияют на дальнейший выбор сексуальных действий и объектный выбор, тем не менее, ни одно из них не играет больше основной символической роли.

Иногда даже до рождения ребенка мать может сознательно или бессознательно относиться к ребенку как к своему либидинозному или нар-циссическому продолжению, предназначенному уравновесить чувство внутренней ущербности. Этот тип материнской либидинозной загрузки часто приводит к желанию исключить отца как в реальной, так и в его символической роли. Если к тому же сам отец выбирает пассивную роль, то архаичные, младенческие либидинозные желания и страхи могут остаться непроработанными и не интегрированными гармонично в сексуальное представительство взрослого «Я», создавая тем самым то, что можно было бы назвать символическим опустошением.

Подводя итог, я считаю, что те личности, которые для поддержания либидинозного и нарциссического гомеостаза создают неореальность и неопотребности, в рамках сексуальных действий и объектов, прошли через короткое замыкание при проработке фаллически-эдипального страха кастрации. В то же время, путем отречения от проблем отделения и инфантильного садизма, они также «хитро обошли» то, что Мелани Кляйн определила как «проработку депрессивной позиции».